Утро под Катовице - Николай Александрович Ермаков

количеству вина. Потом последовал крепкий здоровый сон. Утром опять оказалось что жрать нечего, но я не стал предлагать Куприянову распилить тушёнку, так как предполагал, что пора бы уже и прибыть в пункт назначения, которым, вероятнее всего является Москва. Мои предположения сбылись в половине первого дня, когда поезд остановился на пустынном полустанке и отправленный за распоряжениями Воробьёв вернулся с приказом выгружаться, после чего меня выпустили из вагонного заточения и я спрыгнул на твердую землю. Осмотревшись, я увидел вокруг оцепление из бойцов НКВД, количеством никак не менее батальона, а на грунтовой дороге у полустанка стояли десяток тентованных грузовиков, четыре броневика и воронок на базе ЗиС-3 «А это, видимо, для меня!» — сообразил я, разглядывая машину. Разумеется, я не мог ошибиться и вскоре меня снова засунули за решетку, а Куприянов с бойцами разместились в отделении для конвоя, здесь к ним присоединились ещё два красноармейца, вооруженных пистолет-пулеметами Дегтярева. «Серьёзно подходят к делу, берегут важную персону,» — иронично подумал я, разглядывая свою увеличившуюся охрану. Вскоре автомобиль тронулся с места и поехал, покачиваясь на неровностях грунтовой дороги в неизвестном мне направлении. Примерно через час мы остановились и меня вывели из машины во двор, огороженный высоким дощатым забором с колючей проволокой, где нас уже ожидал незнакомый мне лейтенант госбезопасности, давший указание следовать за ним в одноэтажное помещение, оказавшееся баней. Здесь я разделся, помылся, после чего обнаружил, что моя польская форма и ботинки исчезли в неизвестном направлении, а на скамейке в предбаннике лежит красноармейское обмундирование без знаков различия, а рядом стоят яловые сапоги.

Ну что вылупился? — Воробьёв совсем не блистал интеллигентным воспитанием, — давай одевайся, а то жрать хочется!

Я не стал заставлять себя ждать и быстро оделся, хоть и был несколько огорчён. Хрен с ней с одеждой-обувкой, но ведь исчезла и фляга, в которой оставалось ещё граммов триста вина, а это в условиях окружающей меня неопределенности весьма существенная потеря. Форма села на меня хорошо, сапоги тоже оказались впору и вскоре меня отвели в небольшую комнату (называть камерой это помещение язык не поворачивался). Здесь была панцирная кровать, застеленная чистым бельем, деревянный стол с табуреткой и пустая тумбочка. Кроме того, в этом помещении было две немаловажные детали: большое, защищённое решеткой окно, и электрический выключатель, пощелкав которым, я убедился в том, что мне позволено самостоятельно включать и выключать висящую под потолком лампу. Подойдя к окну, я имел возможность видеть мощеный камнем тротуар, за которым стоял ряд одетых в багрянец деревьев, почти полностью скрывающих высокий дощатый забор с колючей проволокой, и раскинувшееся над всем этим серое осеннее небо. «Пока всё не так плохо, как могло бы, но если бы ещё дверь не запиралась наружи, то было бы совсем хорошо» — оценил я свои новые жилищно-арестантские условия. А через полчаса моего пребывания в новом месте заточения, дверь открылась и вошёл Воробьёв с подносом, содержимое которого внушало оптимизм. Вот это я понимаю — обед! Даже можно сказать — царская трапеза! После того, как Воробьёв, оставив поднос на столе, вышел из комнаты и щёлкнул замком, я приступил к обеду. На первое был превосходный борщ, на второе — котлета с картофельным пюре, на третье — стакан молока и в довесок шли три красных яблока. Ничего не скажешь, неожиданно радушный прием от ведомства со столь мрачной репутацией. Поев, я постучал в дверь и сообщил о необходимости справить естественные потребности, после чего Воробьёв отвел меня в чистый и хорошо отделанный санузел. Вернувшись, я в превосходном настроении завалился на кровать. Жизнь прекрасна! Изматывающая гонка наперегонки со смертью закончена, теперь можно вкусно питаться и спать, не дергаясь на каждый шорох. Остаётся, разумеется, некоторая неопределенность относительно моей будущей судьбы, однако в свете проявленного со стороны НКВД гостеприимства, хотелось верить, что всё будет хорошо. Можно сказать, только расслабился, как снова появился Воробьёв и отвел меня в холл, где фотограф в форме лейтенанта войск НКВД сделал несколько снимков. И лишь после этого у меня получилось проваляться на кровати до вечера, отдыхая телом и душой. А ужин меня снова порадовал: салат из квашеной капусты, жареное куриное бедро с макаронами и клюквенный морс. Прямо праздник живота какой-то! Меня что, в закрытый санаторий заселили? Очень может быть! Следующее утро началось с гигиенических процедур и бритья, которое осуществил Воробьёв с помощью опасной бритвы под присмотром второго конвойного — Борисова. В последующие дни ничего не изменилось, меня кормили как в ресторане, постоянно меняя рацион, не вызывали на допросы или беседы, и в общем, если бы не высококачественное, по местным меркам, питание, можно было бы подумать, что про меня забыли.

На этом фоне у меня совершенно неожиданно появились проблемы с психикой. Это началось на третий день моего заключения, когда я был погружен в счастливые воспоминания о Болеславе, у меня в голове появился оппонент. Тогда, в очередной раз вспоминая любимую девушку, я почувствовал возникший внутри черепа цинично-ироничный голос:

И ты думаешь, что между Вами настоящая любовь? Да ты мозги хоть на минуту включи, а то у тебя вместо головы банан думает. У девушки стресс в результате изнасилования, а тут и ты подвернулся, весь из себя сильный и красивый. Да ещё и инстинкт самосохранения ей диктовал удовлетворять твою неуемную похоть! Она просто опасалась, что ты бросишь её, вот и подчинилась твоим низменным желаниям. А стоило только тебе исчезнуть из её жизни, как она тебя немедленно забыла и, вернувшись к своему ребенку, приступила к поискам мужа, не забывай, что он всё же местный житель и его могли отпустить, так что, очень может быть, что сейчас она сладострастно стонет под своим любимым супругом.

Я прекрасно понимал, что это некая форма раздвоения личности, но никак не мог подавить его своей здоровой частью сознания. Начинал спорить с ним, приводя различные доводы в свою пользу, но он насмешливо отметал их и продолжал издеваться:

Да ты на себя посмотри! Кого ты обманываешь? Ты же её не любишь! Это просто твоя похоть, помноженная на ещё сохранившиеся чувства к Катаржине. Да и как ты можешь любить Болеславу, если ты с ней совсем не знаком? Ваше совместное рандеву в стрессовой ситуации не в счёт!

Чтобы остудить разгоряченный мозг, я пытался думать о посторонних вещах и это на какое-то время помогало, но стоило только вспомнить её, как внутренний злодей появлялся вновь:

А если здраво рассудить, то влечение Болеславы к тебе имеет, скорее всего, патологические