Тонкая нить - Наталья Арбузова

Наутро уезжали, пять машин, не взявши с собой какую-то пришедшую к их палатке москвичку. Сказали – много багажа, тяжело. Раскладные столики, тенты и всё такое. Вернулись к обжитой стоянке в июле, уже на месяц. Произошли незначительные перемены: кто-то развелся, женился вновь. Только машина – одна на всю жизнь, и хлопоты по ее поддержанью жизнь заполняют. Катер у лысого Бори, весь день водные лыжи до посиненья. Кунцову еще надо мять – не дай бог помыть – собранную Вандеей чернику, мять деревянной ложкой и обязательно в деревянной миске. Ночью к издалека видному костру подойдет родственная всем стихиям женщина. Тогда налетит горячий ветер, пробежит рябь по воде и острая трава начнет расти из земли с явственно слышным шорохом. Как называли эту женщину там, в лесу, неизвестно, а вообще-то ее звали Валентиной, она работала в библиотеке иностранной литературы. На Медведице у нее был дом в отчаянно ветхом состоянии, в Москве же двухкомнатная квартира возле Велозаводского рынка. В маленькой, проходной поселился Ильдефонс с подзорной трубой, звездным глобусом и пахнущими пылью фолиантами. Дальнюю заняла неравная пара: старшая женщина, по прихоти высших сил наделенная всем, в чем было отказано ее младшему другу, и младший друг, прирожденный принц-консорт.

По лакированному глобусу семнадцатого века ходят медные заклепки звезд. В Высшей школе учат жить до упора, и уж коли целая жизнь ничему не научила, дадут довесок. Теперь лишь до Кунцова дошло, что можно радоваться совершенству другого человека – прежде в сходной ситуации он ощутил бы глухое бешенство. Сейчас готов часами глядеть, как встал, повернулся, рукой очертил сгусток таинственных жизненных сил без имени и названья. Имя имелось, но Кунцов в нем был не совсем уверен – то ли раньше было другим, то ли собиралось измениться. Оттого редко произносилось, а всё так, эпитетами. Может, боялся ошибиться, назвав Вандой? Но это слишком простое объясненье. Этой не-Ванде имя вовсе не подобало. Не звать же ее Бурей? Лучше никак не звать. Вообще-то она была специалисткой по англоязычной литературе, исследовательницей творчества Эдгара По. При ней у Кунцова шевелились волосы, его одолевал не забытый с повторного детства веселый страх. Когда Ильдефонс висел под потолком, обтирая макушкой старую побелку, Она коротким движением век спускала его вниз. У кого хватит сил заниматься любовью с такой женщиной? где бы это записать? У Кунцова хватало. Опущенный – на пол – Ильдефонс садился составлять бесконечный список кораблей, затонувших в Бермудском треугольнике: Конквистадор… Пилигрим… Святой Яков. За окном желтела листва, распространяя необъяснимое свеченье. Велозаводский рынок, пропахший маринованным чесноком, спал под осенним небом.

Кандидатская, простите, диссертация была защищена Кунцовым в более счастливой жизни досрочно и небрежно, по формуле «двадцать минут позора и обеспеченная старость». Результат был тот же, что и от бессонного прилежанья. Рядом с Ней все получалось играючи. У лысого Бори в гараже, помнится, висел плакат: «А ТЫ защитил кандидатскую диссертацию?» Сам Боря, между прочим, не защитил – мыть пивные кружки за богатыми людьми оказалось доходней. Так что Она и Кунцов о защите сразу забыли. Пришел май месяц – годовщина их встречи. Братец Ильдефонс, оставив бесполезное сопротивленье, подарил им большой пряник в виде сердечка. Существо среднего рода, он не был третьим лишним в компании – и поехали втроем в Приокский заповедник. Цвели хрупкие белые анемоны, дул ветер с севера. Кроме противоестественных вещей типа кандидатских защит, благодаренье Богу, существуют дубы и липы и светлая заутреня в тарусской церкви. Когда в алтаре зарождается звук – воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси, ты нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити – а люди расступаются, подхватывают, и лишь один голос найдется вторить, но все единым вздохом твердят радость попрания смерти, то это и есть класс Высшей школы, предстоящий Учителю.

По ту сторону Оки, в заповеднике, у Валентининых друзей, Кунцову хорошо спалось за бревенчатыми стенами. Ему снилось, что тот, старый Кунцов существует параллельно. Может, так оно и было. У того, прежнего, возраст более не менялся, лишь желчность возрастала с годами. Унылое лицо вытянулось, седина пошла в желтизну: шевелюра, борода, усы и даже брови – все стало желтым, как залежавшаяся в сыром помещении простыня. Новенький же Кунцов удил с Ильдефонсом рыбу в старицах, поросших желтыми калужницами. Ильдефонс ловил лягушек, препарировал их и придирчиво изучал срезы под микроскопом. Если сзади подходила Валентина, разглядываемая лягушачья лапка дергалась, демонстрируя гальванический эффект. Ильдефонс недоуменно оборачивался, близоруко всматривался в лицо своей соперницы – сосредоточенное лицо амазонки, целящейся из лука, и светлые волосы ершиком.

Вернулись к себе на Велозаводскую вдвоем – Ильдефонса еще в Серпухове вызвали не то сдать экзамен, не то отчитаться за проделанную работу по усовершенствованию малопродвинутого Кунцова. Во всяком случае, при посадке в электричку волшебный гувернер ответил на какой-то еле слышный зуммер: да, сейчас. Поставил на платформу брезентовый рюкзак с полуоторванными ссохшимися ремешками, взлетел этак метров на десять и там растворился, бросив покинутым спутникам неопределенное: увидимся в Москве. На другой день утром Валентина ушла на работу, а Кунцов сушил на полу промокший багаж задаваки Ильдефонса, с любопытством перебирая предметы магического свойства: сброшенную змеиную кожу, осколок зеркала в форме звезды и треугольную шляпу. Потом поехал на официальное распределенье по окончании аспирантуры. Все было загодя решено: под него сделали ставку ассистента с кандидатской степенью, в том самом институте, где крыша с окнами. Поставил свою подпись в присутствии комиссии. Не откладывая, отвез полученное направленье в отдел кадров, потом зашел поглядеть первую попавшуюся аудиторию. Последняя пара закончилась, студенты высыпали на улицу. За столом сидел один-одинешенек он сам, Виктор Кунцов, в неразменном возрасте пятидесяти шести лет. Губы сжаты сухой складкой, блекло-желтые брови насуплены в казенную бумагу, и портреты математиков сокрушенно смотрят со стены на его неминучее будущее. Жуть пробирает – ну как он и со второй попытки не возьмет планку? Ильдефонс ничего не сумел сделать – ладно. А вот что Валентина не помогла – катастрофа. Не помогли мне ни Верка, ни водка. Хотя с Верки что взять, а с Валентины очень даже можно. Но он выдохся. Кончен бал, потухли свечи. Хороший был год. Старый Кунцов за столом зашатался, как призрак покойной гувернантки у Генри Джеймса, и тоже исчез. На его месте теперь сидел Ильдефонс, уже без хвостика с резинкою, но очень удачно подстриженный, и подобострастно улыбался Кунцову. Тот с досады плюнул на обитую линолеумом лестницу. Пошли не сговариваясь собирать вещи и съезжать без Валентины на дачу. Внешне выглядело так: парень защитился, устроился на работу и слинял. Но это было не совсем верно. Просто парень поостыл, взглянул на всю ситуацию со стороны и снова стал испытывать привычное чувство зависти. Ну, и весело было унизить ее, чтоб знала. Пусть думает на Ванду. О'кей.

Покуда ждали электричку на Ярославском вокзале, Ильдефонс деловито отчитывался: доложил о кандидатской защите подопечного. Похвалили, приветствовали штудии Кунцова в области теории функций комплексного переменного. Кунцов без тени улыбки слушал своего куратора. Неподвижная маска с лица того, желтоусого, уж приклеилась к его молодой физиономии, дотоле мягкой, с плавающим взглядом. Теперь глаза собрались в кучку, и в целом мина означала недовольство человеческой глупостью. Подъезжали – смерклось, туман стоял на вершок от мокрого луга. В Высшей школе тоже, наверное, не без абсурда: никто не заметил – от чего ушли, к тому и пришли. Неузнанная птица вскрикнула в низинке. Ильдефонс отметил на карте Подмосковья пересечение железной дороги с речушкой, поставил знак вопроса – как ее названье? Кунцов лихорадочно перебирал в уме нелепые темы для будущей докторской.

Вандея прилетела через три дня на крыльях всепрощенья, лысый Боря приехал со свитой. Все в один голос твердили: стоянку на Медведице пора сменить, повыше вода чище. Выпили за Витюшину защиту, и Вандея на всякий случай забрала его с собой, Ильдефонса же оставила у себя на даче в качестве сторожа. Но, видно, она не вполне разбиралась в белой магии: Ильдефонс умудрялся одновременно присутствовать и на даче по Северной дороге, и в Москве у Вандеи на балконе, и еще по старой памяти у Валентины близ Велозаводского рынка. Теперь, когда ему с Валентиной нечего стало делить, они окончательно поладили. У Ильдефонса учебные дела пошли бойчей, его даже перевели на шестой курс. Экзаменаторы в мантиях и шапочках с кистями поинтересовались причиной его необычайных успехов. Ильдефонс лишь развел маленькими руками и многозначительно улыбнулся. Вечерами Валентина смотрела в его подзорную трубу на отдаленные дома. Под ее взглядом люди в окнах выключали телевизор и неловко – с отвычки – целовались.