1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны - Майкл Карлей

Французское и британское правительства наверняка сожалели об уходе Литвинова. Его преемник, Молотов, был человеком совершенно другого сорта — безжалостный, хладнокровный сукин сын, по-собачьи преданный опричник, который следовал сталинским указаниям до последней буквы. Молотов был вторым по могуществу человеком в СССР. Начав карьеру с неприметной бюрократической должности, он стал, по словам Ленина, «товарищем, заполняющим кабинет». В отличие от Литвинова Молотов не бывал за пределами Советского Союза, не говорил на иностранных языках. И там, где Литвинов старался держаться подальше от политических мероприятий партии, Молотов, как сталинский приспешник, находился в самой их гуще. Вот уж кто на самом деле был по горло в крови репрессий; бывало, что он сам подписывал смертные приговоры жертвам, зачастую собственным коллегам. И даже в старости Молотова едва ли мучили угрызения совести. Не было секретом, что Молотов и Литвинов очень не нравились друг другу. «Да, да, — вспоминал Молотов, — Литвинов только случайно жив остался».57 По словам Черчилля, который познакомился с Молотовым во время войны:

«Он жил и преуспевал в обществе, где беспрестанно плетущаяся интрига сопровождалась постоянной угрозой персональной ликвидации. Его похожая на пушечное ядро голова, черные усы, пронизывающие глаза, грубо вырубленное лицо, изощренность в разговоре и невозмутимая манера вести себя вполне соответствовали его качествам и навыкам. Он лучше всех других подходил на должность проводника и инструмента политики этой непостижимой машины... Я никогда не видел человеческого существа, которое бы можно было с большим основанием назвать современным роботом. И несмотря на все это он был вполне разумным, даже не лишенным некоторого лоска дипломатом».58

4 мая, как и предчувствовал Литвинов, британцы возобновили свое предложение об односторонних гарантиях. Однако то, что последовало за этим было вовсе не так предсказуемо. Потемкин отправился в Анкару, чтобы продолжить переговоры об улучшении отношений с Турцией — важным союзником Советов в предвоенные годы, — которые начались в то же самое время, что и переговоры с англичанами и французами. Он встретился с турецким президентом Исметом Иненю, который был настроен критически по отношению к британцам и французам за то, что они не смогли воспрепятствовать германской экспансии на восток. Исмет был убежден, что англо-французская политика направлена только на то, чтобы самим остаться в стороне и состоит в ожидании того, что Германия истощит себя в восточной войне и тогда в конечном итоге французы и англичане смогут стать вершителями судеб Европы. К несчастью, они просчитались и первыми жертвами стали Австрия, Чехословакия и Албания. Остававшиеся независимыми государства Восточной Европы, по словам Исмета, потеряли веру в англо-французскую поддержку и теперь размышляют о том, каким бы образом вступить в соглашение с Гитлером. Британия и Франция наконец узрели эту опасность и начали переговоры с Турцией и Советским Союзом. «По мнению Исмета, СССР не должен уклоняться от предлагаемого [англо-французского] сотрудничества». Он убеждал Потемкина, что лучше принять предложение Бонне или в крайнем случае британскую концепцию односторонних гарантий и, уже исходя из этого, строить свои отношения с ними. Сам факт принятия, говорил Исмет, не нанесет никакого урона советскому «достоинству». Англо-франко-советский альянс был жизненно необходим. Вейгану, который был с визитом в Турции примерно в то же время, Исмет говорил примерно то же, что и Потемкину — что «без поддержки СССР Франция не сможет защититься против Германии».59

Прислушалось ли советское правительство к советам Исмета? Пайяр телеграфировал в Париж, что судьба французских предложений складывается, мягко говоря, неудачно, «...и это в то время, когда нам крайне необходимо привлечь СССР на свою сторону, связать его хотя бы словом, вместо того чтобы давать ему новые поводы замыкаться в себе...».60 8 мая Сидс отправился на встречу с Молотовым, чтобы представить ему британские предложения. Молотов был вежлив, но настроен скептически, когда интересовался готовностью англичан к штабным переговорам и военному соглашению. И еще Молотов был несколько обескуражен несовпадением французских и британских позиций — он хотел бы понять, в чем тут дело. У Сидса не было ясного ответа на этот вопрос. Затем последовали уже привычные и как всегда непростые вопросы о позиции Польши. Сидс отделался дежурным ответом, что поляки, как всегда, находятся в предчувствии нападения нацистской Германии. Затем Молотов с неудовольствием выговорил Сидсу за британскую задержку с ответом на предложения Литвинова: «Советское правительство всегда отвечает в течение трех дней, вместо трех недель». Сидс ответил довольно сухо: «Снимаю шляпу перед советской расторопностью». Молотов «от души рассмеялся», хотя в обсуждаемом не было ничего смешного. Пайяра не убеждали британские и польские уверения, что все средства хороши — лишь бы не рассердить Гитлера; если уж решено сопротивляться нацистской агрессии, необходимо принять все требуемые меры, чтобы добиться своего.62 Для обсуждения некоторых из этих вопросов Молотов встретился с Пайяром 11 мая, но на этой встрече он уже больше подчеркивал важность реального сотрудничества в противовес бесполезным бумажным заявлениям.63

Молотов требовал информации от своих послов и от Потемкина, который, возвратившись из Анкары, отправился с визитом в Бухарест, Софию и Варшаву. Потемкин отвечал из Варшавы 10 мая: «Без участия СССР Франция и Англия не могут обеспечить действительную помощь Польше и Румынии против Германии». Он, по сути дела повторял заявления Исмета Вейгану о том, что Франция не выдержит войны против Германии без помощи Советского Союза. Но «самым примечательным» было то, что Британия делала свои предложения, прося Советский Союз о помощи, но не желая при этом ничем поступаться в ответ, желая распоряжаться советской поддержкой лишь по собственному усмотрению и в собственных интересах, вовсе не принимая в расчет интересов России. Пусть даже так, спрашивал Потемкин, но «должны ли мы, однако, просто-напросто отклонить английское предложение?» И тут же отвечал, что условное принятие британских предложений сулило советскому правительству определенные выгоды: повышение международного престижа, возможность избежать прямого сотрудничества с Польшей и Румынией, меньшую связанность обязательствами, возможность действовать только, когда в действие вступят Франция и Британия. А указать на недостатки британского предложения мы могли бы уже в процессе его согласования, говорил Потемкин, и уже тогда постараться приблизить его к сути литвиновских предложений от 17 апреля. «Прошу учесть, — писал Потемкин (на случай, если Молотову не понравятся его советы), — что этот ответ мне пришлось составлять на ходу, в условиях спешки».64

Потемкин мог не беспокоиться на этот счет, потому что примерно с теми же предложениями к Молотову обратился и Суриц. Он прошелся по всем недостаткам британских предложений, отмечая, что с Советским Союзом в них предпочитают обходиться как со «слепым спутником», которому отведена роль тащиться следом за французами и британцами, не в состоянии рассчитывать на их помощь, даже если обязательства, взятые на себя по договору, будут чреваты для него неприятными последствиями. Изложив все это, Суриц однако не советовал с ходу отметать британские предложения. Это могло бы послужить интересам Бонне и Чемберлена, давая им возможность свалить вину за срыв переговоров на Советский Союз и оправдать себя перед общественным мнением — которое, как отмечал Суриц, в целом поддерживает идею альянса с Советами. Короче говоря, Суриц рекомендовал принять последние предложения Бонне (от 29 апреля) как основу для дискуссии. Тогда Москва имела бы возможность, говорил Суриц, «перед всем миром декларировать нашу готовность помочь соседям, подвергшимся нападению, и положить конец всем сказкам о нашей якобы двойной игре с Германией». Мы продемонстрировали бы нашу гибкость, готовность идти на компромисс и принимать разумные контрпредложения. Приняв предложения Бонне за основу для обсуждения, мы привлечем на свою сторону подавляющее большинство французской общественности, и таким образом усилим давление на англичан, делая более сложной задачу Чемберлена изворачиваться перед парламентом.65

Майский не мог согласиться с коллегами. Он был против принятия британского предложения, хотя ни слова не сказал по поводу предложения Бонне. Он сообщал о беседе с Галифаксом 9 мая, в которой министр опять пытался рассеять страхи советского правительства, что Британия бросит их на произвол судьбы перед лицом Германии. Майского не убедили уверения Галифакса; декларация по-британски так и оставалась односторонним обязательством в том, что Советский Союз должен прийти на помощь Франции и Британии, если они окажутся втянутыми в военные действия, а вот тождественных действий с их стороны не предусматривалось. В конце концов Галифакс, соглашаясь с Майским, сказал: «Если, однако, нам эта формула не правится, он просит нас предложить другую формулу», которая отвечала бы желаниям обеих сторон. Майский отдавал должное доброй воле Галифакса; он подчеркивал, что Галифакс дважды обратил его внимание на желание британского правительства достичь соглашения с Советским Союзом. Но Майскому не поправилось, что новые британские предложения практически ничем не отличались от тех, которые были выдвинуты 14 апреля; и это уже после того, как Гитлер объявил (28 апреля) об отказе от германо-польского пакта о ненападении и англо-германского военно-морского соглашения. Чтобы подчеркнуть этот момент, Майский добавлял: «что за последние дней десять после речи Гитлера здесь вновь подняли головы "умиротворители"», — «Times» как раз начала в то время большую кампанию «за еще одну попытку» прийти к соглашению с Германией и Италией. «Лично я считаю, что предложение, вчера сделанное Вам Сидсом, неприемлемо, но думаю, что это не последнее слово англичан».66 Может, это просто совпадение, что Оливер Харви, личный секретарь Галифакса, за шесть дней до того, как Майский отослал свою депешу Молотову, отметил в своем дневнике, что «"умиротворительство" опять поднимает свою отвратительную голову. Я уже не раз слышал намеки, что оно уже во всю маячит у нас за спиной в номере 10*. Впрочем, это вполне нормально, что и руководство "Times" опять берет душераздирающую пораженческую ноту — "Данциг не стоит новой войны..."».67 В докладах Майского наряду с высказываниями Галифакса вскользь упоминается и о настроениях в Лондоне.