Что было, что будет - Элис Хоффман

Из-за дождя дуб на углу Локхарт-авеню получил один день отсрочки. Мэтт удалял дерево медленно, по кусочкам, начиная с верхних веток, и он не хотел, чтобы ствол раскололся и превратился в верную мишень для молнии. С самого полудня Мэтт засел в библиотеке, в историческом отделе, и даже перекусил там сэндвичем из супермаркета с особого позволения миссис Гибсон, которая обычно не разрешала приносить еду в библиотеку, но для своего любимого читателя сделала исключение.

Мэтт особенно любил сидеть в зале старинных рукописей в дождливые дни; тогда он словно плыл к знаниям, ныряя в дневники Хатауэев, Эллиотов и Хэпгудов. Сегодня он работал над своей любимой темой, отмечая, как повлияла деятельность женщин из рода Спарроу на жизнь городка. Констанс Спарроу учредила спасательную станцию на самом краю болот, где позже был построен маяк, — и все потому, что ее муж был моряк и часто уходил в море. Корал Спарроу, предсказывавшая погоду с поразительной точностью, звонила в колокол молитвенного дома, предупреждая о надвигающихся бурях, тем самым она способствовала эвакуации половины городского населения во время урагана 1911 года, после этого случая на другом конце Локхарт-авеню была учреждена метеорологическая станция, действующая до сих пор и дающая прогнозы более точно, чем все метеорологи телевидения. Большинство городского населения знало, что благодаря Лиони Спарроу появилась пожарная бригада, позже превратившаяся в добровольный пожарный отряд. Но не многие знали, что первой акушеркой в Юнити стала Амелия Спарроу, и, если бы не ее способность облегчать участь матерей во время самых сложных родов, в городе вообще бы не было ни одного Хатауэя, включая старого Илая, так как Маргарет Хатауэй наверняка умерла бы во время родов, так и не произведя на свет своего единственного наследника.

— Все еще крутишь шашни с женщинами Спарроу? — поинтересовалась миссис Гибсон, когда Мэтт в конце дня принес ключ от зала и положил ей на стол.

Она и Марлена Эллиот-Уайт переглянулись. Они все никак не могли взять в толк, почему ни одна девушка в городе до сих пор не сумела подцепить Мэтта. Родная дочь миссис Гибсон, Сьюзен, изменила свое имя на Соланж и ездила в Бостон к какому-то женатику, так называемому художнику, который обращался с ней из рук вон плохо, тогда как здесь, в библиотеке, почти каждый день сидел в полном одиночестве Мэтт, свободный как птица.

— Надеюсь, я завершу работу к концу мая, — сказал Мэтт. — Это срок сдачи диссертации.

— Я слышала о твоем брате. — Миссис Гибсон понизила голос и обернулась, желая удостовериться, что Марлена не подслушивает, а то она вечно все докладывала своей мамаше Сисси и сводной сестре Айрис. — Говорят, он убил какую-то женщину в Бостоне.

— Да ведь это я тебе и рассказала! — возмутилась Марлена. Шепот коллеги ее ничуть не обманул. — И никакой это не секрет. «Бостон глоуб» и «Юнити трибьюн» напечатали полный отчет.

Мэтт питал слабость к миссис Гибсон, хотя в прошлом она наводила ужас на всех ребятишек. «Никаких разговоров!» — всякий раз кричали мальчишки, завидев миссис Гибсон на Мейн-стрит или на рынке, но самого Мэтта никогда не возмущал тот факт, что она требует аккуратного обращения с книгами, тишины и порядка.

— Мой брат не имеет к этому никакого отношения. Убийство всегда сопряжено с какими-то усилиями, если только оно не случайное, поэтому можете сразу исключить Уилла из числа подозреваемых. Вы ведь знаете, он никогда и ни на что не тратит своих сил. На этот раз он невиновен.

— Ну что ж, прекрасно. — Миссис Гибсон направилась в зал, где в металлическом шкафу со специальным контролем влажности хранились дневники отцов-основателей города. — Я рада, что это не Уилл. По правде говоря, я всегда надеялась, что он найдет свою дорогу в жизни. Хотя бы ради твоей матери.

Мэтт ехал по городу домой, а сам думал, как легко все давалось его брату. Удача буквально приклеилась к Уиллу. Ему даже не нужно было стараться, чтобы быть первым. В ту ночь, когда они поспорили, кто из них сможет продержаться дольше на берегу озера Песочные Часы, проигравший поступал в полное распоряжение смельчака на весь день. Но несмотря на всю браваду Уилла, Мэтта никогда не оставляла мысль, что его брат в ту ночь от страха даже глаз не сомкнул. Проснулся Мэтт рано от боли в костях после нескольких часов, проведенных на сырой земле, и увидел, что Уилл за ним наблюдает, накинув на плечи спальный мешок, и взгляд у него какой-то затуманенный. Мальчики уставились друг на друга, вдыхая холодный озерный воздух.

— Я приглядывал за тобой, — сказал Уилл. — Ждал, что ты вскочишь и побежишь. Почему бы тебе не удрать прямо сейчас? Я уже слышу эту конягу под водой. Она вот-вот погонится за тобой.

На ночлег они устроились так близко к воде, что оба пропахли водорослями. Но видимо, дохлая лошадь до сих пор не всплыла, хотя другие мальчишки клялись, что если дьявол поднимется на поверхность, то загонит их в озеро: они будут бежать, пока под ногами не кончится твердая земля и не останутся лишь водяные лилии. До сих пор ничего подобного не произошло, и Мэтт вполне прилично выспался.

Рядом прожужжала пчела, Мэтт прогнал ее, помня об аллергии брата.

— Можешь ждать сколько угодно, — ответил он, — никуда я не побегу.

Воздух, наполненный пыльцой, отливал зеленым цветом. Это был первый теплый день весны, уже появились мухи-однодневки. Мэтт мог бы поклясться, что до него доносится запах дохлой лошади, впрочем, удирать он не собирался. Причиной зловония могла быть всего лишь скунсовая капуста, росшая в канаве.

Мэтт обычно подчинялся старшему брату, и этот его неожиданный бунт рассмешил Уилла.

— Ладно, братишка. Посмотрим, кто победит.

Ну и кто всегда побеждал? Кому все сходило с рук? Тем не менее, оглядываясь в прошлое, Мэтт был почти уверен, что Уилла до смерти напугала ночь у озера. Он ни за что бы в этом не признался и врал бы до посинения, но Мэтт заметил его загнанный взгляд, Мэтт видел, что брат съежился под спальным мешком и выглядывал оттуда, как крыска из норки.

Кто-кто, а Мэтт знал, что смелость — ненадежный спутник. Ему стоило лишь оглянуться на собственную жизнь и увидеть, что происходит с человеком, который бездействует. Он так боялся оказаться вторым номером, так был уверен, что его отвергнут и оттолкнут, что ни разу даже не попытался что-то предпринять. Никогда ни за что не брался по-настоящему. Просто дрейфовал себе по жизни, и вот результат: здоровый, взрослый мужик, у которого нет ничего за душой. Проезжая по Мейн-стрит, он спрашивал самого себя, есть ли у него хотя бы половина той смелости, которой обладали люди, за чьими дневниками он просиживал все вечера: мужчины, осваивавшие неизведанные земли, женщины, несшие сотни потерь.