Весенней гулкой ранью... - С. Кошечкин

поэзией. Шаганэ знает заветы Саади, у нее на устах песня, "которую пел

Хаям...". И как хочется нашему рязанцу быть по достоинству оцененным ею! Он

настойчив:

Или снова, сколько ни проси я,

Для тебя навеки дела нет,

Что в далеком имени - Россия -

Я известный, признанный поэт.

Она, наверно, просто подзадоривала русского. Возможно, даже говорила,

что быть поэтом нетрудно - поет же соловей... И возможно, именно ей возражал

пришелец из России:

Быть поэтом - это значит тоже,

Если правды жизни не нарушить,

Рубцевать себя по нежной коже,

Кровью чувств ласкать чужие души.

Быть поэтом - значит петь раздольно,

Чтобы было для тебя известней.

Соловей поет - ему не больно,

У него одна и та же песня.

Канарейка с голоса чужого -

Жалкая, смешная побрякушка.

Миру нужно песенное слово

Петь по-свойски, даже как лягушка.

Вписанное в сюжет "Персидских мотивов", это стихотворение (точнее -

приведенные три строфы, всего их шесть) исключительно важно для понимания

литературно-эстетических взглядов Есенина 1924-1925 годов. Вместе с его

другими строками о поэзии, призвании поэта оно - своеобразное творческое

кредо художника.

"Стихи - не очень трудные дела", - скажет он в "Стансах". Но это

стихи-безделушки, стихи - всего лишь аккуратно зарифмованные строчки, стихи,

лишенные чувства и мысли... Писать такие стихи, "стишки", - занятие

нехитрое...

Иное дело - настоящие стихи, подлинная поэзия. Она, говорил Есенин, "не

пирожные, рублями за нее не расплатишься". И еще: "В поэзии, как на войне, надо кровь проливать!"

Работа поэта - "каторга чувств".

Заповеди поэта: правда жизни, правда переживаний, полная самоотдача.

Раскованная раздольная песня о том, что прошло через сердце, что выношено и

выстрадано. Петь своим голосом...

...В "Персидских мотивах" русский поэт просит свою подругу: "И не мучь

меня заветом, у меня заветов нет".

Но в поэзии он имел свои заветы. Он знал, что значит быть поэтом и

какова цена "песенной отваге". И когда "...дышит глубоко нежностью

пропитанное слово". Он знал, что "если перс слагает плохо песнь, значит, он

вовек не из Шираза...", ибо Шираз, легендарная родина Саади и Хафиза, не

место для рифмоплетов.

Неспроста, собираясь в Персию, Есенин сообщал в одном из писем: "...Я

еду учиться. Я хочу проехать даже в Шираз и, думаю, проеду обязательно. Там

ведь родились все лучшие персидские лирики".

Свершись поездка, он бы увидел на мавзолее творца "Гули-стана" слова, звучащие из глубины веков: "Если ты вспомнишь меня в молитве, душа Саади

возвысится".

Русский поэт вспомнил прославленного певца не в молитве - в стихах.

Возвысилась и душа самого пришельца из России. Возвысилась до мудрого

взгляда на бытие - на радости и неудачи, до просветленного постижения

красоты жизни, ее неиссякаемой поэзии.

Пережитое не ожесточило его душу. Она осталась по-детски чистой,

незамутненной.

Ты - ребенок, в этом спора нет,

Да и я ведь разве не поэт? -

говорит он милой девчушке Гелии, покидая Персию.

И поэт, чья жизнь "за песню продана", прощается с ребенком доброй

улыбкой:

Улыбнемся вместе. Ты и я -

За такие милые края.

Ветер с моря, тише дуй и вей -

Слышишь, розу кличет соловей?

Улыбка - от доброты, от щедрости сердца. От всего того, что когда-то

рождало дружеский и мудрый совет Хафиза: "...Скорби сторонись... Вину, ручью

и солнцу улыбнись".

6

Сергей Городецкий говорил:

- Знаете, чем меня, помимо всего, поразил Есенин при первой встрече?

Ощущением цвета, красок. Когда-то Блок обо мне писал, что у меня острые

зрительные восприятия. У Есенина они были удивительно колоритны,

разнообразны, многоплановы, что ли... В стихах - целая цветовая радуга...

Предметы - в цвете, вернее: цвет - предмет...

- Чувство - цвет...

- Вот, вот... В этом Есенин тонок, я бы сказал - мастерски тонок.

Это так.

Цветопись - одна из характерных черт стихов Есенина. Она менее всего

связана с украшательством. В цветописи, как верно заметил К. Зелинский,

"находят выход его "буйство глаз" и "половодье чувств", то есть

взволнованное восприятие бытия и романтически приподнятое к нему

отношение...".

Я учусь, я учусь моим сердцем

Цвет черемух в глазах беречь.

Только ли черемух?

В самых ранних стихотворениях цвет используется еще робко и редко:

Солнца луч золотой

Бросил искру свою...

Лучи ярко-золотые

Осветили землю вдруг.

Набор красок скромен, определения - традиционные, привычные: зорька

красная, бор темный, ночь темная... Нет-нет да и промелькнет нечто

инородное, с налетом красивости, перехваченное с чужого взгляда: "кораллы

слез моих", "нежная вуаль из пенности волны", "капли жемчужные"...

Но уже вскоре к Есенину приходит, говоря словами Блока, "понимание

зрительных впечатлений, уменье смотреть". То есть уменье чувствовать цвет.

Тут прямая связь с углублением "лирического чувствования" вообще:

Дымом половодье

Зализало ил.

Желтые поводья

Месяц уронил.

Еду на баркасе,

Тычусь в берега.

Церквами у прясел

Рыжие стога.

Заунывным карком

В тишину болот

Черная глухарка

К всенощной зовет.

Роща синим мраком

Кроет голытьбу. .

Помолюсь украдкой

За твою судьбу.

Цветные образы здесь - не просто живописные пятна. "Желтые поводья

месяц уронил" - это мог увидеть только "напоенный сердцем взгляд".

Настроение поэта как бы опирается на цветные детали пейзажа, а они - в свой

черед - обостряют чувство и мысль, выявляют их глубинное течение. От

расслабленно-печального до тревожно-драматического - движение переживания.

Уберите цветопись - и стихотворение потускнеет...

Зеленый, золотой, красный, малиновый, алый, черный, белый, желтый,

серебристый, серый - какие только цвета не встретишь в стихах Есенина! Но

самые заветные - голубой и синий. "Голубень" - так он назвал стихотворение, а по нему - и сборник, вышедший в 1918 году и переизданный в 1920 году. И

этот цвет может быть личным цветным знаком поэта.

Еще при жизни Есенина критик В. Красильников утверждал, что якобы поэт