А дальше – море - Лора Спенс-Эш

Твоя мама отправила тебя в Америку, чтобы ты была в безопасности. Она потрясающая мать, гораздо лучшая мать, чем та женщина в Америке. Томми, потянувшись через стол, взял маму за руку.

Беа сверкнула глазами в его сторону, но промолчала.

Мне казалось, она презирает нас, сказала мама. Сразу давай писать, как они научили тебя плавать да как купили тебе модную одежду. И эти фотографии, что она присылала. Разве не для того, чтобы показать, что они делают для тебя гораздо больше, чем мы? Губы ее скривились. У нас тут война была в разгаре, а она загорала на солнышке и пекла печенье.

Беа отодвинула стул так резко, что тот с грохотом упал на пол. Вы ничего не знаете. Вы все неправильно понимаете. Она замечательная. Как вы смеете говорить в таком тоне о моей американской семье?

Твоей семье? – вспыхнула мама. Твоей семье?! Она вскочила, и они стояли лицом к лицу, глаза в глаза, ярость против ярости. Твоя семья здесь. И здесь твой дом. А там ты просто жила несколько лет. Вот и все.

Беа выбежала из столовой и заперлась у себя в комнате, разложила по кровати все фотографии и написала письмо миссис Джи, спрашивая, можно ли ей вернуться, примут ли они ее. Мать колотила в дверь, пока Томми не оттащил ее.

Позже Беа сожжет это письмо, однажды ночью во дворе поднесет спичку к своим разгневанным словам.

Два ее мира столкнулись. И разбились вдребезги друг о друга. Тогда она не понимала маминой логики – мать все принимала на свой счет, не видела самой Беа. Ее гнев и неприязнь к Грегори сбивали с толку. Но сейчас, стоя в своей лондонской квартире и глядя, как Уильям и ее мать выплясывают друг перед другом и каждый изображает из себя того, кем не является, Беа потихоньку начинала понимать Милли. Миссис Джи часто говорила, что мечтает, как обе семьи встретятся в Мэне, когда все кончится. И как будет чудесно, когда две семьи станут одной. Она и впрямь верила в это. Восхитительный американский оптимизм миссис Джи. Но мама была права. В Америке она была бы лишней. Как Уильям лишний здесь. Этим двоим не надо было встречаться. Они несовместимы.

Уильям

Ужин обернулся кошмаром. Вместо всего того, о чем грезил Уильям, – валяться в кровати нагишом, есть хлеб с сыром, проливать вино на простыни – они сидели втроем за маленьким кухонным столом, стараясь не встречаться взглядами. Он никогда не видел Беа в таком напряжении, у нее буквально каждая вена на шее пульсировала, губы сжались в жесткую прямую линию. За все время она с трудом выдавила пару слов. Уильям чувствовал себя обязанным поддерживать разговор, как-то разрядить обстановку. Беа накануне рассказывала о сложных отношениях с матерью, но он не понял, до какой степени эти отношения натянуты, или, точнее, не понял, насколько страстно мать стремилась стереть из прошлого американский период жизни Беа. Он читал это в глазах Милли, смотревших сквозь него. В глазах, так похожих на глаза Беа.

– Как долго вы пробыли за границей? – спросила миссис Томпсон. Стол был рассчитан на двоих, и всякий раз, задевая коленкой Беа, он отодвигал ногу. Хлипкий вентилятор с шумом разгонял сгустившийся воздух.

– Несколько недель. Мне пришлось прервать путешествие, потому что… – Тут он покосился на Беа, она кивнула, и он продолжил: – Потому что мой отец умер. Внезапно.

– О господи, – выдохнула миссис Томпсон, и впервые из-под жесткой скорлупы проступила женщина. Ей и в самом деле было не безразлично. – А что случилось?

– Инфаркт.

Она кивнула, пряча глаза.

– Как Редж, – пробормотала она себе под нос. – Что же такое с нашими мужчинами и их бедными сердцами? – Взглянула на Уильяма: – Как и папа Беатрис.

Она спросила, как себя чувствует его мать и кто занимается организацией похорон. Потом расспрашивала про путешествие, и он рассказал про Париж. Рассказал про свою работу. Про Роуз и ребенка говорить не стал. Про Джеральда она не спрашивала и, кажется, почти не слушала. А потом темы для беседы закончились. Стали слышны звуки, доносившиеся с улицы.

Уильям понимал, что не сможет остаться здесь на ночь. После ужина он ускользнул в спальню собрать свои вещи, пока Беа мыла посуду. Когда он появился в гостиной, миссис Томпсон воззрилась на него с дивана.

– Было очень приятно с вами познакомиться, Уильям. Приезжайте как-нибудь еще. С хорошими новостями. – Не вставая, она протянула ему руку.

– Да, непременно, – ответил он, пожимая ей руку.

– Передайте привет вашей маме. Очень сочувствую вашей утрате.

– Да, конечно, благодарю вас.

– Я провожу его, – сказала Беа, не глядя на мать. – И сразу вернусь.

Спускаясь по узкой лестнице, они молчали и не касались друг друга, его сумка стукалась об углы на каждом пролете. Уильям чувствовал себя ребенком, которого прогнали. Солнце уже село, на улице похолодало. Беа схватила его за руку, потянула вперед и внезапно резко свернула направо в переулок. Остановилась к нему лицом:

– Прости. Это не то, чего я хотела.

Он беспомощно кивнул.

– А ты не можешь просто поехать со мной? – отчаянно спросил он.

– Уильям. Ты скоро женишься.

– Я знаю. Я имел в виду, на одну ночь.

– Нет, – вздохнула она. – Этому никогда не будет конца. Я не могу.

– Так, значит, это все? Мы прямо здесь попрощаемся?

– Утром я сбегу. Встретимся на вокзале.

Не этого он хотел, но придется смириться.

– Буду ждать тебя под часами на Виктория-стейшн, у входа в «Гросвенор». Во сколько отправляется твой поезд?

– В девять тридцать.

– Тогда встретимся в семь тридцать.

Он согласился:

– Отличный план.

Опустив на землю сумку, взял ее лицо в свои ладони.

– Я люблю тебя, Уильям Грегори, – сказала Беа. – И просто хочу, чтобы ты это знал.

– Я тоже люблю тебя, Беатрис Томпсон.

Они крепко обнялись и поцеловались, но почему-то теперь все изменилось. Это был поцелуй старых друзей. Беа отстранилась первой. Прижала ладонь к его груди, а потом развернулась и поспешила к своему дому, а он пошел в другую сторону, к метро. Не оглядываясь.