Дело Джен, или Эйра немилосердия - Джаспер Ффорде

Повисла недолгая пауза, а затем занавес явил нашему взору Ричарда, расположившегося в углу сцены. Он хромал взад-вперед вдоль рампы, злобно поглядывая на зрителей поверх мерзкого накладного носа.

— Переигрываешь! — крикнул кто-то с галерки.

Ричард открыл было рот, чтобы начать монолог, и весь зал хором произнес:

— Когда же солнце зиму обратило?

— Сегодня, — ответил Ричард с жестокой улыбкой, — солнце Йорка превратило…

В канделябрах высоко над головой зазвенел смех. Спектакль начался. Мы с Лондэном веселились вместе с остальными. «Ричард III» — из тех пьес, которые не подчиняются закону всеобщей энтропии: ею можно наслаждаться вновь и вновь.

— …в сверкающее лето зиму распрей, — продолжал Ричард, хромая через сцену.

При словах «сверкающее лето» шесть сотен зрителей надели темные очки и посмотрели на воображаемое солнце.

— …И нависавшие над нами тучи нашли могилу в бездне океана…

— А что у нас с доспехами сегодня? — проскандировал зрительный зал.

— Сегодня, лавром увенчав чело, мы сбросили избитые доспехи… — продолжал Ричард, старательно игнорируя подсказки.

Мы были на этом представлении раз тридцать, и даже сейчас я невольно повторяла каждое слово, звучавшее со сцены.

— …под томный рокот сладострастной лютни… — вел свою роль Ричард, выкрикнув слово «лютня» изо всех сил, чтобы перекрыть альтернативные предложения отдельных зрителей.

— Пианино! — крикнул один.

— Волынки! — сказал другой.

Кто-то сзади, потеряв нить, громко крикнул: «Величавой стати!» — на середине следующей фразы. Его возглас потонул в дружном вопле зрительского зала:

— Играй в карты! — в ответ на ричардовскую фразу «Но я не создан для утех любовных».

Лондэн посмотрел на меня и улыбнулся. Я невольно ответила улыбкой. Все было так чудесно!

— Я недоделан при самом зачатье… — бормотал Ричард, а зрители, снова придя к единству, грубо топали по полу, и грохот эхом отдавался по всему залу.

Мы с Лондэном никогда не пытались выйти на сцену и не трудились сооружать себе костюмы. В «Рице» давали одну-единственную пьесу, по пятницам, все остальное время он стоял пустым. Актеры-любители и фэны Шекспира приезжали со всех концов Англии, чтобы поучаствовать в спектакле, и зал был всегда набит до отказа. Несколько лет назад представление давала французская труппа — под непрерывную овацию. Пару месяцев спустя она уехала в Совиньон,[14] чтобы повторить представление.

— …Мне стоит выйти — и собаки лают…

Зрители громко залаяли, словно собаки на псарне перед кормежкой. Снаружи молодые коты немедленно убрались подальше, зато матерые котяры лишь насмешливо переглянулись.

Действие продолжалось, актеры работали безукоризненно, зрители сыпали колкими замечаниями — порой в точку, порой непонятными или просто вульгарными. Когда Кларенс стал жаловаться, что король «в азбуке не терпит буквы Г: ему волшебник нашептал, что некто, чье имя начинается на Г, лишит престола всех его потомков», зрители заорали:

— Глостер начинается с буквы «гэ», придурок!

Ричард упал перед леди Анной на колени, приставив клинок к своему горлу, — зрители дружно принялись подбадривать леди Анну, подсказывая, как лучше резать. Перед репликой племянника Ричарда — юный герцог Йоркский намекает на горб Ричарда: «Принц нас обоих высмеял, милорд: хоть легок я и мал, как обезьянка, вам на плечах не вынести меня!!!» — зрители взвыли:

— Не намекай на горб, парень! — а после того, как он все же произнес эту реплику, скандировали:

— Та-у-эр! Та-у-эр! Та-у-эр!

Пьеса шла в постановке Гаррика[15] и длилась всего два с половиной часа. В сцене битвы на Босуортском поле половина зрителей оказалась на сцене, помогая изображать сражение. Ричард, Кэтсби и Ричмонд были вынуждены драться в проходе между креслами, а вокруг кипела настоящая битва. Когда Ричард стал кричать «Корону за коня!», появилась розовая лошадь (на два исполнителя, как и положено в пантомиме), и представление выплеснулось в фойе. Ричмонд вытащил девушку из-за прилавка с мороженым, назначил ее своей Елизаветой и продолжил заключительный монолог с балкона. Зрительный зал приветствовал его в качестве нового короля Англии, а солдаты, сражавшиеся на стороне Ричарда, принесли новому королю присягу. Пьеса закончилась словами Ричмонда:

— Скажи «аминь», Творец!

— Аминь! — возопила толпа и радостно зааплодировала.

Это было славное зрелище. Актеры хорошо потрудились, и, по счастью, во время сражения на Босуортском поле никто серьезно не пострадал. Мы с Лондэном быстро покинули театр и нашли свободный столик в кафе напротив. Лондэн заказал два кофе, и мы уставились друг на друга.

— Хорошо выглядишь, Четверг. Годы милосерднее к тебе, чем ко мне.

— Чушь, — ответила я. — Посмотри на эти морщинки…

— Это мимические. От смеха, — заявил Лондэн.

— Ничего такого смешного не было.

— Ты сюда надолго? — вдруг спросил Лондэн.

— Не знаю, — ответила я и опустила взгляд.

Я пообещала себе, что не буду винить себя за то, что уезжала, но…

— Зависит от многого.

— А именно?

Я посмотрела на него и подняла брови.

— От ТИПА.

Принесли кофе, и я улыбнулась.

— Ладно, а ты как?

— Я-то ничего, — ответил он, затем добавил чуть потише. — Мне тоже было одиноко. Очень одиноко. И моложе я тоже не стал. А как ты жила?

Я хотела сказать ему, что тоже была одинока, но некоторые вещи не так-то просто произнести вслух. Я хотела сказать, что до сих пор меня ранит то, что он сделал. Простить и забыть — прекрасная идея, но никто не собирался прощать и забывать моего брата. Имя погибшего Антона было облито грязью — и все из-за Лондэна.

— Ничего. — Я подумала. — Вообще-то это неправда.

— Я слушаю.

— У меня сейчас тяжелое время. Я потеряла в Лондоне двух коллег. Я гоняюсь за чокнутым, которого большинство народу считает мертвым. Майкрофт и Полли похищены, мне в спину дышит «Голиаф», и начальство собирается отнять у меня бэдж. Как видишь, все просто замечательно.

— По сравнению с Крымом — мелочи, Четверг. Ты сильнее всего этого дерьма.

Лондэн размешал в кофе три кусочка сахара. Наши глаза встретились.

— Ты надеешься, что мы сможем снова быть вместе?

Он был ошарашен прямотой моего вопроса. Пожал плечами:

— Я не думаю, чтобы мы по-настоящему расставались.

Я абсолютно точно знала, о чем он говорит. Духовно мы были всегда вместе.

— Я не могу больше извиняться, Четверг. Ты потеряла брата, я — хороших друзей, весь мой взвод и ногу. Я знаю, что значил для тебя Антон, но я видел, что он указал полковнику Фробишеру не ту долину как раз перед тем, как двинулась бронеколонна! Это был безумный день, сплошное безумие, но это случилось, и я был обязан рассказать все, что видел!