Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Колчак убедился, что Плеханов действительно помочь флоту не сможет.
В автомобиле Колчак долго думал, потом сказал шоферу:
— Обратно — на Мойку.
В столице уже вовсю трудился командующий столичным округом генерал Корнилов. Недавно он лично пришел арестовать царицу и этим доказал свою «демократичность». А сейчас по приказу Корнилова выкатывали на площади пушки, чтобы расстреливать народ. Надо думать, что и в этом деле он останется «демократом». Колчак проезжал мимо бунтующих толп, клаксон ревел, никого не пугая. В окна автомобиля заглядывали разные прохожие.
— А это еще кто такой? — спрашивали.
Вид адмиральских эполет был необычен (уже отвыкли).
— Я адмирал Колчак, — говорил Колчак. — Пропустите меня. На Черном море погоны не сняты, у нас такого хамства не знают…
У Гучкова собрались министры, явился генерал Корнилов.
— Пушки готовы, дайте только согласие, и я начну! Керенский возвышенно объяснил Корнилову:
— Наша сила в моральном воздействии на массы. Применить вооруженную силу — значит вступить на прежний путь насилия…
Итог подвел Милюков:
— Мы можем говорить и решать здесь что угодно, но закончится все тем, что наша корпорация очутится в Крестах или в Петропавловской крепости… Там мы, господа, запоем иные романсы!
Керенский обещал Колчаку своих агитаторов.
— Но и вы, адмирал, прилагайте посильные старания…
Колчак смотрел всем прямо в глаза — как беркут на солнце, не мигая. Древняя кровь ногаев еще просвечивала в смуглоте адмиральских скул. За спиною Колчака чудилось хищничество Батыя, слышались пения татарских стрел в давних сечах. Колчак, по сравнению с этими болтунами, был человеком действия. Ничто не дрогнуло в лице его, энергичном и гладко выбритом, но в запавших глазах сквозило явное презрение к сладкоглаголящему Керенскому…
— Господа, — призывал Гучков, — прошу вас к моему столу!
Стол был первогильдейский: сочные балыки и розовые ломти семги; грибки соленые и маринованные; аппетитно пузател бочонок с икрой, под водку охотно ели министры селедку. Колчак выпил стопку рябиновки и, не закусив, ускользнул… С улиц кричали: «Долой Милюкова!» Милюков перетащил к себе на тарелку балтийского угря.
— Александр Иваныч, — спросил у Гучкова, — но вы-то, голубчик, понимаете, что без Босфора нам нельзя? Нельзя нам без Босфора!
— Я вас понимаю, Павел Николаич: никак нельзя.
— Тогда нам придется уйти из кабинета… Где Колчак? Колчак ушел по-английски — ни с кем не попрощавшись.
* * *Севастополь бурлил: кадетские газеты сообщили, что Ленин, «разложив» флот Балтийский, собирается в Севастополь, дабы начать «разложение» флота Черноморского. Московская городская дума надеялась, что «лозунги черноморцев спасут Россию от гибели». Буржуазия носилась с черноморцами как с писаными торбами. Отличившихся в боях награждали уже не деньгами, не крестами, — им вешали на грудь кулоны, бриллианты, сапфиры и яхонты.
Колчак еще в поезде обдумал, как из Севастополя удобнее ломать шею Кронштадту. Для начала он выступил на митинге:
— Германия смотрит на русских, как на навоз для удобрения германских полей. Я читал Трейчке, я знаю… Сентиментальности в политике не существует, — Милюков был прав, когда подтвердил верность старым договорам. Если немцы победят, Россия будет расплачиваться не только унижением. Хлебом, салом, спиртом, золотом! Гинденбург вернет нашу страну в первобытное состояние Московии, когда вокруг Москвы ютилось несколько городов… так уже было! Балтийцы — негодяи, продались немцам за деньги, а вы, бравые черноморцы, должны делом заставить балтийцев воевать.
Он был зорок, и он присматривался. Флаг-офицеры брали нужных людей на заметку. Скоро Колчак составил громадную (в 300 человек) делегацию от Черноморского флота, и матросы-ораторы поехали по всем фронтам, разнося боевой клич к переходу в наступление. Адмиралу особо понравился студент Федя Баткин, он его приласкал:
— Вам бы жить в Древней Греции… в Афинах, юноша! Но у нас тоже завелись Афины. Я говорю о Кронштадте… Не рискнете?
— Я же не матрос. Меня кронштадтские освищут.
— Зачисляю вас в Черноморский флот… матросом!
Федор Баткин (лжематрос) поехал на Балтику, ближе к «Афинам». Момент для погромной агитации был удобный. Ленина как раз стали открыто обвинять в том, что он тайный германский шпион.
Делегацию черноморцев встретил сам Керенский.
— Вылечите от безумия Балтийский флот, — истошно призывал он колчаковцев, — и родина никогда уже вас не забудет!..
Керенский верил в магическую силу словосочетаний, брошенных навзрыд в орущую и приседающую в истеричности толпу. Ему казалось, что на словах только и держится вся революция, и отними у нее слова — революция распадется, как дом бабы-яги, из-под которого выдернули куриные ножки. Керенский расщедрился: агентам Колчака выдали 25 миллионов рублей. Каждому — по «Георгию»: красуйтесь на здоровье. Их пламенно целовал плачущий Родзянко:
— Ваши лозунги — это святые слезы поруганной отчизны…
В цирке Чинизелли была устроена проба голосов. Для затравки на арену выпустили послов Франции и Англии — Палеолога и Бьюкенена. Говорил Керенский — с истерикой, Брешко-Брешковская — с плачем, министр-социалист Вандервельде — с тигриными воплями, Алексинский — с клеветой на Ленина. Матросы толкнули Баткина:
— Федька, твоя очередь… прыгай!
Баткин черной пантерой выскочил на арену. Экзальтированный. Худущий. Крикливый. Хитрый. Вот именно таких ораторов и просил Колчак у Плеханова… Баткин заговорил. Один матрос-большевик с крейсера «Диана» вспоминал позже о Баткине: «Надо отдать ему должное — говорил он здорово, оратор был — хоть куда!»
Выдержат ли балтийцы этот натиск? Не пойдет ли Балтийский флот на поводу у Колчака? Неизвестно… Но черноморские делегаты осмелились задеть имя Ленина, и это решило их судьбу.
* *
