Весь Валентин Пикуль в одном томе - Валентин Саввич Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И никакой поддержки Временному правительству!
Против него выступили меньшевики.
Чхеидзе брякнул в колокольчик:
— Политическая линия Ленина ясна. Он долго не был в России и, естественно, не знаком с нашей действительностью.
— Бред! — орали из зала. — Позор марксизма…
— Долой Ленина! Он заговорился!
— Это бунтарство, ведущее в трясину анархии…
Поздно вечером Ленин, усталый, вернулся домой:
— Надя, сегодня я был в меньшинстве. Неприятное положение. Меня поддержала только одна женщина — Коллонтай…
Чхеидзе в эти дни говорил: «Вне революции остается один только Ленин…» Ах, это колесо истории! Как оно иногда забавно вращается. На одном из его поворотов далеко в сторону отлетел сам Чхеидзе и остался «вне революции».
Сейчас колесо будет раскручиваться… влево, влево, влево!
Глава 39
Артеньев получил телеграмму: сестра Ирина покончила с собой. Уже давно. И долго лежала мертвой в квартире, соседи догадались по запаху, взломали дверь с дворником… Просят выехать.
Он не успел заплакать, как дверь каюты раскрылась: явился Хатов с Портнягиным, оба с револьверами.
— Это как понимать? — бушевал кондуктор. — Все личное оружие сдали, один вы не сдали… Или вам особые указы нужны?
Давясь слезами, Сергей Николаевич сказал:
— Идиот… Сдали — у кого чести нет. У меня есть! Понимаешь, у меня есть честь… Убирайся вон, шантрапа несчастная.
Плача, он вышел на палубу. Его трясло. С мостика заметили:
— Наш старлейт ревет… чего это он?
Артеньев задрал лицо кверху:
— Сигнальцы! Не отвлекаться от рейда…
К нему подошел Семенчук и ничего не спрашивал.
— Помнишь Ирину? Ее уже нет…
Подбежал рассыльный, звеня на груди цепкой дудки:
— Господин старлейт, вас просят… командир просят.
Грапф все уже знал. На столе командира «Новика», рядом со служебными делами, лежали бумаги комитетов, офицерских комиссий и резолюции собраний… Политика задавила службу!
— Сочувствую вашему горю. Наверняка лед сойдет только к маю. Да еще в битом наплаваемся. Езжайте смело… на недельку.
В судовой канцелярии получил жалованье и отпускные из расчета по 45 копеек на день (матрос в командировках получал 5 копеек).
— На что ж я жить стану? — спросил Артеньев. — Самый последний дурак знает, что один день в Питере обходится в десять рублей. Это — без коляски, если буду на трамвае ездить…
Писарь с красным бантом поверх робы вмешался:
— Жрете вы много! В тарелку все денежки и вылетают.
— Это ты жрешь. На тебе клопов уже давить можно…
— С революционным народом так не разговаривают, — обиделся писарь.
— А как с ним надо разговаривать? Как Дейчман?
* * *Поехал в Петроград, имея при себе оружие. Заодно повез домой первую связку книг. Сейчас на дивизии неспокойно: не немцы, так свои… на цигарки свертят! О, господи…
Петроград! — большинство петербуржцев презирало это слово, которым из побуждений квасного патриотизма заменили гордое выражение «Санкт-Петербург». Казалось, что в столице, потерявшей с приставкой «санкт» свою святость, поселилось что-то дикое и безобразное. И никогда еще Петербург — Петроград не был так порочен и продажен, как в эти дни — после февральской революции. В подвалах — притоны, кабаре, шантаны с раздеванием женщин; на улицах — ворье, жулики, спекулянты, малолетние проститутки с подмалеванными глазами, которые так и хватают тебя за рукав… «Грех — это хорошо» — вспомнились слова — Распутина.
Скорее прочь — в квартиру! Закрыться, как в каюте.
Сестра не ушла из жизни без последнего слова к нему. Артеньев как только глянул в записку ее, так сразу все понял. «Социальные» опыты окончились поганым осквернением. Он спустился к соседям ниже этажом, где жил запуганный статский советник. Попросил разрешения позвонить от него по телефону. Соединил себя с квартирой профессора Пугавина. Абсолютно спокойным голосом, и сам дивясь своему спокойствию, Артеньев пожелал Пугавину:
— Прогрессивная личность, с вами говорит известный мракобес. Я не могу сдержаться, чтобы не пожелать вам от чистого сердца: завтра же попадите под колеса трамвая со всеми своими отпрысками! Вам, как светилу, наверное, не понять, что люди есть люди, и они не подопытные лягушки… Мерррзавец!
Повесив трубку, старлейт повернулся к растерянным хозяевам. Извинился за этот разговор. Его стали расспрашивать о флоте:
— Говорят, всех убивают… это правда? Говорят, в Кронштадте проститутки теперь заседают в президиуме Совета… это правда?
— Нет, это неправда. Всего на Балтике убито сто сорок офицеров. Что же касается проституток, то Кронштадт в первую же ночь восстания занялся их выселением из крепости…
— И куда же? Куда их выселили?
— Известно куда — к вам, в столицу…
Поднявшись к себе, долго стоял в прихожей, размышляя. Вопрос отныне не стоял для него так: «Когда кончится война?» Вопрос был погружен в глубину: «Когда закончится все?» По улице прошел какой-то пьяный, раздрызганный юнкер, громко распевая:
А-афицер выходит в ямбургцы, в ямбургцы! в ямбургцы!«Не
