Глупая сказка - Евгений Дубровин

– Немецкая, – сказал я.

– Откуда вы знаете?

– В детстве насмотрелся.

– Уже прогнила насквозь… Как его убили?.. Теперь уже никто никогда не узнает…

– Разрешите? – Я взял из рук архитектора каску и осмотрел ее. – Убит из пулемета. Стреляли издалека. Очевидно, от речки, вдоль опушки. Да… Так оно и есть, здесь совсем молодые деревья. Раньше их, конечно, не было. Немец высунулся из этого окопа, тут его и накрыло очередью.

– Может, вы скажете, какого цвета у него были глаза? – В голосе Железнова прозвучала ирония.

– Цвета глаз не знаю, но, судя по каске, детина был приличный. Вы, наверно, не верите тому, что я рассказываю. Все это довольно просто для тех, у кого было военное детство. Видите, как вы выразились, прогнившую насквозь дыру? Это когда-то было пулевым отверстием. Посмотрите, один край его сохранил контуры пули. Каска лежала вниз этим отверстием, поэтому и впечатление, что она прогнила. А вот рядом второе отверстие, оно забито землей, потому вы его и не заметили. Отверстия недалеко друг от друга. Значит, стреляли из пулемета.

– А может, из автомата?

– Вряд ли. Автомат применялся в ближнем бою. Обратите внимание, отверстие только на входе, на выходе его нет. Значит, били издалека. Пули уже находились на излете и застряли в голове. Теперь посмотрите, как расположена траншея. Поперек бывшей тут в то время опушки, бруствером к речке. Значит, наши были прижаты к болоту. Они удерживали железную дорогу, по которой вы сюда приехали…

– Может, это было наступление?

Я покачал головой.

– Вряд ли. Через болото трудно наступать, и его легче было бы обойти.

– Довольно логично. А откуда взялась каска?

– Наверно, ее вымыло дождями из бруствера, и она скатилась на дно.

– Вы прямо как Шерлок Холмс.

– Просто у нас в детстве была такая игра: по каскам узнавать, кто как погиб. За нашей деревней все поля были изрыты траншеями, противотанковыми рвами, окопами. Мы собирали там для нашего кузнеца всякий металл. Я и сейчас могу разобрать и собрать с закрытыми глазами немецкий автомат.

Архитектор отшвырнул каску. Он сидел, задумавшись, жуя травинку.

– Вот этот немец… – сказал Железнов. – Он здесь лежал, быть может, в такое же утро. Как вы утверждаете, на опушке, лицом к речке. За его спиной качались сосны, пахло хвоей, прыгали птицы. С реки тянул ветерок, квакали мирно лягушки… Немец лежал среди цветущей травы и выискивал себе цель… А от реки за ним следили другие глаза. Глаза нашего пулеметчика. И тоже ждали неосторожного движения. Чтобы убить… Один пришел, чтобы захватить этот лес, эту речку, другой – чтобы не отдать. Сколько веков существует человечество, столько идет борьба за лес, за речку, за поле… Люди никак не могут поделить землю.

Архитектор выплюнул травинку и стал опускать закатанные рукава рубашки: ему стало зябко. Я тоже чувствовал, как лесная свежесть постепенно начинает заползать под пиджак.

– Начнем собирать сучья? – предложил я.

– Пожалуй. Но сначала я закончу мысль… И вот через несколько лет не будет ни этой речки, ни островка, да и сам лес может исчезнуть. Я, может быть, выскажусь слишком высокопарно… Не кажется ли вам, что те, кто планирует здесь этот кожевенный заводик, те, кто его потом будет строить и эксплуатировать, поступают кощунственно по отношению к памяти тех ребят, что защищали это место?

– Вы слишком категоричны.

– Нисколько. Возьмите вертолет и облетите хотя бы наши края. Много ли осталось в наших краях лесов, речек, ковыльных степей, пойменных лугов? Луга запаханы, речки пересохли или пересыхают, на месте ковыльных степей расположились хаотично, как кому вздумается, деревни и поселки с улицами чудовищной длины и ширины. Овраги, где раньше били родники и рос хоть маленький, но густой и тенистый лесок, теперь тоже распаханы, раскорчеваны, исколупаны в поисках мела, песка, камня. И если, не приведи бог, что-то найдено в приличных количествах, то вся округа или засыпана цементной пылью, или испещрена карьерами с широченными дорогами, или покрыта копотью асфальтового заводишка…

– Довольно мрачная картина, – заметил я, когда архитектор замолчал.

– Нужна картина еще мрачнее, чтобы человек по-настоящему испугался. Когда-то он боялся остаться один на один с природой. Теперь человек должен испугаться полного одиночества. Его должен охватить страх остаться без птиц, зверей, лесов и рек, страх остаться одному в окружении химчисток и синхрофазотронов. Может быть, он тогда возьмется за ум и будет выращивать леса и восстанавливать виды животных.

– Но в этом случае получается парадокс. Чтобы быстрее наступило прозрение, надо интенсивнее уничтожать природу. Вы призываете к этому?

– Глупо, конечно, проповедовать подобную мысль. Но объективно получается так. И тут ничего не поделаешь.

– Значит, надо сидеть и ждать?

– По маленькому счету – нет. То есть, конечно, надо бороться за каждую травинку, за каждого пескаря, но… Все-таки по большому счету – да…

– Сидеть и ждать?

– Я же сказал: в целом смысле, а не в каждом конкретном случае.

– Но ведь целое складывается из отдельных конкретностей.

Архитектор усмехнулся.

– Сейчас мы с вами затеем схоластический спор.

– Все-таки скажите яснее.

– Пожалуйста. Можно сражаться с этим кожевенным заводиком, употребить массу энергии, бумаги, чернил… Маловероятно, но все же возможно, вам удастся победить этот кожевенный заводик. Ну и что дальше? Через год-два на этом месте возникнет другой. Может быть, еще похуже. Кому-нибудь обязательно потребуется дармовая чистая водичка… Так что вы своей бурной деятельностью даже можете повредить природе.

– Значит, на ваш взгляд, все идет нормально?

– В объективном смысле. Только в объективном.

Сильно кружилась голова. Может быть, оттого, что ушел из дома не позавтракав, а может, и потому, что понервничал там, у реки… Человек сел под деревом отдохнуть. Рассвет застал его в пути, и он решил провести день в лесу, так как возвращаться на кордон ранним утром было опасно. Могли встретиться люди: шли рыбаки, грибники, выгоняли на выпас скотину, начинал дневной обход егерь…

Сначала человек устроился под большой мохнатой елью, закидав себя хвоей так, что его не было видно даже с самого короткого расстояния, и уже чуть было не заснул, но потом близкие голоса матери и дочки, искавших грибы, встревожили его, и человек перебрался подальше в чащу, нашел заросший крапивой окоп и залег там – уж в крапиву-то никто не полезет… Было тепло, жужжали пчелы, пахло земляникой, ржавым железом, крапива почему-то не жглась, и человек вскоре задремал…

Он проснулся от шороха. Сквозь кусты ежевики на него кто-то смотрел. Человек приподнялся на локте. Земля вокруг дрожала от испарений, как потревоженное желе. За кустами никого не было. Краснели начинающие поспевать ягоды. Трепетала в ознобе молоденькая осинка. Дальше темной неулыбчивой горой росла ель. И все-таки на него кто-то смотрел.

– Это ты, Каучуров? – шевельнул спекшимися губами человек.

Ни звука, ни движения, лишь билась, словно хотела сорваться с места и убежать, осинка.

– Что тебе еще от меня надо?

Человек устало всматривался в кусты ежевики.

– Почему же ты молчишь?

Низко, неторопливо жужжа, пролетел большой черный шмель.

– Ты пришел сказать мне спасибо? Мне наплевать на твое «спасибо»!

Ни звука, ни движения. Легкие белые облачка пушинками облепили кусок голубого неба, как пчелы вход в улей.

– Знаю… А что ж ты за себя не скажешь спасибо? А? Ты! Прах! Земля! Тина! А? – Человек вроде бы кричал, но его губы шевелились так медленно, что кружившая возле оса приняла их за засохший пыльный репейник, села и стала недоверчиво ощупывать своим хоботком…

Две большие желтые, как лицо человека, капли медленно выползли из уголков глаз, проползли до висков и застряли там в седых волосках. Оса, почувствовав влагу, переползла с губ на виски.

2

Архитектор развязывает скользкую, словно мокрую, нейлоновую веревку, подкладывает дрова в огонь. По ту сторону костра сидит «дядя Коля», нанизывает на шампуры куски мяса и злобно смотрит в мою сторону. Красный мясной сок стекает с пальцев Человека-горы, и сейчас мой недоброжелатель похож на разбойника с большой дороги, готовящего себе неправедно добытый ужин.

Поваром Человек-гора оказался отличным. Шашлыки были в меру прожаренными, в меру сочными, они аппетитно пахли дымом и горелым бараньим салом.

– Шашлыки – это вещь, – говорил Рис, срывая зубами с шампура кусок за куском. – Я не знал, что они такие вкусные. Я теперь их каждый день буду есть. Скажу Деде, у моего Деда личный самосвал, он сгоняет в лес, нажарит, в термос положит, и до утра они будут горяченькими.

– Ты лучше не разговаривай, а ешь побольше, деточка, – подсовывала блондинка моему сыну лучшие куски. – От мяса ты будешь сильным и смелым.