Глупая сказка - Евгений Дубровин

– Ты и с бабами стал…

– Какие у нас бабы? Ни одной приличной нет. Просто мы все дружные. Никто ни под кого не роет. И директор демократичный. Всегда всех приглашает. Вот и идут. Бесплатно ведь. Только на водку по рублю сбросимся…

– Неужели нельзя обедать без водки?

– Так ведь разве устоишь? Закуска-то какая… Ну, а с обеда и пошло… Рубишь, рубишь… Целый день перед глазами ребра, ребра, ребра. Рыла лезут: «Мне вон тот, мне этот… Одно сало наложил…» Устаешь сильно… Забежишь в тот закуток, пропустишь стаканчик… Мы после обеда только красное пьем. Честное слово. «Портвейн-72». Директор его очень уважает, да и дешево… Выпьешь – и легче становится… Я понемножку… Ей-богу, всего и выпьешь стаканчика два-три. Что это для моей комплекции?

– Уходи, Коля…

– Куда? У меня нет специальности.

– А если снова в борцы?

Человек-гора закашлялся. Он кашлял долго, с присвистом, словно у него болело что-то внутри. Потом оказалось, что это бывший борец так смеется.

– У меня же теперь сердце ни к черту. И печень… Ха-ха-ха! Ты видела, какая печень у алкоголиков? В банке? В школе показывали? Ха-ха-ха!

– Перестань! – Не видя, я почувствовал, как блондинка поморщилась. – Что ж дальше? Как мы будем жить дальше?

– Почему ты именно сейчас затеяла этот разговор? Что-нибудь придумаем. Пить я брошу. Я же тебе поклялся.

– Я затеяла этот разговор потому, что сейчас ты относительно трезвый. С пьяным говорить бесполезно.

– Ты затеяла его из-за этого типа. Я же вижу. Не слепой. Как же, спортсмен. Красавец мужчина. Чемпион… Может быть, диссертацию кропает… «О влиянии морально-политического уровня на бросок противника через левое плечо».

– Перестань. Я серьезно.

– Я тоже буду учиться. Вот! Я поступлю в Институт ядерной физики! Поняла? У меня в школе было по математике всегда «отлично». И по физике я был лучше всех. Я задачки как орешки щелкал. Я опыты необычные производил, экспериментировал…

Духота стала невыносимой. Пора было искупаться и трогаться в путь. Я приподнялся. Человек-гора сразу замолчал, положил голову на руки и сделал вид, что спит. Из травы глыбилось его огромное тело в трусах, которые закрывали полспины и спускались ниже колен. Это были остатки борцовского трико. Блондинка посмотрела в мою сторону. Она задержала взгляд, очевидно пытаясь узнать по моему лицу, слышал ли я их разговор. Я сделал сонный вид. Блондинка успокоилась. Уже когда я подходил к речке, до меня донеслись обрывки разговора:

– Эх, Коля, не нужно мне ничего… Пить бы бросил… Зажили бы, как все люди. В кино бы ходили. А то в кино ты спишь. Приятно, что ли, с пьяным… Разбудишь тебя потом, ты отбиваешься, люди смотрят, смеются…

– Сказал же…

– Господи, дай тебе силу!

– И силы никакой не надо. Не буду пить, да и все…

Я осторожно вошел в воду. Вода казалась холодной. Неподалеку торчала посиневшая физиономия Риса.

– Пап, ты осторожней! Там консервная банка! – закричал он. – Я себе ногу распорол! Знаешь как сильно! Кровь так и хлещет!

– Что же ты сидишь в воде?

– На берегу кровь больше течет, а в воде совсем почти нет. И болит меньше. Пап, теперь что будет? Если банка ржавая, то заражение крови будет? Да?

– Вылазь! Немедленно! И готовь уши, чтобы впредь осторожней был.

– Уши у меня всегда готовы, – нагло объявил Рис.

Рокот моторов вывел женщину из состояния забытья, в котором она провела несколько часов. Она вздрогнула и подбежала к окну. Возле дома остановились два зеленых газика. Облако пыли отмечало дорогу, по которой приехали машины.

Моторы разом заглохли. Из машин стали выскакивать вооруженные люди. Размявшись, люди направились к калитке ее дома…

Люди шли весело, кучно, и женщина, застывшая у подоконника, хотя никогда не была военной, подумала, что отсюда, из окна, ей легко было бы снять всех одной автоматной очередью…

Рана оказалась пустяковой. Можно сказать, это была не рана, а царапина. И кровь из нее не хлестала, но тем не менее у костра все переполошились. Возле Риса произошел срочный консилиум в составе жены инкассатора и блондинки Нины. Кто-то из них что-то разодрал, и на свет появились нейлоновые бинты. Ногу срочно забинтовали, а поверх надели чей-то толстый шерстяной чулок. Рис стал похож на настоящего инвалида. До того похож, что сам перепугался.

– Да, плохи мои дела, – бормотал он, поглядывая на свою забинтованную ногу. – Очень плохи. Может быть, отрежут…

Рис до того расстроился, что просто уже не мог и ступать на левую ногу, и архитектор влез на ветлу и вырезал острым охотничьим ножом толстую палку, на конце которой был тоже толстый пологий сук, так что можно было ходить, опираясь на этот пологий сук, как на костыль. Если бы костыль попался сейчас на глаза Маме или, упаси боже, Бабушке, какие вопли потрясли бы окрестности, сколько слез было бы пролито!

Небо уже погромыхивало, и туча двигалась явно в нашу сторону. Но ветра по-прежнему не было, и я надеялся, что дождь прольется не раньше, чем через пару часов, а за это время мы успеем добраться до кордона.

– Может, все-таки переждать здесь? – спросила блондинка Нина. – Палатка большая, мы все поместимся, да и Рис немного придет в себя. Ему сейчас вредно ходить, пусть рана немного затянется.

– Ничего. Я дойду. – Рис страшно сморщился и проковылял несколько шагов. Весь его вид показывал, каких неимоверных усилий стоили ему эти шаги.

– Он же еле ходит, – блондинка Нина обняла Риса за плечи. – Я его никуда не пущу.

– Ну хватит, – вдруг резко сказал инкассатор. – Что вы комедию разыгрываете? У мальчишки просто царапина. И им в самом деле пора идти.

Его слова прозвучали неожиданно и грубо. Наступило неловкое молчание.

– Гена… – предостерегающе сказала женщина в цветной косынке.

– А что вы, в самом деле, десятеро вокруг одного вертитесь? – Инкассатор отбросил палку, которую строгал (очевидно, это был новый кол для палатки взамен сломанного Человеком-горой), и ушел к печке. Жена поспешила за ним.

– Очень нервный дядя, – сказал Рис. – Он всегда такой нервный? Или временами находит? На меня, например, временами находит.

Ему никто не ответил.

– Пойдем, – я потянул сына за руку. – А то не уйдем до дождя.

– Я вас провожу немного, – сказал архитектор. Ему, видно, хотелось загладить неловкость.

Блондинка протянула Рису ладонь.

– Держи! Крепись и будь героем!

– Мы больше никогда не увидимся? – спросил Рис.

– Обязательно увидимся. Вы на кордоне остановились?

– Ага.

– Ну вот и приходите на этот остров. Мы сюда каждую пятницу приезжаем. Часов в восемь – уже здесь. Придете? – Блондинка дотронулась до моей руки.

– Придем.

– Точно?

– Точно.

– Я сварю тогда холодец.

Я рассмеялся.

– При чем здесь холодец?

– Разве вы не любите холодец?

– Люблю.

– Тогда в чем же дело?

– Действительно, ни в чем.

– Вот и прекрасно… – Блондинка Нина отвернулась и пошла к палатке.

Рис оперся на костыль, поджал левую ногу и сделал скачок, потом другой. Архитектор пошел со мной рядом.

– Я вам покажу развилок, – сказал он. – Здесь будет развилок. Одна дорожка пойдет в сторону станции, а другая на кордон.

– Не стоило себя утруждать. Мы бы сами разобрались.

– Какой это труд? Мне приятно поговорить со свежим человеком. Мы уже все друг о друге знаем. Не успеет кто-нибудь рот раскрыть, а уже догадываешься, что он скажет.

– Подождите! – донеслось до нас.

Мы остановились. К нам быстро шла женщина в цветной косынке, жена инкассатора. В руках она держала бушлат.

– Это вам… Гена передал… Вашему мальчику… Он очень теплый…

– Ну что вы, в самом деле! – Я решительно отвел руку с бушлатом. – Нам не надо. У нас все есть. Через час мы будем дома.

– Возьмите, прошу вас.

– Бушлат – это вещь, – сказал Рис. – Чего ты, пап, отказываешься?

– Возьмите, – сказал архитектор. Он сказал это как-то особенно, и я невольно взял бушлат из рук женщины.

– Благодарю вас.

– Приходите к нам еще…

Женщина повернулась и быстро ушла.

Из травы впереди нас неслись звуки музыки. Мы поравнялись с Радиоманом. Тот лежал на спине, поставив приемник на свою цыплячью белую грудь, и дергал плечами в такт мелодии. Музыка была какая-то судорожная, рваная, нервная, и движения Радиомана были такие же. Он хрипло, рывками подпевал приемнику. Мелодия убыстрялась, движения Радиомана тоже, и казалось, с младшим братом архитектора вот-вот сделается истерика.

– До свидания, – сказал я.

Радиоман не услышал. Он, наверно, и не видел нас, хотя смотрел в упор остановившимися белыми глазами.

– Дядя, до свидания. Мы пошли. – Рис пощекотал палкой грязную пятку Радиомана. – Заслушался, бедняга.

Архитектор наклонился и выключил приемник. Радиоман несколько секунд еще дергался по инерции, потом затих. Взгляд его постепенно делался осмысленным, словно глаза медленно размораживались.