Пёсий остров - Кристиан Мёрк

Они достигают дна одновременно.

Когда ноги Вилли касаются песка, образуя небольшое облачко пыли, она поступает смело. Она открывает рот, чтобы вдохнуть воду, в которой не будет жизни, но вдруг понимает, что не может. Ее легкие шипят, будто наполнены другой, более легкой, жидкостью. Она вдруг замечает мертвеца в своих объятиях и отталкивает его. Руки Максима безжизненно мотаются в такт течению, и его уносит прочь. Вилли спустилась сюда, в тихий мир, где приходит конец всему, и не может добровольно отдаться смерти, как наставлял Максим. Ее тело, дрожащее от холода, объявило собственную волю — жить дальше.

Косяк медуз, ищущих прибежища на время шторма, подплывает поближе, чтобы разглядеть существо, следующее за пузырьками воздуха наверх. Они плывут за ней машинально или из уважения, как живые лампочки, вдыхающие и выдыхающие голубоватый свет.

Возрожденная русалка всплывает на поверхность. Она благодарна судьбе за обе сведенных ноги. Это не просто гипотермия или шок. Это значит, она больше не та, кем была раньше. Вилли, девчонка из контейнера, умерла. Она плывет по течению вместе с мужчиной, который убил ее на борту «Гдыни» столько лет назад. По ней никто не заплачет.

Кто-то другой занял ее место. Кто-то, кто отказывается умирать.

Волны шипят и обрушиваются вокруг нее, но она не боится. Она заставляет больную ногу молотить воду почти так же сильно, как это получается у здоровой. Она пробивается к берегу.

— Ты мне ничего не сделаешь, — говорит она шторму, который чует в ней ровню и поэтому дает ей плыть без преград. — Потому что я Чума. Я тоже смерть.

Гости Штурмана

Памела точно не знает, как долго она живет в темноте.

Но ей кажется, что около месяца. Потому что старик, который приносит еду, каждое воскресенье надевает пиджак и галстук и остается обедать с ней, рассказывая истории из своей жизни. На прошлой неделе была проповедь о том, что все парусники обречены на гибель. В другой раз он принес ей бутылку шампанского, с которой давно смылась этикетка. «Последняя», — сказал он и предложил ей выпить. У нее всю ночь кружилась голова после того, как он ушел и запер за собою дверь.

Ее комнатка мала, примерно три на два метра, и стены сделаны из стали, как будто она внутри робота-кита. Дверь овальной формы, с большим колесом вместо ручки, напоминающим старые фильмы про подводные лодки. Внутри нет затвора, но характерный щелчок с другой стороны, раздающийся, когда старик покидает ее, говорит о том, что дверь запирается надежно. Она ни разу не сдвинулась ни на сантиметр, когда Памела пыталась ее вышибить.

Должно быть, скоро снова воскресенье, потому что она не помнит, когда старик последний раз надевал бархатный пиджак с серебряными пуговицами. Он объяснил ей, что важно выглядеть наилучшим образом перед Господом, а Памела только и может думать о том, как ему сказать, что она не божество и что она хочет домой. Она каждый раз решает вести себя тихо в надежде, что он ее выпустит. Но этого не происходит. Она также постоянно ждет, что он к ней прикоснется, но он этого не делает. Он только периодически расчесывает ее рыжие волосы, напевая какую-то мелодию. Она не знает, что хуже. Штурман сказал ей, что Эмерсон и Селеста мертвы. Но он также утверждает, что Джон Ф. Кеннеди все еще жив и проживает на Флорида-Кис — дескать, так говорят по радио.

Она начинает опасаться, что он вскоре забудет, где находится ее тюрьма. Иногда по ночам ей кажется, что пахнет бензином, и это сбивает ее с толку. Когда они втроем впервые оказались на берегу — до того как Штурман подсыпал что-то в их напитки, пока они плавали, — она не видела здесь никаких машин. Но когда идет дождь, звук такой, точно играют на стальных барабанах. Значит, ее стальная тюрьма не под землей. Памела спит меньше, чем раньше, и начинает петь каждый раз, как ей становится страшно. Довольно часто она разговаривает сама с собой. Она старается не жечь свечку дольше, чем нужно, чтобы сочинить в уме письмо и прочитать его вслух. Потому что Штурман постоянно забывает принести с собой спички.

Хруст ветки.

Затем еще. Капли падают на ее плечи, оставляя на красной рубашке темные пятна. Памела смотрит на потолок, поднося свечку к двум дырам, откуда поступает воздух. Из них льется черная, грязная вода. Она кричит.

— Слышишь? — спрашивает Гектор, поворачивая голову. Он идет в двух шагах от Якоба, который проклинает низкие ветви, бьющие их по рукам и ногам.

— Я слышу только дождь, — отвечает Якоб и с рычанием пробирается дальше, вверх по холму. Ничто не выглядит знакомым. Пёсий остров кажется безликим клочком старых скрюченных кустов и узловатых корней, торчащих из земли как рваные вены. Ветер заставляет каждый лист вращаться на своей ветке как пропеллер, заглушая птиц, кричащих друг другу, куда лететь, пока их ноздри не заливает вода.

Но Перехватчик останавливается и поворачивает голову прочь от океана. Он не шевелится, словно превратившись в статую.

— Кто-то кричит, — говорит он. — Женский голос. Не пойму, откуда звук.

— Ты уверен?

Якоб поворачивается и с сомнением глядит на своего новоиспеченного помощника. Локоть посылает ему сигнал тревоги. Гектор появился из ниоткуда. И может увести их обратно в никуда.

— А насколько ты уверен, что люди на этом острове в беде? — спрашивает Гектор, уперев руки в боки.

Рубашка свисает с его тощего тела как мокрое полотенце.

— Тебя никто не просил идти со мной, — огрызается Якоб, озираясь в поисках какого-нибудь знака, что они возле дома отшельника. — Девушка всучила мне записку. Я же тебе все рассказал. Что ты вдруг засомневался?

— Твоя жена мертва, — осторожно произносит Перехватчик. — И я тебе очень соболезную. Но ты, случаем, не наделяешь эту Селесту какими-нибудь… фантастическими чертами? Ты сам говоришь, что хочешь, чтобы все это было не зря? Да она, скорее всего, наркоманка, которая не помнит, что и кому написала.

— Ей нужно помочь, — отвечает Якоб, стискивая зубы и думая о Лоре, пожираемой пламенем, представляя, как в один миг загораются ее волосы. — Ей нужна наша помощь. Но ты, если хочешь, можешь остаться здесь.

Гектор, наклонив голову, смотрит на темное пятно на тропинке. Его внутренние антенны снова реагируют.

— Вот, опять, — говорит он и показывает пальцем. — Слева от того сухого дерева с расщепленной веткой.

Не дожидаясь Якоба, он отправляется туда, не обращая внимания на ветки, которые хлещут обоих как непослушных мальчишек.

Пёсий остров обманчив.

Его можно разглядеть, только если не всматриваться и не требовать раскрыть свои секреты немедленно, а стараться сперва понять их значение. Местные вам подтвердят, это правда.

Если стоять на его блеклых берегах и смотреть в сторону пальм, покажется, что джунгли продолжаются до бесконечности, что каждый сантиметр песка покрыт корнями. И, возвращаясь к друзьям, вы скажете: там ничего нет, сплошные заросли. Если, конечно, вы не набредете случайно на логово Штурмана, которое найти совсем не просто, то маленький остров представится вам таким же необитаемым, как Гектору и Якобу.

Но чтобы увидеть нечто большее, чем заброшенные тропинки и пустые банки из-под пива, нужно верить. Верить, что до вас люди использовали этот простой клочок земли так, как вам и не снилось. Чтобы что-либо здесь найти, нужно сперва поверить, что это в принципе возможно. А ни один из мужчин, ищущих хозяйку зовущего голоса, не хочет потерять лицо.

Гектор затихает, настраивая слух на частоту, не тронутую циклоном. Якоб идет следом, стараясь игнорировать боль, пронзающую его от локтя до кончиков пальцев, которые горят, как будто у руки своя отдельная лихорадка.

— Что у тебя там? — спрашивает Гектор про спаскомплект, не поворачиваясь.

— Спасательный комплект, — отвечает Якоб, сжимая помятую алюминиевую коробку в здоровой руке.

— Не сильно-то он помог, когда я тебя вытащил с той яхты.

Улыбка Гектора — полумесяц презрения за полосой дождя, разделяющей их на тропинке.

— Это потому что ты не знаешь девушку, благодаря которой он мне достался.

— В твоей жизни больше трех женщин? Да я тобой восхищаюсь!

Теперь остров раскрывает свой мокрый занавес, позволяя гостям кое-что увидеть. Возможно, он хочет им показать, что происходит в его недрах. А может, он просто забыл замести следы.

Якоб первый замечает, что тропинка изменилась. До сих пор она была узкой и вилась меж колючих кустов, а теперь становится шире, и земля как будто поднимается. Рука болит, как в первый день, когда его прибило к этому берегу. За черным деревом мелькает какой-то тусклый отблеск. Шепот стекла и стали.

— Постой, — говорит Якоб, отталкивая в сторону последнюю ветку. Его сердце колотится в предвкушении. Он надеется, что Селеста там, и уже видит, как утешает ее и обещает спасение, хоть и не может сдержать обещание. — Сюда! — кричит он. Почему-то ему кажется, что пахнет бензином.