Дверь обратно - Марина Трубецкая

На сегодня, похоже, мы все-таки исчерпали положенный нам лимит сволочизма, так как до нашей лачуги добрались без приключений. Заяц лежал там, где я его бросила, и даже не стух еще. Дровишки около очага находились в достаточном количестве. Поэтому я (естественно, вначале прочно закрепив Славика веревкой к ножке скамейки) сбегала с чугунком к знакомому ручейку и села раздумывать о том, как лучше освежевать зайца без помощи ножа. В голову не пришло ничего лучшего, чем перекинуться в лису и просто разодрать его в клочья при помощи зубов и когтей, стараясь хоть как-то отделить шкуру и внутренности от мяса. Да-а… Получился, конечно, не филе-миньон,[45] но посмотрела бы я на того шеф-повара, который сделал бы это без ножа лучше! Дальше, особо не раздумывая, я покидала зайчатину и грибы в чугунок и поставила прямо на горящие угли. Чтоб не околеть с голоду, пока готовится праздничное блюдо, я нанизала оставшиеся грибы на прутики и стала жарить их над теми же углями.

Еле-еле дождавшись, когда бочка у грибов зарумянятся, мы вцепились в это абсолютно несоленое яство с жадностью волков. Едрит, даже если бы тут и затесался ядовитый поганец какой, наши бы организмы и яд бы схарчили без всякого вреда! Вода же в чугунке пока еще даже и не думала закипать. Мы со Славиком осоловело переглянулись, чувствуя, как начинают дружить в желудках выпитая за день вода и схомяченные грибы, и, привалившись друг к другу спинами, заснули абсолютно счастливыми людьми. По крайней мере я — точно.

Проснулась я уже ближе к вечеру. Под ухом лениво булькал чугунок, распространяя аппетитные запахи. Кое-как стащив его с огня, я задумалась. Первая мысль была о насущном — чем хлебать горячее варево? Ложек, как сами понимаете, здесь не было тоже. А вторая, уже более глобальная, — что же нам делать? Жить здесь всегда, дичая и опускаясь? Ладно, положим, голодная смерть нам не грозит, с моим новым умением какую-никакую мелкую живность я наохочу, грибы и травки всякие насобираем, вода тоже имеется. Из прикладбищенской избушки можно поперетаскивать остальную посуду. Но что ж это за жизнь такая! Есть, конечно, вариант отправиться на поиски людей. Меженник говорил про семь дней пути, но опять же, пока ночи такие холодные, об этом не может быть и речи — Славик просто не дойдет. Да и уходить было страшно. Все-таки крыша над головой, защита от ветра, очаг. К тому же надежда оставалась, что Атей нас все-таки здесь сыщет.

Так что я решила остаться тут, дожидаясь, когда закончатся ночные холода, и занялась благоустройством. Натаскала из леса лапника, чтобы теплее и мягче было по полу ходить. Посбивала палкой паутину по углам. Запасла впрок сухого хвороста побольше. Назавтра решила снова сходить в зону за еще одним чугунком, а то сейчас воду опять негде держать, пока наш занят варевом.

Проснулся Славик, и мы, поддевая несоленые куски палочками, как-то поужинали. На улице уже стремительно темнело и так же стремительно холодало. Странный все-таки лес! Такие необъяснимые перепады температуры — от теплого летнего погожего дня до такой студеной и ветреной ночи… Как только стемнело, я опять отправилась на охоту, подперев для надежности дверь большим камнем.

В этот раз я свернула головенку красивой птице с блестяще-черным оперением, ярко-красными бровями и фиолетовым отливом на голове, шее, зобу и пояснице. Условно я определила ее как тетерева. Поймать этого жирненького красавца мне удалось только потому, что он орал что-то типа «чуу-ишш», пока остальные его собратья драпали. Так что днем нас ожидало уже варево с этой птицей и крапивой. Остаток же этого дня я провела, ползая по округе и пробуя на зуб разные корешки и травы в поисках съедобных.

В таком, примерно, порядке дни текли за днями. Ночью — охота, утром — разделка дичи и готовка. Днем я играла и занималась со Славиком, в надежде, что он когда-нибудь заговорит. Почти вся утварь из избушки на столбах уже давно перебралась сюда. Кстати, в одной из сковородок нашлись даже три деревянных ложки и нож, так что скарбом мы потихоньку обрастали. Однажды я в порыве вдохновения забросала все тем же лапником нашу крышу, и теперь она не протекала даже в период затяжных дождей. Ночи же, против ожидания, становились все холодней и холодней. Похоже, дело все-таки шло к осени, так что поход к людям явно придется отложить до следующего лета. А сейчас встал насущный вопрос о зимней одежде.

Сегодня, решив, что больше ждать нечего, я начала мастерить что-то типа валенок из шкурок съеденных нами зайцев. Проколупывая дырки ножом и стягивая края узкими полосками, нарезанными из тех же шкур, я, полная решимости довести задуманное до конца, изрезала в кровь не один палец… Получалось, спору нет, дерьмово. Шкурки явно смердели гнилью, плохо гнулись, но другого выхода я просто не видела. Это все ж лучше, чем шлепать по снегу босиком. Славик сидел рядом и собирал что-то из сухих палочек.

Окончательно отчаявшись соорудить путную обувку и боясь, что малыш увидит выступившие слезы отчаяния и тоже расплачется, я легла на уже слегка поредевшую траву и уставилась в небо. Под головой мешалась какая-то шишка. Я автоматически пошарила рукой в траве, ленясь передвинуться дальше. Пальцы ощутили какую-то уж очень гладкую поверхность. Юла! Та самая, с Атеева дуба! Я держала ее в руках, как будто это могло меня приблизить к тому дню, когда рядом с нами еще были люди. Вдруг мне показалось, что от бирюльки идет некая теплая волна. Я разжала пальцы, юла легонько светилась голубоватым огоньком. Славик, увидев, что именно я держу в руках, требовательно протянул ручку, сердито насупив брови.

— Погоди, родной, немного, погоди, — прошептала я, рассматривая игрушку.

В голове всплыли слова Меженника о том, что выход там же, где и вход. Я крутанула юлу, она стремительно завертелась, приобретая отчетливый фиолетовый оттенок. Малыш с удовлетворенной улыбкой смотрел на этакое чудо. А мне вдруг сделалось смертельно жутко и неспокойно. Фиолетовый цвет тем временем начал перетекать в красный. Не в силах бороться с собой, я остановила движение пальцем. Потом, посмотрев на расстроенную мордаху малыша, крутанула юлу опять, но уже в другую сторону. Теперь цвет из голубого стал превращаться в желтый, затем в белый, и юла остановилась.

— Так почему же ты все-таки вовремя не явилась? — произнес над ухом голос Атея.

Я замерла, боясь повернуться. Потом, чтобы не спугнуть случайное сумасшествие, медленно подняла голову и огляделась. Мы были в Роще Предков. Не веря в такую удачу, я сидела не шевелясь. Сбоку выплывало тело волхва, борода у него укорачивалась прямо на глазах, открывая беззащитный подбородок.

— А чего это вы? — Он озадаченым взглядом смотрел поочередно то на меня, то на Славика.

Смешного было мало, но я вдруг увидела нас сторонними глазами. Грязные, ободранные, растрепанные. И меня согнуло в беззвучном хохоте. Чем больше я смеялась, тем сильнее взрослело и лицо Атея, и, наконец, передо мной стоял зрелый муж с суровой складкой между насупленных бровей. Взгляд становился все более и более неприязненным.

— Может, все-таки объяснишь мне, что ты сделала с собой и ребенком и, главное, зачем?

Я опешила. Мне отчего-то казалось, что здесь обрадуются, увидев нас, и уж точно я не ожидала вот такого странного приема: суровый обвиняющий тон, ни малейшей тени облегчения при виде нас… Не было даже мало-мальской радости по поводу того, что мы живы и здоровы. После стольких дней испытаний ни грамма элементарного сочувствия!

— Так вы даже нас и не искали! — вдруг осенило меня, и смех, без моего на то участия, тут же перешел в рыдания. — А мы, как придурки, ждали и надеялись.

Я махнула в сторону Атея рукой, и кристалл на его посохе вдруг разлетелся на маленькие частички. Вот теперь-то воцарилась гробовая тишина. Мы все, включая маленького Славика, смотрели на обезглавленный посох. Волхв, отбросив теперь уже явно бесполезную палку, подошел ко мне и, больно ухватив за спутанный колтун волос, запрокинул мне голову, внимательно вглядываясь в глаза. Я моргнула, и кудесник отшатнулся.

— Вылупилась, — прошептал он. — Когда?

Как же он задрал-то со своими непонятными словами!

— А может, вы лучше спросите, где мы были? Что с нами произошло? — Я начала выплевывать слова, как дротики, с трудом сдерживая ярость, которая красной пеленой начала заволакивать глаза. — Или вас, кроме этого гребаного вылупления, вообще ничего больше не волнует? Моп твою ять! Мы такое пережили, а он про свое вылупление чешет. Не знаю я ничего ни про какое вылупление! Как еще-то объяснить? — И я, опять махнув рукой, замолчала.

— Ну и где вы были? — послушно переспросил чертов служитель.

Вопрос был задан таким тоном, что отвечать отчего-то желания не появлялось.

— Не так я представляла нашу встречу, совсем не так, — я покачала головой, — а разговаривать с вами мне, простите, сейчас вообще неохота. Можно мы помыться пойдем?