Дверь обратно - Марина Трубецкая

— Да я, в общем-то… Да… — И он махнул рукой, видимо так и не сумев подобрать слова.

— Почему бы и нет? — Увидев его смущение, я тут же решилась. — Мне бы только завернуться во что-нибудь.

Служитель тряхнул посохом, и на лавке возник рулон холстины.

— Это подойдет?

Я кивнула, показывая ему головой на выход.

Осмотр продолжался долго. Атей вначале ощупывал шрамы руками, потом водил навершием посоха вдоль спины, а в конце и вовсе принялся зарисовывать увиденное на куске бересты. Потом, прихватив ворох каких-то свитков, удалился на улицу, давая мне возможность спокойно одеться.

Я, кое-как нацепив на себя одежку, вышла на крыльцо и села рядом с ним, пытаясь через плечо рассмотреть непонятные закорючки под еще более маловразумительными рисунками. В одних свитках волхв что-то находил, и тогда, подставляя кусок бересты, сравнивал рисунки. Другие свитки, бегло просмотрев, он отбрасывал в сторону. Я же даже не делала попытки уйти, нутром понимая, что сейчас может открыться нечто важное. За Славиком кто-нибудь да присмотрит, если тот вдруг проснется. Я велела Савве Юльевичу, ежели чего, вываливаться из окна и кричать благим матом, созывая людей. Народ, судя по тому, что вечерело, явно на поляне имелся.

Вскорости у Атея кончились свитки, и он сходил в избушку за книгами. Таких я еще не видела никогда! Некоторые были целиком из кожи — и обложка, и страницы, — буквы же на них были как будто выжженные огнем. Имелись и книги из тонких листов какого-то металла, рисунки в них больше напоминали чеканку. Парочка томов состояла и вовсе из тонких дощечек. Так вот, на одной из кожаных книг волхв и прекратил свои поиски. Он долго сравнивал изображенное там с берестой, потом еще дольше вчитывался. Тем временем сильно стемнело. Атей сделал какое-то неуловимое движение рукой, и рисунки налились светом и объемом, приподнявшись над страницами.

Кто-то потряс меня за плечо, и я поняла, что задремала. На улице уже вовсю искрила звездами ночь. Перед самым крыльцом торчал воткнутый в землю посох, ярко освещавший округу раскаленным почти добела навершием. Над открытыми страницами огромной книги парили в воздухе два практически одинаковых изображения дерева, только одно ярко пылало красным, другое же мягко светилось звездно-голубым.

— Вот, — удовлетворенно произнес волхв, показывая рукой на них.

— И что? — Со сна соображалось не очень.

— Это у тебя на спине Древо Жизни, — и уставился на меня, всем видом показывая, что именно сейчас меня должно забить в конвульсиях от восторга.

— Это хорошо? — на всякий случай отодвигаясь подальше, спросила я.

— Ну а что ж плохого-то? Тут ведь дело в другом — какого именно цвета оно…

— Да никакого! Телесного цвета, сами же видели!

— Вот, — опять эта странная удовлетворенность, — а должно гореть!

Я промолчала, а то фиг его знает, на что он сейчас намекает. С огнем паренек шутить любит, а мне эксперименты с моей спиной вовсе не нужны. Но, судя по всему, ответа в этот раз от меня не ожидалось, потому что Атей тут же продолжил:

— Вот только у крылат оно небесно-голубым подсвечивается, а у бедолат — огненно-красным.

— Едрит, а это еще кто?

— Они сестры — крылаты и бедолаты. Просто, если крылаты несут свет, радость, гармонию и волшебную силу, то бедолаты это все забирают.

— А отличаются они только цветом дерева?

— А вот этого я не знаю. Никто из смертных никогда не встречал бедолат лично, а боги молчат на этот счет…

— И кто я, сказать сейчас невозможно?

Атей молча покачал головой, а потом тихо добавил:

— Вот только охранители пропадают…

— Может, мне тогда лучше уйти из города подальше? — От этой перспективы сжалось сердце.

— Нет, уж лучше быть всегда на глазах.

Мы опять помолчали, рассматривая парящие над книгой деревья.

— А кто те существа в яме, с крыльями, и кому они могли помешать?

— Я уже думал об этом… — Атей надолго замолчал. — Может, это белолыбеди — говорят, водились раньше такие на земле русской, а может, и просто охранители — из них много кто крылья пернатые носит… А помешать… могли тем же бедолатам или еще кому…

Твою ж мать! Опять эти бедолаты! В голове зашевелились неприятные мысли. А вдруг я и впрямь одна из них? Вдруг я уничтожаю кого-нибудь, даже не замечая этого? А может, я что-то типа маньяка с раздвоением психики? И творю всякие мерзости, пока мое сознание спит?

— Ты это… Шла бы ты, Стеша, спать, а то завтра учеба.

Учеба, и правда, я ж забыла совсем про такое, пока в лесу жила!

— У меня напитка вашего больше нет.

— Да на кой он тебе сейчас-то? Из тебя волшба прет, аж искры летят!

— Да? — Я недоверчиво посмотрела на свои ладони — ничего такого в них заметно не было.

Атей, посмотрев на мои манипуляции с конечностями, взял в руки посох и поднес ко мне. Из кристалла тут же стал бить ворох искр, весьма напоминающий бенгальский огонь.

— Ну вот! Какой тебе еще напиток? Чтоб ты разнесла здесь все во славу Рода?

Я, быстро попрощавшись, направилась в сторону «лифта». Да-а… не так я представляла себе волшебную силу! Вот, что была она, что нет — ровным счетом ничего не поменялось!

На крыльце моего домика сидел Анебос. Увидев меня, он присвистнул:

— Да ты, мать, оказывается, красавица у нас!

Я смущенно улыбнулась, чувствуя, как лицо заливает дурацкая краснота. Пожав плечами, пристроилась рядом.

— Как же это я раньше не замечал? — не успокаивался псеглавец.

— А тебе и сейчас лучше не замечать, — буркнула я, — а то Свикса враз тебе усы-то выдерет!

— Это не усы, — паразит кровожадно облизнулся, — это вибриссы.

Я задрала брови, всем видом показывая, что хрен редьки не слаще. Возле дома валялись «потешки».

— Со Славиком играл? — кивнула я на них.

— Ну да. Только сел поужинать, как сума твоя из окна вывалилась и давай заполошно верещать, что ребенок, мол, проснулся.

— Так поесть-то хоть успел? — Я почувствовала себя неловко за то, что свалила (нахально, без спроса!) на кого-то заботы о ребенке.

— Вместе и поели. Он как будто год голодом сидел. Как его от обжорства не порвало — не знаю.

— Анебос, а вот как ты чувствуешь в себе наличие способностей к волшбе?

— Да никак не чувствую — есть и есть. Ты же не чувствуешь, как кровь в тебе течет?

Тут, осененная внезапной идеей, я сорвалась в дом. Саквояж валялся на моей стороне кровати и громко храпел.

— Савва Юльевич! — потрясла я его. Реакции — ноль, только храп усилился, переходя в какие-то особенно громкие и виртуозные рулады. Я потрясла опять — с тем же результатом. Тогда я взяла и переставила кожгалантерейного негодяя на лавку. Вот это на него сразу подействовало! Маленький оранжевый глаз открылся и злобно уставился на меня. Не дожидаясь хамских выпадов, я попросила шапку-невидимку.

Бурча себе под нос что-то нелестное касаемо моей бесстыжей личности, саквояж выдал мне требуемое и, тут же перелетев, устроился на старом месте. В ту же минуту он захрапел, как трое здоровых пьяных мужиков. Я же с шапкой-невидимкой в руках выскочила обратно на крыльцо.

— Надевай!

— Так вроде это уже было? — И Анебос лениво развалился на ступеньках.

— Надевай, — пришлось дернуть его за край рубахи.

Псеглавец нехотя взял шапку и прицепил ее между ушей.

Вы собаку в шапке видели? А теперь представьте это животное со свирепо оскаленными зубами, скошенными к переносице глазами и свисающим сбоку языком. Я покатилась от хохота, рискуя перебудить всю поляну. Вид собачьей морды тут же изменился. Мастер мимических пародий быстро сорвал шапку с торчащих ушей и уставился на меня.

— Ты видела?

Я кивнула, утирая выступившие слезы. Псеглавец молча сунул мне в руки шапку и ушел, забыв даже попрощаться. Странный все-таки народ, эти зверолюди!

Я вернулась в дом и, не обращая внимания на завывания саквояжа, растянулась на кровати. Какое же все-таки наслаждение! Перина мягко приняла меня в свои объятия. За последние недели я привыкла спать лисой на полу, постоянно прислушиваясь и вздрагивая. А тут такое буржуйство — подушка, одеяло, теплынь! Небесные колокольца тихонько набрякивают что-то умиротворяющее. И не надо никуда бежать, сворачивая головы невинным зверушкам.

— Савва Юльевич, — позвала я негромко, боясь разбудить спящего рядом Славика.

— Чего тебе? — буркнул недовольный саквояж, продолжая, видимо, дуться на меня за то, что я изгнала его с кровати.

— Атей считает, что я могу быть причастна к исчезновению духов-охранителей.

— Придурок твой Атей, — вынес безапелляционный приговор саквояж, — вспомни буканая с его рассказом. Ты еще тогда на свет не появилась, когда они начали здесь своих духов просирать.