Собрание сочинений в трех томах (Том 1, Повести и рассказы) - Любовь Воронкова

Потом пригляделась к столешнику и добавила:

- А знаете, ребятишки, с этими цветами и вправду красивее!

Снова мир и веселье поселились в избе. Только одна Груша была не в духе. Она так и не успела придумать подарка для матери.

ГОСТИ ПЬЮТ ЧАЙ С ЛЕПЁШКАМИ И ОСУЖДАЮТ МАТЬ

В сумерки, после того как убрали скотину, к матери пришли гости. Стол был накрыт, кипел самовар, и лепёшки красовались в широком блюде.

Первой ввалилась в избу толстая тётка Марья в широком сборчатом полушубке. Она размашисто перекрестилась на передний угол и, по старинному обычаю, отвесила поклоны - сначала деду, затем матери. Потом разделась, но оставила на плечах большой пёстрый платок. И Валентинке сразу вспомнилась ватная грелка-баба, которую мама сажала на горячий чайник.

Тётка Марья посмотрела на ребят и зычно спросила:

- Живы, пострелы?

- Живы! - крикнула Таиска.

- А новенькая-то у вас где? Приёмыш-то?

Романок ткнул Валентинку пальцем:

- Вот она!

Валентинка покраснела и опустила глаза.

- Да-а... - неодобрительно протянула тётка Марья. - Ничего бы девчонка, да уж больно тоща. Ишь ножки-то какие тоненькие!.. Ну куда же в деревню такую? Ни на воз подать, ни с воза принять...

- Вот и я так-то говорю, - отозвался дед. - В деревне жить - на земле работать. А землю, братцы, любить надо. Ну, а где ж ей! Барышня!

В избу вошла ещё одна гостья, бабка Устинья, высокая старуха, сухощавая, подобранная. Она поклонилась хозяевам и, поджав тонкие губы, уставилась на Валентинку:

- Эту девчонку-то взяли?

- Эту, - ответила мать.

- М-м... Ну и что ж вы с ней делать будете?

- А что делать? Пусть растёт!

- Растёт-то растёт. Да что из неё вырастет? Ни отца её ты не знаешь, ни матери. А что они за люди были? Может, хорошие, а может, и не очень...

Валентинка взглянула на бабку Устинью и снова опустила ресницы.

- Во как зыркнула, видели?! - охнула бабка Устинья. - Так и съела глазищами-то!

- Садитесь чай пить, - сказала мать, - милости прошу.

Только уселись за стол, загремела в сенях дверь, и явилась новая гостья - тётка Василиса, по прозванию Грачиха. Так прозвали её за большой нос. Она тоже сразу стала разглядывать Валентинку:

- Ай-яй! Сразу видно, что не нашенская: ишь какое лицо-то белое! Приживётся ли она у нас на чёрном хлебе-то?

Валентинка ушла в тёмную горницу и уселась в уголок. Уж очень неприятно, когда тебя разглядывают, будто какую-нибудь вещь!

Бабы за столом поговорили о войне, о том, что наши, слышно, гонят немцев; о том, что завтра всем колхозом возить дрова на станцию; о холстах, которые хорошо сейчас белить: солнышко начинает пригревать и снег стал едкий, все пятна отъедает... А потом снова заговорили про Валентинку.

- И куда ты, Дарья, набираешь себе ребят? - начала тётка Марья. Время трудное, семья у тебя большая, мужик твой на войне - либо вернётся, либо нет... И не работница она: уж такая-то хлипкая! Да с ней в поле-то нагоришься!

- Нет, нет, не будет добра, - подхватила бабка Устинья. Не будет она тебя, Дарья, ни любить, ни почитать. Как есть ты ей чужая, так чужая и останешься. Да она и по масти-то к твоей семье не подходит: вы все белёсые, а она вишь тёмная!

- Э, бабы, полно-ка вам! - возразила Грачиха. - Можно ведь и по-другому рассудить. Ну, а куда, скажем, вот таким сиротинкам деваться? Ведь сейчас война. Мало ли их, горемык, останется? Что же теперь делать! Уж как-нибудь...

Валентинка ждала, что скажет мать. Неужели она тоже согласится с теми двумя? Что же тогда делать Валентинке? Как жить в этом доме, где её никто не будет любить?

Мать выслушала своих гостей, оглянулась, нет ли тут Валентинки, и сказала в раздумье:

- Что семья у меня большая - это меня не печалит: хлеба на всех хватит. Что работница из неё хорошая не выйдет - ну что же делать! Как сможет, так и сработает. И это меня не заботит. Но вот что меня заботит, бабы, - продолжала мать грустно, - что меня печалит, так это одно: не идёт в родню, не ластится. Не зовёт меня матерью, никак не зовёт. Не хочет! Или уж и вправду, как была чужой, так чужой и останется?

Валентинка вздохнула.

Она глядела из своего угла на мать, которая сидела в кухне за столом, задумчиво подпершись рукой.

- Мама... мама... - неслышно прошептала Валентинка.

Ей хотелось соединить это слово и эту женщину. Но ничего не получалось. Женщина оставалась тётей Дашей. И с этим Валентинке ничего нельзя было поделать.

В тот же вечер, проводив гостей, мать достала чернила и перо, попросила у Груши бумаги и села писать письмо. Она писала письмо на фронт своему мужу о том, что с делами в колхозе понемногу справляются, что в доме всё благополучно и что ребятишки здоровы и ждут отца.

"...А ещё вот что, - писала она, - нужен мне твой совет. Я взяла в дом девочку Валентинку - сироту, беженку. Думаю, что я это хорошо сделала. Но вот некоторые люди говорят, что напрасно, и ругают меня за это. Что ты скажешь? Как присоветуешь? А может, люди правду говорят, что чужое не приживается?.."

ДЕВОЧКИ ОСТАЮТСЯ В ДОМЕ ОДНИ И ВЕДУТ ХОЗЯЙСТВО

Мать ещё затемно уехала с дровами на станцию.

Когда забрезжило в окнах, дед разбудил Грушу:

- Молодая хозяйка, вставай! Пора печку топить. В школу не пойдёшь сегодня - дома некому.

Груша не могла открыть глаза, не могла голову поднять с подушки. Но дед не отставал:

- Вставай! Телёнок пойла просит. Куры у крыльца собрались, корму ждут. Вставай и подручных буди. А мне некогда с вами долго разговаривать: меня в амбаре ждут!

Дед ушёл. Груша встала и тут же разбудила Таиску и Валентинку:

- Идите помогать. Одной, что ли, мне все дела делать?

- Мои дела, чур, на улице, - сказала Таиска, - а в избе ваши!

Таиска живо оделась. И пока полусонная Груша укладывала дрова в печке, Таиска сбегала на задворки, принесла охапку морозного хвороста, схватила ведро и пошла за водой.

Груша затопила печь. Жарко заполыхали тонкие, хрупкие прутья. Но хворост прогорел, а дрова задымились и погасли. Груша начала раздувать. Дым ударял ей в глаза. Груша сердилась и чуть не плакала с досады.

- А ты что стоишь и только смотришь? - закричала она на Валентинку. Думаешь, тебе дела нет? Ступай, ещё хворосту принеси!

Валентинка накинула платок, вышла на улицу и остановилась. Как хорошо! Розовые облака в светло-голубом небе, розовые дымки над белыми крышами, острые огоньки на сугробах. И морозец - лёгкий, скрипучий. А в воздухе уже что-то неуловимое, напоминающее о весне...

Валентинка прошла на задворки и вытащила из-под снега охапку хвороста. Груша встретила её на пороге и нетерпеливо выхватила хворост из её рук:

- За смертью тебя посылать! Тут печка совсем погасла, а она идёт не идёт. Правду тётка Марья сказала: ни с возу, ни на воз!

Валентинка молча исподлобья глядела на светло-русый Грушин затылок, на её голые локти с ямочками. Никогда ещё не видела она такого неприятного затылка и таких неуклюжих рук. А голос какой резкий!

"Была бы тётя Даша дома, так ты на меня так не кричала бы, - думала она, - побоялась бы матери. А вот без неё..."

И вдруг пустой, неуютной и печальной показалась ей изба. Словно солнце ушло за тучу, словно погас огонёк, который озарял её.

"Хоть бы скорее вечер! Хоть бы скорее она приехала!"

Но день ещё только начинался, открывая целый ряд неожиданных неприятностей.

- Лезь в подпол за картошкой! - приказала Груша. - Вот бадейка, набери полную!

- Как - в подпол? - спросила Валентинка. - В какой подпол?

- Ну вот ещё, какой подпол! Уж подпола не знает!

Груша подняла дверцу подпола. Валентинка заглянула - там было темно. Ну как это она туда полезет? Вдруг там... мало ли кто сидит! И какая же там картошка?

- Ну что же ты?! - закричала Груша. - Ведь так и печка прогорит, пока ты соберёшься!

- Я не полезу, - прошептала Валентинка. - Я боюсь, там крысы...

- Какие крысы? Просто ты неженка, даже за картошкой слазить не можешь! Правду бабка Устинья говорит - с тобой нагоришься!

- Там темно же...

- Зажги лампу.

Валентинка зажгла маленькую синюю лампу, взяла бадейку и полезла в подпол. Свет лампы озарил земляные стены, кадки, покрытые деревянными кружками, кринки, яйца, уложенные в ящик и пересыпанные золой. Справа громоздился ворох картошки, круглой и крупной, как на подбор. Рядом красовалась жёлтая брюква. Из кучки песка торчали хвостики моркови... Оказалось, что в подполе совсем не страшно. Наоборот, интересно даже!

- Скоро ты? - крикнула сверху Груша.

- Сейчас! Только вот какой набрать: крупной или мелкой?

- Ну конечно, крупной! Мелкая на семена отобрана. Неужели не знаешь?

- Не знаю.

- Ну и чудная же ты! Все знают, а она не знает.

Валентинка еле подняла ведро с картошкой, еле втащила его наверх по лесенке, со ступеньки на ступеньку. На верхней Груша подхватила ведро:

- Ну вылезай скорей! Я телёнку пойло приготовлю, а ты начисть картошки для супа и вымой... И где это Таиска запропастилась? Надо кур кормить, а её нет и нет! И печка нынче что-то не топится. Горе с вами!