Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735) - Игорь Курукин

Однако не всем повезло смениться через означенный срок. В заморских полках держали в строю ветеранов — таких как беспоместный драгунский капитан Никита Уваров, прошедший Северную войну и «турецкую акцию» 1711 года; он несколько лет ходил «в партии» под Кумтаркалами и в другие места вместе с сыном-поручиком, о чем 64-летний офицер рассказал в 1730 году в Герольдмейстерской конторе. Вместе с ним прибыл с аттестатом от Долгорукова такой же беспоместный 57-летний герой Нарвы и Полтавы, израненный полковник Гирканского полка Александр Маслов, отслуживший в Дагестане пять лет в экспедициях против «горских татар» и при обороне «Аграханского транжамента». Это под его командованием гарнизон отстоял крепостцу от шамхальского войска в 1725 году, за что он был награжден 100 рублями. Неграмотный 59-летний капитан Астраханского драгунского полка Иван Порошин прибыл вместе со своей частью на Кавказ в 1723 году, будучи еще прапорщиком, и служил там «без перемены» семь лет; 56-летний капитан Ширванского полка Борис Глазатой — тот самый, который оборонял в 1725 году «транжамент» и ходил в «партию» на шамхала, — оставался пять лет{442}. Когда Маслов вышел в отставку, у него не было ни детей, ни крестьян. Борис Афанасьевич Глазатой в 1730 году был майором отставлен «в дом до указа»; после отпуска назначен воеводой Церевококшайска, а в 1738-м-к сбору «адмиралтейской доимки» в Воронежской губернии и только в марте 1740 года вышел в «чистую» отставку{443}.

55-летний Андрей Солдатов за годы службы с 1722 года стал из прапорщика капитаном своего Зинзилинского полка. Дослужившийся до полковника и коменданта Баку 52-летний Богдан Киселев оставался в Иране с 1723 года по 1731-й и был отпущен, но продолжил служить и вышел в отставку в 1743 году с целым букетом тяжелых болезней; однако у него хотя бы имелись вотчины в Арзамасском и Пензенском уездах с 565 душами крестьян. А воевавший с 1700 года капитан Ранокуцкого полка Иван Соловьев отставку получил в 1730 году, но «деревень и пропитания своего не имел»{444}.

Рядом с русскими в рядах имперской армии исправно служили офицеры-иностранцы — моряки, как Карл фон Верден; инженеры, как полковник, а затем генерал-майор Адриан де Бриньи, «сочинявший» чертежи и модели крепостей; артиллеристы, как майор Иоганн Гарбер, оставивший подробное описание «новоприобретенных провинций»; полковники Андрей Девиц, Александр Фразер, Яков фон Голтен, Яков фон Стралон, Леопольд де Беаусобри; подполковники Андрей Девсон и Франсуа ле Шапеле де ла Саренс, майор Филипп Гнам. Сын «старых выездов иноземца» и участник всех войн петровского царствования «полковник иноземец Андрей Томасов сын Юнгер» с 1722 по 1726 год был комендантом Дербента, а затем обер-комендантом Астрахани{445}. В Дербенте нес службу и скончался «от ран» пожалованный из полковников в бригадиры фон Лукей, а в Астаре умер ставший из бригадиров генерал-майором Иоганн фон Штерншанц.

Так как к новому месту службы ехать желали не все, иных отправляли «за караулом», как, например, кондукторов Н. Желтухина и К. Корсакова и учеников И. Брюхова и П. Татарникова — за «буйство» и прочие «упущения по службе»{446}. В декабре 1727 года подполковник Ингерманландского полка Никита Ступишин подал в Военную коллегию прошение, в котором указал, что с 1700 года «был на многих баталиях и акциях и в партиях, и в морском галерном флоте и на стекголмской стороне и при оном полку был всегда безотлучно». Ветеран просил не посылать его с рекрутами «на Низ» и от службы уволить по причине «параличной болезни», по причине каковой он плохо владеет рукой и ногой. После обследования болезнь была констатирована, но Ступишин все равно в августе 1728 года был отправлен на службу, в утешение получив чин полковника{447}. В 1733-м он был назначен комендантом Дербента{448}.

А один из инициаторов «персидского похода», генерал-майор А.П. Волынский, к месту назначения так и не прибыл — правда, скорее всего потому, что находился в 1730 году под следствием по поводу злоупотреблений в бытность его казанским губернатором. Волынский принес императрице Анне Иоанновне «повинную», был в следующем году прощен и в Иран уже не отправлен{449}.

Среди офицеров-иностранцев не удалось избежать нежеланной командировки не только генерал-майору Дугласу. Другой «немец» — генерал-майор Томас фон Венедиер — потребовал себе «полный генерал-майорский трактамент» и не выплаченное с 1726 года жалованье, которое он получал по прежнему бригадирскому чину, но назначение принял. Настойчивый генерал добился-таки выплаты ему 3857 рублей, с которыми и отбыл к месту службы и, по отзыву Левашова, показал себя «трудолюбивым»{450}.

Другим способом повышения офицерского «куража» Долгоруков считал производство отличившихся на службе. В 1727 году он не раз в своих доношениях подчеркивал «ревность» и способности генерал-майоров Румянцева и Левашова. После смерти фон Лукея Долгоруков настоял на назначении командиром Дагестанского полка подполковника Ильи фон Феникбира, а на место ушедшего в отставку полковника Гирканского полка А. Маслова — подполковника Михаила Барятинского, зарекомендовавших себя «в партиях, акциях и в походах». Он же представил к повышению в бригадиры служившего на Кавказе с 1722 года полковника Рязанского драгунского полка Леонтия Соймонова, который, «как до прибытия моего в Персию, так и при мне, во исправлении своего чина весьма себя искусным и к пользе вашего величества интереса ревнительным показал»{451}. Такой протекции удостаивались далеко не все: герой сражений с горцами в январе 1725 года прапорщик Архангелогородского драгунского полка Федор Исаев писал самому Макарову в Кабинет, чтобы получить повышение, — и в том же году был пожалован в капитаны{452}. Кроме того, он сумел получить разрешение на определение своих детей в гвардию{453}.

Однако в состав корпуса попадали не только заслуженные боевые офицеры, но и те, чья карьера в столице не задалась. В 1728 году в Иран поехал бывший обер-комендант Петербурга Юрий Фаминцын, потерявший место после «падения» своего «патрона» — Меншикова; в 1731-м он безуспешно просил о переводе и в том же году умер в Астаре{454}. В 1729 году был удален от слишком тесной близости с цесаревной Елизаветой камергер ее двора красавец Александр Бутурлин — в армию на Украину, а затем в Низовой корпус; Румянцев ему поначалу не доверял и желал «опробовать» в деле. Оставленный в Дербенте Бутурлин жаловался на «неисцельные» хвори; в 1732 году комиссия во главе с комендантом полковником М. Барятинским его освидетельствовала и признала наличие гнойной раны («фемеры») на ноге, припадков «ипохондрии» с жаром, рвотой и кашлем с кровью, но, несмотря на это, молодой генерал отбыл с Кавказа только в декабре следующего года{455}.

Туда же «в разные чины» военные суды отправляли преступников, подобно разжалованному «в профосы вечно» за растрату «комиссару» Афанасию Худеяровскому. На запрос Сената Адмиралтейств-коллегия представила список из шести десятков отосланных с 1725 года «для обращения в персицкие полки» проштрафившихся служивых; туда попадали на срок от пяти до десяти лет за побеги, кражи «казенных мяс» и другого имущества, «блуд» и насилие, безудержное пьянство. К примеру, на Кавказ отправился искупать грехи прогулявший казенный мундир и «не унявшийся» и после этого этом канонир Степан Сипов{456}. Военная коллегия в июне 1726 года согласилась с мнением командующего Низовым корпусом, что совершивших здесь преступления солдат и офицеров следует не отправлять на каторгу в Россию, а оставлять в Гиляне, где всегда «в работных людях имеетца нужда»{457}.

Наконец, в ведении князя находились моряки Астраханского адмиралтейства («конторы над портом»), основанного Петром I в 1722 году. В его состав входили «адмиралтейское строение» в самом городе, пристань с земляной крепостцой и провиантскими магазинами на выходе в море у острова Четырех Бугров (после шторма 1726 года она была перенесена на остров Седлистый). Строились новые суда (гекботы, галиоты, эверсы, шнявы, шхерботы) в Нижнем Новгороде и Казани; в Астрахани они ремонтировались и оттуда выходили в море, доставляя пополнения и провиант гарнизонам Низового корпуса. Команда флотилии в 1725 году состояла из 1050 моряков и портовых мастеровых. До 1726 года ее возглавлял голландец капитан Карл фон Верден, затем — контр-адмирал (шаутбенахт) Иван Сенявин, а после его смерти в 1727-м — капитан-командоры Захар Мишуков и Федор Кошелев (с 1730 года){458}.

Моряки в боях не участвовали, но так же часто рисковали жизнью, пускаясь в плавание по коварному Каспию. В 1726 году фон Верден рапортовал о том, что в предыдущие годы погибли и пропали без вести: в 1723-м — 12 кораблей, а в 1724-м — шесть{459}. На склоне лет старый капитан Иван Грязное вспоминал, как в 1722 году молодым гардемарином ходил на тялке с мукой в Дербент, где стоял с армией Петр I, и по бурному осеннему морю в Гилян с батальонами Шилова; весной 1723-го он вез туда же рекрутов, потом ходил с командующим Матюшкиным брать Баку, а оттуда вновь в Гилян, где пришлось зимовать и участвовать в военных операциях «на Кескерской стороне»; запись обо всех этих приключениях уместилась в нескольких скупых и бесстрастных строк. Особо запомнился лишь ноябрьский шторм под Тарками, «обломавший» мачту и «оборвавший» паруса у судна, на котором ехала к мужу отважная «пассажирка подполковница Фанлукейша», да жестокая зимовка 1724/25 года на «Учинской косе» в Аграханском заливе, когда моряки «нужду имели в пище и опасны были от неприятеля»{460}. О произошедшем летом 1725 года кораблекрушении автор даже не рассказывал — только отметил: «…отданы мы были под суд за потеряние судов». Такие случаи действительно рассматривались военным судом: в 1726 году в «потоплении» гекбота «Гиркань» обвинялся капитан-лейтенант Петр Пушкин; гекбота «Св. Петр» — унтер-лейтенант Петр Юшков, а гекбота «Апшеронь» — мичман Петр Головин. Все эти моряки были признаны невиновными в крушениях и сделавшими все возможное для спасения своих судов{461}.