Рожденная чародейкой - Дэйв Волвертон

Свежие кости и зубы прозрачны, как кварц, обычно имеют голубоватый или аквамариновый оттенок. Порой примеси придают им молочный отлив, и кажется, будто внутри выписан образ дерева или какого-нибудь зверя. В отличие от кварца кость опустошителя приобретает через несколько десятилетий красновато-золотистый оттенок, а через двести-триста лет становится сочного красного цвета. Такие старые кости весьма ценятся в Индопале.

Ремесленники работают с ними, но работа их стоит очень дорого, поскольку взять кость опустошителя может только алмазный резец.

Миррима настояла на том, чтобы Боринсон хорошенько поел перед выездом из Балингтона. Лихорадка у него прошла, рана заживала быстро, но, не имея больше даров, он нуждался в еде и отдыхе, как и любой обычный человек.

Бальзам Биннесмана Миррима использовала не весь, и ей хватило еще раз натереть им плоть мужа, окунув руки в воду и начертив исцеляющие руны. Боринсон принимал ее помощь терпеливо.

На коже его не осталось и шрама, но полного восстановления все же не произошло. В мошонке была лишь малая толика жидкости и никаких яичек.

У хозяйки постоялого двора Миррима выпросила маленький горшочек и осторожно переложила в него остаток бальзама.

Потом они сели за стол. Но спокойно поесть не удалось. Служанка не сводила с ее мужа глаз, в окна и в дверь то и дело кто-нибудь заглядывал. После отъезда короля весь постоялый двор пришел в движение. Хозяйка, кухарка, конюхи и прочие работники немедленно собрались и занялись обсуждением последних — событий.

— Ну, видели нашу новую королеву? — сказала хозяйка. — Я и не знала, что у дочери Сильварресты такая темная кожа.

— Тайфанская кровь, — сказал конюх.

— Не знаю, не знаю, — отмахнулась хозяйка. — Но насчет его выбора будут много языками молоть. Она, конечно, похожа на индопалку, хотя, если вы меня спросите, от этого она выглядит экзотически.

— Самое слово, — сказал конюх, — экзотическая — это она и есть. Эта Иом Сильварреста не уродина, нисколько.

Хозяйка, у которой волосы были светлые, как солома, сказала:

— Однако есть о чем задуматься. Не выйдет ли из моды белая кожа?

Они обсуждали каждое слово, сказанное Иом и Габорном, и слышно их было так хорошо, словно комната хозяйки примыкала непосредственно к стене общей залы.

Вскоре на постоялый двор набежал народ — добрая половина деревни. И Миррима услышала, как кто-то из крестьян громко сказал:

— Говорят, тут одного рыцаря королевский чародей превратил из мерина в жеребца!

В зале сразу же наступила тишина. Потом собравшиеся начали хихикать и подталкивать друг друга локтями, бросая взгляды на Боринсона. Он делал вид, что не замечает, но лицо его побагровело. Весть о чудесном исцелении, будто бы совершенном Биннесманом, разлетелась с невероятной быстротой. На него украдкой пялились все. Словно ждали, что он сейчас прямо у них на глазах отрастит себе новый комплект мужских органов.

Затем вошла хозяйка и спросила:

— Желают ли сэр и мадам… э-э-э… отдельную комнату?

Боринсон наконец взорвался. И закричал:

— Зачем? Будет мне нужна случка, займусь этим на улице, как кобель, там уж всяко поменьше народу!

Посетители примолкли. Кое-кто начал пятиться поближе к стойке, опасаясь, как бы рыцарь не вытащил сгоряча оружие.

Боринсон отшвырнул кружку и выскочил на улицу, весь красный, не зная, куда девать глаза. Миррима тихо извинилась перед хозяйкой, положила на стол деньги и выбежала вслед за мужем.

Она радовалась, что не пришлось доедать завтрак.

Боринсон быстро вошел, почти вбежал, в конюшню. Начал седлать своего коня, большого, могучего, специальной породы, способного нести вес рыцаря в полных доспехах и вес собственной брони.

— Идиоты проклятые, — бормотал он, подтягивая подпругу.

Затем повернулся и посмотрел на жену, ожидая, пока та заберется в седло.

— Кричать на хозяйку было ни к чему, — сказала Миррима. — Она ничего дурного не имела в виду. Это маленькая деревушка. Приезд сюда Короля Земли — это величайшее событие со времен… да за все времена. Конечно, люди будут о нем говорить.

Лицо Боринсона так и горело от смущения. Он пробормотал:

— Эх-ой, даддли-ой! Как растут его орешки, не смешно ли, братец мой?

— Не поняла.

— Мои… моя беда станет темой для песен всех до единого менестрелей, — сказал он. — Сколько лет уже они поют эту проклятую балладу про меня и барона Полла.

И он был прав. Куда бы он сейчас ни отправился, его ожидало всеобщее внимание. Остановить слухи было невозможно. Оставалось только надеяться, что его не будут считать теперь лишь наполовину мужчиной.

— Ну что ж… — начала Миррима рассудительно, — если кто спросит, я скажу чистую правду: орешки у тебя выросли еще больше, чем были. И стали самыми волосатыми и самыми поразительными орешками, какие когда-либо украшали мужчину.

Боринсон на мгновение замер. Потом сказал:

— Правильно! Так и говори.

И улыбнулся так озорно, что Миррима смешалась, пытаясь понять выражение его лица. В выражении этом смущение и страх боролись с искренним весельем.

Она забралась на коня-великана. Он вскочил сзади в седло, и они выехали из Балингтона.

Долгое время оба молчали. И молчание это казалось неловким. Боринсон легко придерживал ее одной рукой, обхватив под грудью. Подбородок его касался ее плеча.

Он должен был чуять запах ее волос, тепло ее кожи сквозь ткань блузы. Мирриме хотелось, чтобы он поцеловал ее или хотя бы обнял покрепче. Но их разделяло слишком многое. Они по-прежнему были чужими людьми, а не мужем и женой.

Ей же хотелось большего.

— Раз уж мы едем вместе, — сказала Миррима, когда они добрались до разоренных земель, — нам надо хотя бы разговаривать друг с другом о чем-то.

— Согласен, — сказал Боринсон без особой охоты.

— Расскажи о себе что-нибудь, чего я не знаю, — попросила Миррима.

— Я не люблю пудинг и заварной крем, — ответил Боринсон. — Терпеть не могу. Все эти желе…

— Хорошо, — сказала она, — теперь буду знать, какие тебе печь пироги. Расскажи еще о чем-нибудь важном.

Он должен понять, чего она хочет. А хочет она, чтобы он открыл ей душу, рассказал о самых своих сокровенных желаниях.

— Нет у меня ничего важного.

— Ну тогда расскажи о Саффире, — сказала Миррима, нарочно выбрав тему, на которую ему хотелось говорить меньше всего. — Какая она была?

— Самодовольная, — ответил Боринсон.

— Почему ты так решил?

Он тяжело вздохнул.

— Она расспрашивала меня о тебе. Хотела знать, красива ли ты. Хоть и знала, что тебе с ней не сравниться.