Жестокая болезнь (ЛП) - Вольф Триша

Цель моего проекта была настолько гениальна в своей простоте. Изменить химию мозга, изменить личность. Изменить мир.

Новый мир, где психопаты страдают от сопереживания. Где они скорбят, если заставляют горевать других. Это справедливое наказание для тех, кто не боится мировой системы правосудия — дурацкой системы, которая также освобождает преступников.

Страница сминается в моей сжатой в кулак руке. Я расслабляю напряженные плечи и разминаю раненую руку, чувствуя, как напрягается изуродованная плоть под повязкой, затем разглаживаю складки на странице над лицом Блейкли.

Боль реальна. Она возвращает меня в настоящее.

С момента зачатия проекта я следил за временем, но в конечном итоге потерял связь с миром. Важно «здесь и сейчас». И все моменты, которые делают эту невыносимую жизнь стоящей того, чтобы жить.

Я четко формулировал свои указания. Был уверен в себе и своей цели. Я не видел дальше следующего шага проекта. Не мог представить себе более высокой цели. Я был настолько поглощен непосредственным результатом, что только стоя у своей хижины и наблюдая, как языки пламени уносятся высоко в ночь, понял, насколько заблуждался.

Блейкли была сиреной, посланной заманить меня и заразить мой мозг.

Ее отказ заставил меня усомниться в себе. Более того, это заставило усомниться в моих ученых способностях. Я засомневался в своих методах; испытывал угрызения совести за своих испытуемых. И чуть не покончил с собой.

И почему? Для чего? В науке нет места чувству вины. Я понял это только сейчас. Черт возьми, никто не размещал плакаты о пропавших без вести и не финансировал веб-сайты, чтобы найти этих людей. Они были никчемными. Их жизни были потрачены впустую.

Я придал их жизням смысл.

Блейкли обвинила меня в наличии комплекса бога; она сравнила меня с доктором Франкенштейном, и, в конечном счете, это может быть правдой. Как ученому-биомедику, мне необходим определенный уровень богоподобного эго. В конце концов, лечение болезней — это просто еще одна форма творения. Я беру аномалию и разрабатываю лечение, кодируя строительные блоки ДНК, чтобы исправить дефект.

Я вернул ее мертвые клетки к жизни. Я привел ее в мир чувств.

Я бог.

И она — мое творение.

Моя прекрасная садистка.

Как я могу не любить ее? В ней скрыта часть меня. Разум Блейкли был создан моей наукой — моей сокровенной частицей души.

В отличие от доктора Франкенштейна, я не откажусь от своего творения.

Ибо наш сценарий — это сценарий, вырванный прямо со страниц шекспировской пьесы. Вот в чем беда. Куда мы движемся, как мы закончим, когда будет трагедия?

Я должен переделать каждый аспект, изменить все компоненты. Я должен переписать весь сценарий во имя искупительного финала.

Если я смогу научиться изменять саму структуру ее нервных путей, тогда смогу изменить наш результат.

Мне просто нужно время.

Флешка в моем кармане явно отличается от веса карманных часов, которые я обычно таскал. Но на ней есть формула новейшего препарата, того, который я ввел Блейкли.

Лекарство от психопатии.

Желание проверить время заползает мне под кожу, как роющий норы жук-могильщик. Я слышу предупреждающий писк. Нарастает тревога.

Она опаздывает.

Что-то не так. Я чувствую это своими клетками так же, как чувствую приближение шторма, когда атмосферное давление падает вместе с зарядом в воздухе.

Блейкли делает, что хочет, ходит, куда хочет, но она никогда не опаздывает на это занятие. В ее новом и неуверенном состоянии бытия это единственное занятие, которое, по ее мнению, дает ей контроль.

Под вывеской на гигантской витрине из зеркального стекла написано: «Тренировки по боевым искусствам».

Я чешу руку, зуд проникает все глубже. Мучительное желание узнать, сколько времени, обвивается вокруг меня, как сжатая пружина, и напряжение на катушке вот-вот лопнет.

Я достаю телефон из заднего кармана и морщусь от боли. Обожженная плоть на руке все еще чувствительна, заживает. Когда я включаю экран телефона, чтобы посмотреть время, меня наполняет мгновенное облегчение, как от приема любимого наркотика, жажда утихает.

Это облегчение быстро рассеивается, когда приходит суровое осознание. Блейкли не придет. Она изменила свой распорядок дня. Возможно, есть разные на то причины, но мотив — только один, от которого у меня учащается сердцебиение.

Она знает, что я наблюдаю.

Я резко отбрасываю эту мысль. Я осторожен. Я очень осторожен и сохраняю дистанцию. За последние шесть недель ни разу не было никаких признаков того, что она знает обо мне. И все же я не могу подавить тревогу, пронзающую мое тело.

Я убираю блокнот и перекидываю зеленый рюкзак через плечо. Последний раз гляжу на дверь студии боевых искусств, затем направляюсь по тротуару в сторону Трайбеки.

Отчаяние сжимает мою грудь, как бандаж, боль острая и требовательная. Моя кожа становится липкой, дыхание затрудненным, когда я разочарованно провожу рукой по волосам. Обычно я обращаюсь к своим устройствам и приложениям, чтобы найти объект, но моя маленькая садистка умная. Очень, очень умная. Она отключилась от сети, ограничила свою активность в интернете и использовала одноразовый телефон без доступа к Wi-Fi. Лишь мои чувства помогают выследить ее.

В городе душно, когда я пробираюсь по переполненному пешеходному переходу. Даже воздух плотный и затхлый. Я добираюсь до здания и отпираю входную дверь своей новой квартиры, которую снял в квартале от дома Блейкли. Это было нелегко; домовладельца пришлось уговаривать. Но с солидным первоначальным взносом и арендной платой за полгода вперед, квартирка по завышенной цене принадлежит мне и находится в отличном месте, чтобы следить за моим объектом.

Я выгружаю свой рюкзак у входа. И как раньше, ищу утешения в фотографии Мэри. Однако утешения нет. Нет нашей фотографии в рамке, когда мы были детьми. Нет ни одной из ее картин эпохи Возрождения.

Мне пришлось оставить свои мирские пожитки. Мертвый человек не возвращается, чтобы прибраться в своей старой квартире. И Блейкли проверила ее. Дважды. Словно нуждаясь в подтверждении того, что я действительно умер, она даже взломала мой почтовый ящик. Наблюдала за моим лофтом, выслеживая так, как раньше выслеживала свои цели.

Нахмурившись, я оглядываю скудно обставленную студию. В конце концов, владелец старой квартиры либо продаст мои вещи, либо выбросит их.

Я захожу на кухню, чтобы взять воды из холодильника. Открыв дверь, я наслаждаюсь прохладным воздухом, обдувающим мою кожу, взгляд останавливается на верхней полке с пятью стеклянными флаконами.

Глухой удар привлекает мое внимание, и я поспешно отпиваю из бутылки с водой, прежде чем схватить один из флаконов и направиться в ванную.

Расположение было не единственной причиной, по которой я выбрал это место. Переоборудованная студия по соседству была снесена из-за пожара. Ремонтные работы застопорились, когда цены на строительные материалы взлетели до небес, в результате чего помещение освободилось. Учитывая состояние экономики, проект, скорее всего, останется заброшенным в обозримом будущем.

Я кладу флакон в карман, прежде чем снять зеркало в ванной, открывая дыру в стене. Разрез достаточно большой, чтобы пролезть, но я немного расчищаю пыльное отверстие и вхожу в темное помещение.

Воздух здесь тоже не лучше, чем снаружи. Тут нет никакого блока питания, поэтому мне пришлось использовать электричество из своего. Я просверлил небольшое отверстие в плинтусе и стене, чтобы протянуть два шнура, которые питают устройства, которые я считаю более важными, чем кондиционеры.

На этот раз стук становится громче, и мой телефон в заднем кармане вибрирует.

Я отключаю напоминалку, затем кладу телефон на металлический стол. Все покрыто строительным мусором и пылью. Деревянные полы кое-где приподняты. Панели вырваны. Стены ободраны, виднеется кирпич. В некотором смысле это напоминает мне хижину Мэри. Возраст, история и крепкие кости.