Люди Путина. О том, как КГБ вернулся в Россию, а затем двинулся на Запад - Кэтрин Белтон

звучало как очередное отрицание догм коммунизма. Сам Путин называл коммунизм тупиком, за который страна заплатила немыслимую цену; именно коммунистический режим «обрек страну на неуклонное отставание от развитых государств». Но статья однозначно сигнализировала также о том, что выбранный Ельциным путь либерализма по образцу западной демократии тоже отвергнут. Стране нужно было искать третий путь — с опорой на традиции и сильное государство. «Россия не скоро станет, если вообще станет, вторым изданием, скажем, США или Англии, где либеральные ценности имеют глубокие исторические традиции, — писал Путин. — Крепкое государство для россиянина — не аномалия, не нечто такое, с чем следует бороться, а, напротив, источник и гарант порядка, инициатор и главная движущая сила любых перемен».

Но в суете и подготовке к новогодним праздникам накануне нового тысячелетия на это мало кто обратил внимание. Статью Путина прокомментировали лишь в одной национальной газете, иначе бы ее вообще никто не заметил. Люди покупали новогодние подарки, на заснеженных площадях продавались елки, машины стояли в пробках, а российские семьи, как всегда, собирались перед телевизором, чтобы посмотреть новогоднее обращение президента. Но в этом году с полночным боем часов приход нового тысячелетия обернулся шоком. Нетвердо стоявший на ногах, с опухшим лицом, но все же сохранивший достоинство, Ельцин объявил нации о своем досрочном уходе и назначении Путина исполняющим обязанности президента. Он сделал это заявление с той же драматичностью, которая характеризовала все беспокойные годы его правления. Решение до последнего момента держалось в тайне.

— Я много раз слышал: Ельцин всеми силами будет держаться за власть, он никому ее не отдаст, — сказал он. — Это — вранье. […] Россия должна войти в новое тысячелетие с новыми политиками, с новыми лицами, с новыми умными, сильными, энергичными людьми. А мы — те, кто стоит у власти уже многие годы, — мы должны уйти.

Но Ельцин уходил с невероятным смирением. Он попросил у народа прощения за и десятилетний хаос, в котором пребывала страна после крушения советского режима, и за ошибки в конце президентства, которые не стали препятствием на пути к окончательной свободе:

— Я хочу попросить у вас прощения. За то, что многие наши с вами мечты не сбылись. И то, что нам казалось просто, оказалось мучительно тяжело. Я прошу прощения за то, что не оправдал некоторых надежд тех людей, которые верили, что мы одним рывком, одним махом сможем перепрыгнуть из серого, застойного тоталитарного прошлого в светлое, богатое, цивилизованное будущее. Я сам в это верил: казалось, одним рывком — и все одолеем. Одним рывком не получилось.

Это было пронзительное оплакивание несбывшейся мечты — и, вероятно, пророчество будущих событий. Он передавал страну, которая погрязла в экономических кризисах. Но он передавал страну человеку, которого привели к власти люди из спецслужб и который верил, что самое большое достижение эпохи Ельцина — установление базовых демократических ценностей — еще ближе подтолкнет нацию к краху. Когда Ельцин передавал правление Россией Путину, демократические ценности казались непоколебимыми. Губернаторов выдвигали на выборах. СМИ были свободны от вмешательства государства. Верхняя и нижняя палаты парламента стали платформой для критики государственной политики. Но те, кто поддержал восхождение Путина, полагали, что свободы, с таким трудом отвоеванные при Ельцине, завели страну слишком далеко и что под влиянием Запада в стране установился режим беззакония, в результате которого к власти пришли олигархи и разорили государство. Вместо того, чтобы укреплять демократические институты и разбираться с эксцессами эпохи Ельцина, люди Путина нацелились на саму демократию — и только ради того, чтобы укрепить собственную власть.

Если Ельцин и допускал, что Путин собирается вернуться в мрачное, серое тоталитарное прошлое, то старался не подавать виду. Но он передавал власть комитетчику, помазаннику из кадров внешней разведки — тех самых деятелей, которые инициировали переход Советского Союза к рынку, понимая, что перемены — это залог выживания. Для этих людей выдвижение Путина означало, что революция, которую они затеяли ради установления рыночных отношений, завершена. Фрагменты сетей КГБ, возникших по инициативе Политбюро для создания теневой экономики, теперь можно было возрождать.

Финансовый крах эпохи Ельцина сыграл силовикам на руку, и теперь они шли отвоевывать свое лидерство. Программа Путина, опирающаяся на идею сильного государства, была поддержана населением, разочарованным и уставшим от бесконечных переделов и конфликтов. Десять лет кризисы следовали один за другим, и люди с трудом пережили эти времена. А в это время кучка приближенных к власти бизнесменов захватила невообразимые богатства. Теперь при определенных усилиях можно было все переиграть.

— Приход Путина к власти был естественным следствием девяностых годов, — сказал бывший чиновник из правительственных кругов, тесно связанный со спецслужбами.

Сразу после того, как Ельцин объявил о своем уходе и о назначении Путина исполняющим обязанности президента, Примаков и Лужков отошли на задний план, освободив дорогу преемнику. После поражения на парламентских выборах альянса «Отечество — Вся Россия» ни один из них не мог участвовать в президентской гонке. Наоборот, они оба отказались от конкуренции и поддержали Путина. Примаков, стоявший у истоков реформ перестройки и ратовавший за окончание идеологического противостояния с Западом, уступил место человеку из нового поколения комитетчиков. Все нити управления страной получила группа, наиболее подходящая для завершения перехода к государственному капитализму, которому предстояло проникнуть на западные рынки. Люди Путина были не так испорчены коммунистическим прошлым, как Примаков, — несмотря на его ключевую роль в инициации рыночных реформ, в своих взглядах и решениях он опирался на советские идеи. Новые люди были более продвинутыми в финансах и любили представляться прогрессивно мыслящими.

Они были моложе, но пожилые генералы в верхушке российской внешней разведки наивно полагали, что по-прежнему смогут их контролировать. Примаков передавал эстафету людям, которые были более беспринципны и не остановились бы ни перед чем в стремлении получить больше власти.

И хотя Примаков, несомненно, мечтал о восстановлении российского государства и власти КГБ, он не строил карьеру на криминальных махинациях в Петербурге в девяностых годах. Он не имел отношения к ячейке КГБ, которая срослась с организованной преступностью, захватила городской порт и топливные сети, делилась наваром от приватизации городского имущества с Тамбовской ОПГ и отмывала деньги. Он не относился и к молодому поколению комитетчиков, которое в восьмидесятые годы перекачивало деньги и технологии Запада, используя связи КГБ и звериную капиталистическую хватку. Он был пожилым принципиальным госслужащим образца времен холодной войны, далеким от идеи расхищения активов, столь популярной в девяностых годах. Он не был похож на людей Путина, которые в момент передела чувствовали себя обделенными и мечтали о куске национального богатства лично для себя.

Последствия решения Семьи поддержать Путина, чтобы обезопасить себя от Примакова и