Каменный пояс, 1984 - Борис Бурлак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они продолжались и в следующем, пятьдесят восьмом.
Дом, в который Тарас Григорьевич впервые вошел 31 октября или 1 ноября 1857 года и где он очень скоро стал желанным гостем, я бы назвал Домом Декабристов.
Название вполне справедливое, основательное…
Вдвойне примечательно, что именно здесь Шевченко увидел — «в первый раз сегодни увидел… и с благоговением облобызал» — привезенный из-за границы «Колокол».
Декабристы и — Герцен… В одном доме…
А с ними вместе — он, революционный Кобзарь.
6В Нижнем Новгороде под пером Шевченко родился пролог, или запев, будущей большой поэмы.
О сути своего нового замысла сказал сам автор. Сказал открыто, страстно.
…В смрадном хламеПередо мной встают столпамиЕго безбожные дела…Безбожный царь, источник зла,Гонитель правды, кат жестокий,Что натворил ты на земле!А ты, всевидящее око!Знать, проглядел твой взор высокий,Как сотнями в оковах гналиВ Сибирь невольников святых?Как истязали, распиналиИ вешали?! А ты не знало?Ты видело мученья ихИ не ослепло?! Око, око!Не очень видишь ты глубоко!Ты спишь в киоте, а цари…Да чур проклятым тем неронам!Пусть тешатся кандальным звоном, —Я думой полечу в Сибирь,Я за Байкалом гляну в горы,В пещеры темные и норыБез дна, глубокие, и вас,Поборников священной воли,Из тьмы, и смрада, и неволиЦарям и людям напоказВперед вас выведу, суровых,Рядами длинными, в оковах…[5]
Замысел остался неосуществленным.
Но когда мы думаем, когда говорим об отношении Шевченко к декабристам, на память приходят строки «Юродивого».
Можно ли выразить авторскую позицию определеннее? Можно ли душу свою раскрыть полнее?
Поэму «Неофиты» он написал; это, как известно, произведение законченное.
Уже много лет не спорят: о чем она? о ком? Исследователи установили и доказали: в образах мучеников-христиан поэт воплотил черты декабристов; не римская, а российская история стояла перед его взором, когда он писал об Алкиде и Матери, о Нероне и Невольниках, о Капитолии и Скифии. «Идешь искать его в Сибирь, иль как там… в Скифию…» Да если бы кто и усомнился, одной такой оговорки хватило, чтобы напрочь отогнать сомнения.
…Хвала!Хвала вам, души молодые,Хвала вам, рыцари святые,На веки вечные хвала!..[6]
Они повергнуты, истерзаны, убиты, но нет такой силы, что могла бы побороть их живую душу, их истинную правду, их святое мужество.
И Шевченко поет непобедимость, поет не вчерашнее, сегодняшнее горе, но завтрашнее искупление и очищение.
То, ради чего боролись герои 14 декабря.
Две поэмы о декабристах. Обе написаны почти одновременно, в Нижнем. До чего же сильными должны быть побудительные импульсы, если рождают они такое вдохновение!
О причинах, вызвавших крутой, небывало бурный и высокий взлет декабристской темы в творчестве Шевченко, причем взлет именно в эти, нижегородские месяцы его жизни, написано довольно много.
«„Дневник“ поэта свидетельствует, что в последние месяцы 1857 года, то есть во время создания «Неофитов», Шевченко живет в атмосфере благоговейного уважения к памяти декабристов», —
к такому выводу пришел известный шевченковед Ю. А. Ивакин. Но на первый план у него выходят Анненковы.
Не без оговорки, но принимает Ю. Ивакин мысль, высказанную до него Е. Ненадкевичем, о важнейшей роли состоявшегося знакомства поэта с декабристом И. А. Анненковым и услышанного вслед за тем рассказа о его жене и их героико-романтической истории, как «психологической основе» поэмы, рожденной месяц спустя.
«В целом возможным» считает он и предположение, что судьба француженки Полины Гебль могла повлиять на создание образа матери Алкида…
Почему? Из чего следует? Где доказательства?
В «Неофитах» нет ничего, что перекликалось бы не с общей участью декабристов, а с конкретной судьбой именно этой семьи.
Уж не такая ли строка в смущенье вводит: «…Когда в Италии росла подросток-девочка»? Но «России не было тогда», и все в поэме происходит в «Нероновом Риме». Приезд молоденькой француженки Полины Гебль в Сибирь — акт бесспорно героический — с приходом матери ассоциируется всего меньше. Шевченко не называет ее матерью даже в связи с тем, что в семье Анненковых было к 1857 году шестеро детей, и некоторые из них жили там же, в Нижнем.
Матерью поэт именует Дорохову.
Помните запись от 31 октября?
«Возвышенная, симпатическая женщина!..»
«Так много… простого, независимого человеческого чувства…»
«Так много… наружной силы и достоинства…»
«Я невольно сравнил с изображением свободы…»
И наконец:
«О если бы побольше подобных женщин-матерей, лакейско-боярское сословие у нас бы скоро перевелось».
Каждое слово шевченковской характеристики находит продолжение и развитие в матери Алкида.
Близость, родство этих образов тем более проясняются, когда мы вспоминаем перипетии многотрудной жизни Марии Александровны.
Для множества изгнанников стала она союзницей и другом, а для Муханова, одного из них, — не только невестой, но и матерью.
Матерью…
Она была ею для своей, родной Нины, которую потеряла почти одновременно с Мухановым; она стала ею для Аннушки Пущиной, на которую перенесла всю любовь и к умершей Нине, и к Муханову, Пущину, их (и своим) друзьям; она — мать десяткам воспитанниц в Иркутске и Нижнем Новгороде.
По-матерински готовая прийти на помощь, по-матерински способная на добро и ласку — такова Дорохова.
И как не узнать ее, не узнать ее судьбу в заключительных строках шевченковских «Неофитов», в поведении матери Алкида, только что увидевшей, как швырнули в Тибр тела гордых римлян:
И вот осталась ты однаУ Тибра. Пристально следила,Как расходились и сходилисьКруги широкие над ним,Над сыном праведным твоим!..Смотрела ты, пока не сталаСовсем спокойною вода,И засмеялась ты тогда,И тяжко, страшно зарыдала,И помолилась в первый разЗа нас распятому. И спасТебя распятый сын Марии,И ты слова его живыеВ живую душу приняла,По торжищам и по чертогамЖивого истинного богаТы слово правды понесла..
Пережито много, но она жива, она с людьми и для людей — мать Алкида и… «женщина-мать» Дорохова…
Мне думается — я уверен! — что замысел декабристских поэм Шевченко возник тут, в этом доме, в общении с Марией Александровной, Ниной Пущиной, гостями (многие из которых с декабристами были связаны узами кровными, узами приятельскими), наконец в обстановке постоянного ожидания вестей от тех, кого после ссылки жизнь раскидала по всей европейской России. Они шли сюда день за днем — иногда приятные, часто горькие, и в доме отзывались на каждую, торжествуя или переживая, радуясь или горюя.
А он, революционный Кобзарь, откликался поэтическими строками:
Хвала вам, рыцари святые!..
И вынашивал новые планы:
Я думой полечу в Сибирь…
7Рассказ подошел к концу. К концу? Внимательный читатель вправе насторожиться. А портрет? Почему автор умалчивает о портрете?
О нем я скажу на этих, последних, страницах своего повествования о друге поэта — Дороховой.
Но прежде напомню строки из ее письма, отправленного 23 июня 1860 года из Петербурга и отысканного в фонде Фонвизиных.
«…На другой день он (Шевченко. — Л. Б.) явился и говорит, что нет никакой надежды продать портрет; можешь вообразить мое отчаяние…»
«…Помолимся, моя родная, чтобы мой господь помог продать портрет, а то просто мочи нет как тяжело…»
Дополнительных на сей счет документальных сведений найти не удалось.
А вот сопоставление нового с известным к определенным выводам привело.
Итак — главное:
а) Шевченко после отъезда своего из Нижнего поддерживал дружеские связи с Дороховой и ее близкими;
б) они общались и тогда, когда он жил в Петербурге: обменивались живыми приветами, вели переписку;
в) поэт заблаговременно знал о предстоящей свадьбе воспитанницы Марии Александровны, дочери умершего к тому времени декабриста Пущина;
г) Тарас Григорьевич непосредственно участвовал в подготовке этого торжественного для Аннушки-Нины и для ее приемной матери акта;
