Испытательный срок - Игорь Ревва

— Может быть, — задумчиво сказала Катя, — потому мы еще и живы?

— Иди на фиг! — заявил Коновалов. — Не ты здесь командуешь! У меня есть командир! Эллина!.. Эллина, мать твою!!!

— А? Что? — Эллина обернулась. На губах ее блуждала растерянная улыбка.

— Я говорю, что можем разойтись по комнатам, — сказал Коновалов.

— А... Ну да... — пожала плечами Эллина. — Можем...

— Эллина! — Колобок нахмурился. — Лучше нам всем сейчас быть вместе!

— Ну, можно и вместе... — рассеянно ответила Эллина и опять улыбнулась.

— А, пошли вы все... — буркнул Коновалов и направился к двери в самом дальнем конце зала.

Колобок, Катя и Маркулий проводили его взглядом. Эллина же, казалось, даже не обратила внимания ни на слова Коновалова, ни на его уход.

— Ладно, — вздохнула Катя. — Пусть идет. А мы все...

— Я бы тоже предпочел остаться в одиночестве, — неожиданно заявил Маркулий. — Мне нужно очень о многом подумать...

— А зачем нам всем скопом в одной комнате торчать? — заявила Эллина.

— Колобок... — Катя посмотрела на него.

Колобок пожал плечами и тяжело вздохнул.

27. МАРХАЭОЛЬ

Комната словно сотканный из огня кокон. Мягкие изгибы пылающих стен, переливы лениво тлеющих сполохов пламени. Под ногами — рдеющая поверхность, напоминающая расплавленный металл. В центре комнаты — громадный огненный цветок, раскинувший свои лепестки. Мархаэоль садится на него и с улыбкой смотрит на Прыжка.

— Иди сюда, — говорит она.

Прыжок делает несмелый шаг. Мархаэоль берет его за руку, притягивает к себе и почти заставляет сесть рядом.

— Не бойся, — шепчет она. — Ты со мной. Значит, тебе ничего не грозит...

Пылающие стены начинают меркнуть. Ярко-алый свет тускнеет, постепенно становится багровым. И вот уже почти полная темнота окружает их. Лишь слабо заметные темно-красные переливы стен напоминают о том, что здесь — одна из комнат дворца Мархаэоль.

— Я подарю тебе то, о чем ты даже и не помышляешь. — Шепот Мархаэоль был громким, он как будто даже отражался эхом от стен, взлетал к потемневшему потолку, опадал вниз, подобно легкому снегу.

Прыжок ощутил на своей щеке тепло ее губ. Сил сопротивляться больше не было. Да и не нужно было сопротивление...

...Боль.

Сильная боль.

Очень.

Словно каждая косточка тела пылает невыносимо жарким огнем. Иссыхает, делается хрупкой, крошась и превращаясь в мелкую пыль, вызывая невыносимую боль.

Каждая частичка кожи вспыхивает в пламени, трещит в огне, сворачивается хрупкими лепестками, чтобы в следующий миг вздрогнуть от лютого холода, превратиться в трескающуюся ледышку, больно рвущую плоть.

Невозможно вздохнуть. Стоит лишь приоткрыть рот, и внутренности выжигает врывающийся сквозь обугливающиеся губы огонь.

Капли крови проступают сквозь поры кожи, чтобы мгновенно заледенеть, сделаться хрупкими — до боли, до отчаяния. И обратиться в невесомый пар, зашипев, растаять, оставив после себя чернеющие пятна ожогов.

Глаза вскипают, спекаются в два распухающих сгустка, разрывая болью обезумевший мозг.

Захлебывающийся крик, выворачивающий наизнанку сожженные внутренности. Хриплый вздох, который невозможно завершить. И боль.

Много боли.

Очень много.

Очень...

Прыжок дернулся и сел. Сердце его бешено колотилось, лоб покрылся холодным потом, руки дрожали, по всему телу пробегали волны озноба.

Губы ловят воздух, упиваются им — таким свежим, необъяснимо приятным.

И приходит ощущение счастья — оттого, что жив. Оттого, что можешь дышать, видеть, ощущать что-то, кроме невыносимой боли, кажущейся сейчас уже кошмарным сном.

Боль почти не ощущается, она очень быстро отступает, тает, не оставляя по себе никакого воспоминания. Лишь облегчение, счастье и желание глубоко вздохнуть, с шумом выдохнуть и рухнуть на прохладную постель. Ощутив кожей прикосновение мягкой и ласковой поверхности, а не раскаленный воздух.

— Что ты, Толик?..

Ласковый голос, полный доброты и нежности. Так не вяжущийся с тем, что только что довелось испытать.

Прыжок вздрагивает. Но сил уже нет ни на что. И он расслабленно ложится на спину, закидывает руки за голову и блаженно закрывает глаза.

— Тебе хорошо?

— Да...

— Тебе понравилось?

— Что?

— Это ощущение?

В голосе чувствуется улыбка.

Прыжок молчит. Он не понимает, что хочет сказать Мархаэоль. Но она ждет ответа, и тишина, царящая здесь, напрягается, сжимается...

— Больно было, — непослушными губами выдавливает из себя Прыжок.

— Да, — соглашается Мархаэоль. — А потом? Момент, когда боль отступает, когда она перестает быть? Разве это не прекрасно? Избавление от мучений, от страданий — чего можно желать еще больше?..

— На фиг, — бормочет Прыжок. — С таким же успехом я могу руку себе отрезать. А потом балдеть оттого, что рана заживает...

— Это не одно и то же, — возражает Мархаэоль. — Га боль — долгая и несильная. И проходит она медленно. Гораздо медленнее, чем... — Она замолкает, пальцы ее скользят по груди Прыжка.

— Нет, — мотает он головой. — Не сердись, но — нет. Может быть, тебе так и нравится, но мне — нет...

— Ты не понимаешь, — шепчет Мархаэоль. — В избавлении от боли — высшее наслаждение. Согласись, ты ведь никогда еще не был так счастлив?..

Прыжок молчит.

Что правда, то правда. Настолько сильно счастлив он никогда еще не был. Да и как можно не радоваться тому, что остался жив? Тем более что никакой надежды уже не оставалось. И смерть в тот момент была самым желанным, единственно возможным избавлением от боли.

Но идти на это добровольно?! Самому соглашаться на подобное только лишь для того, чтобы после испытать неимоверное облегчение?!

Прыжок криво улыбнулся. В темноте этого невозможно было заметить, но Мархаэоль, очевидно, как-то догадалась. А может быть, просто прочла его мысли — для подобных существ это совершенно несложно. И она коротко вздохнула и отодвинулась...

— Ну, чё ты? — Прыжок нащупал ее плечо. — Перестань...

— В Срединном Мире могло бы быть иначе, — шепчет Мархаэоль. — Там ты получил бы большее наслаждение... Жаль, что...

Несколько секунд томительной паузы.

— Жаль — чего? — спрашивает наконец Прыжок.

— Я не могу там очень подолгу находиться. Там сейчас властвует Багнадоф...

— Его скоро не будет, — уверенно заявляет Прыжок.

— Ты уверен? — усмехается в темноте Мархаэоль. — Багнадоф силен. И то, о чем говорил с вами Махват, — неправда. Никому из вас не удастся уничтожить Черное Сердце. Махват рассчитывает, что вы лишь отвлечете актар-гаггш и дадите возможность его воинам войти в Срединный Мир. И тогда уже он сам уничтожит Черное Сердце. И в Срединном Мире воцарится Антаар... Махват уже завладел провинцией Пра, теперь ему нужен Срединный Мир, ваш мир, твой...

— И что? — растерянно спрашивает Прыжок.

— Хочешь его опередить? — задает неожиданный вопрос Мархаэоль.

— Ага, — понимающе кивает Прыжок. — Привести к нам вместо Антаара Харамишат, да? Хорошенькое дельце типа. Хрен редьки не слаще...

— Это будет твой мир, — возражает Мархаэоль. — Наш с тобой.

— Типа тебе тоже надо внимание отвлечь, да? — усмехается Прыжок.

Ему становится неприятен этот разговор. Прыжку кажется, что его хотят использовать. В каждом слове Мархаэоль чувствуется подвох. Несмотря на ласковый голос, несмотря на нежные прикосновения — все равно чувствуется.

— Тебе нужно всего лишь согласиться, — говорит Мархаэоль. — Ни ты, ни твои спутники не будут принимать никакого участия в этом. Армия моя сильна, она сама справится с задачей. И ни тебе, ни твоим друзьям ничего не придется делать самим. Вы все останетесь живы и никак не пострадаете. Единственное, что вам — то есть тебе, Толик, — придется сделать, — это дать разрешение. Просто разрешить моим воинам войти в Срединный Мир. Ты — житель того мира. И твое приглашение — единственное, что необходимо для этого.

— Нет! — Прыжок резко сел.

В комнате неожиданно посветлело. Стены, пол и потолок снова начали наливаться красным светом. Прыжок обернулся и увидел глаза Мархаэоль.

Она лежала на лепестке огненного цветка, опустив голову на руки, и смотрела на Прыжка. Она была прекрасна — каждая линия ее тела, каждая черточка. Желтые глаза ее излучали нежность. Но в глубине их едва заметно светилось что-то красноватое. Какой-то коварный отблеск. Наверное, виновато было освещение, но этот отблеск отрезвил Прыжка.

— Я не хочу, — заявил он. — Мой мир — это мой мир! И все такое!..

— Но ведь он же еще не до конца твой, — улыбнулась Мархаэоль, садясь. — Пусть он станет твоим целиком и полностью. И твой мир, и я сама...

Голос ее по-прежнему был ласков и мягок. Но Прыжок, непонятно почему, почувствовал в нем скрытую угрозу. И не только в голосе. Даже движение, каким Мархаэоль села на постели, таило в себе что-то. Прыжку подумалось, что вот сейчас Мархаэоль очень и очень похожа на хищника. Который только что ластился к своему хозяину и вдруг вспомнил, что он на самом деле такими вот хозяевами привык каждый день питаться. И эта настойчивость, с которой Мархаэоль убеждала Прыжка впустить в Срединный Мир армию Харамишата...