Нюма, Самвел и собачка Точка - Илья Штемлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Спохватившись, Самвел вытащил из кармана плаща пакет с сигаретами. Нюма положил на тумбу газетный кулек с гвоздиками…
— Проходите в комнату, — Лаура толкнула дверь гостиной и прошла вперед, зазывая. — Наум Маркович, вы же знаете. Располагайтесь.
— Сука ты, а не Наум, — прошипел Самвел в ухо соседа. — Ведь меня не приглашали…
— Одевайся, иди домой, — подавил смех Нюма. — Приглашали, приглашали, клянусь твоим здоровьем.
Самвел приободрился, хотя его не покидало сомнение до тех пор, пока в гостиную не вышла Евгения Фоминична. В сиреневом костюме и пушистом голубом шарфе, она выглядела куда моложе своих лет. Широкая лента стягивала платинового цвета волосы надо лбом, придавая острым чертам лица интеллигентное обаяние. В поблекших, суженных возрастом глазах всплыл голубой опенок, знакомый Нюме с давних пор.
Гостеприимно раскинув руки, она шагнула к Самвелу и проговорила какие-то слова по-армянски. Самвел ответил с нескрываемым изумлением.
— Не обольщайтесь, я кроме этого ничего не знаю, — улыбнулась Евгения Фоминична. — Я часто ездила в Ереван в командировки и нахваталась.
— Но произношение! — польстил Самвел.
— У нее музыкальный слух, — вставила Лаура.
— Не язык, а камнепад, — всплеснула руками Евгения Фоминична. — Мне нравятся такие звуки. Как галечник под береговой волной.
— Древний народ! — важно произнес Самвел.
— Вот еще один наш древний народ! — Евгения Фоминична поцеловала Нюму.
— Мы-то что, — пробухтел Нюма, — мы так… огородами, огородами…
— Во всяком случае, по стажу нашего знакомства, Наум, ты самый древний. И по шевелюре тоже. Бриться надо. К даме идешь, — засмеялась Евгения Фоминична. — Я рада вашему приходу, мальчики! Все же, Рождество. Надо отметить…
— А как мы рады, девочки! — не удержался Самвел и, вспомнив, протянул хозяйке сигареты. — Вот… подарок. Сигареты.
— О! «Прима»! Наконец-то! — обрадовалась Евгения Фоминична. — А то Сеид приносит мне «Мальборо», не сигареты, а поцелуй младенца. То ли «Прима»!
— А где Сеид? — Нюма все потирал свои щеки.
Замечание Жени его смутило. Это ж надо, вроде старательно брился. Даже дольше обычного. Конечно, старенькая уже электробритва, ножи поистерлись, вроде еще тянула…
— Сеид должен подойти, — проговорила Лаура. — Звонил, спрашивал, пришли ли вы.
Евгения Фоминична согласно кивнула и предложила гостям сесть. Признаться, ее тоже озадачила настойчивость, с которой Сеид просил пригласить в гости Нюму с его квартирантом. Именно сегодня! Мол, Рождество, есть повод…
И днем звонил, переспрашивал, придут ли гости. Странно как-то. Еще вчера вечером ни слова не было сказано об этом, никакого намека. И вдруг позвонил с работы…
— Еще и цветы принесли, — спохватилась Лаура и метнулась в прихожую.
— Ну?! — воскликнула Евгения Фоминична. — Наверное, Наум? И забыл?
— Забудешь тут! Небритый, — смутился Нюма.
— Ты мне нравишься всякий, — Евгения Фоминична взяла внесенные Лаурой цветы, полюбовалась и попросила куда-нибудь пристроить.
— Счас! — ответила Лаура. — Пойду на кухню, посмотрю, как мясо.
— Можно я с вами пойду? — не удержался Самвел. — Поговорим обо всем.
— Гнанг, — по-армянски разрешила Лаура. — Ховеит аймарт, поговорим обо всем.
Самвел поднялся. На мгновение его лицо исказила гримаса, видимо, от спинной боли. Преодолев ее, Самвел поспешил за Лаурой.
— Опасный мужчина, — пошутил вслед Нюма. — Захотелось поговорить на своем языке… Наверное, это такая сладость.
— Тебе ли не знать? Наум! — с намеком воскликнула Евгения Фоминична.
— А мне-то откуда знать? — пожал плечами Нюма. — Лично для меня язык моего народа давно пропал. Я человек русский. Во всем. И даже, простите…
— Не обрезанный, — захохотала Евгения Фоминична.
— Представь себе! — в запале кивнул Нюма. — И, кстати, никогда не чувствовал себя иным, как русским. Что на фронте, что на работе. Все делил со всеми поровну… Даже имя свое отдал! Был наречен гордым библейским именем, а стал для всех каким-то… непонятным Нюмой. Скоро восемьдесят стукнет, а все…
— Почему?! Для меня ты — Наум.
— Только что для тебя, — вздохнул Нюма. — Представляю, как сладко поговорить на своем родном языке. Когда я случайно слышу, что кто-то разговаривает по-еврейски, у меня перехватывает дыхание. И я пытаюсь вспомнить хоть слово, а вспоминаю только какие-то ругательства…
— Ругательства? Я слышала, что у вас в языке нет грубых ругательств.
— Грубых, может, и нет. Но для евреев и те, что есть, звучат так же, как для русских свои.
— Голубая кровь?
— Голубая не голубая, за нее достается, словно и впрямь голубая… Приходится выкручиваться.
— Уехал бы в Израиль, — не сдержалась Евгения Фоминична. — Такая страна, такой климат…
— Ты с ума сошла! — отмахнулся Нюма. — Жить среди одних евреев?! Все равно что жить в Совете министров, где каждый председатель. Сумасшедший дом! Ты слышала притчу о Вечном жиде? Он столько лет шлялся по свету. А ведь был неглупый мужик. Понимал — хочешь долго жить, береги нервы и вали от своих, таких же умников. Мотайся по свету, плати глупцам за постой своей мудростью. Тогда еще можно как-то выкрутиться. Иначе, полная хана…
— В таком случае, зачем жить? Иной раз мне кажется, что я стою на месте, а жизнь тянется мимо меня…
— Не понимаю, — вскинул брови Нюма.
— Как во много раз виденном кинофильме, — голос Евгении Фоминичны сейчас прозвучал с особенной хрипотцой. — Да, ладно! Вот что, Наум… Вы где встречаете Новый год, с Самвелом?
Нюма пожал плечами. Он уже и не помнил, чтобы встречал Новый год где-нибудь вне дома. И при Розе, а тем более после ее смерти…
— Поехали ко мне на дачу, в Комарово. Протопим печку, у меня много дров. На участке растут елочки, нарядим одну… Поехали… Сеид здорово делает шашлыки… Комнат целых шесть. Разместимся. У меня там и телевизор есть. Покойный муж такую антенну соорудил, что запросто заграницу ловит…
Нюма улыбнулся и повернул лицо к зеркалу, что просторным овалом распласталось на стене, в перекрученной массивной раме. Он увидел свое широкое лицо, в неглубоких, сглаженных морщинках. При улыбке его глаза втягивались в глубину глазниц. Словно он не смотрит, а подглядывает из щелок. А лицо становилось простодушно хитроватым и… ласковым. Нюма знал, таким он нравится женщинам. Правда, это было так давно, что кажется и не было вовсе… Мысль о том, что его смутное желание как-то приблизиться к жизни Жени, высказала сама Женя, вогнала душу Нюмы в трепет. Тактично, неназойливо и вполне достойно для их возраста — встретить за городом Новый год, всей компанией. А слова «покойный муж» в устах Жени прозвучали с таким спокойствием и уважением к своей минувшей жизни, что сразу отсекали любые пересуды о прошлом. У каждого из них была своя история, которая принадлежит лично им и хранится, как в сейфе. А все надо начинать с чистого листа, отстранив прожитые годы… Да, он согласен. И он, и наверняка Самвел…
Едва Нюма собрался ответить, как услышал какую-то возню в прихожей. Голоса, а главное — собачий лай. Такой знакомый — заливистый…
И в следующее мгновение, опережая на долю секунды воображение, в гостиную ворвалась Точка. Чуть ли не с порога кинула свое белое, снежно-холодное тельце на колени Нюмы и, поскуливая, с пулеметной скоростью принялась лизать розовым язычком лицо Нюмы…
— Точка, Точенька моя, — лепетал ошарашенный счастьем Нюма. — Где ты пропадала, моя жизнь…
Оставив без ответа лепет одного хозяина, Точка соскочила на пол и бросилась к вросшему столбом в дверном проеме Самвелу. Тот поднял собачку за передние лапы и, держа на весу, поцеловал розовый животик.
— Штэхыс илял, — гортанно проговорил Самвел и, опустив собачку на пол, добавил по-русски, специально для уха собачки. — Ах ты, сукина дочь, где ты так долго шлялась? А?!
Обалдев от счастья, Точка пробежала крут по просторной гостиной, тормознула напротив Сеида, два раза пролаяла и, побежав дальше, вскочила на колени Евгении Фоминичны. И потянулась с поцелуями…
— Не надо, не надо! — со смехом запротестовала Евгения Фоминична, отстраняя подбородок. — И не плачь, пожалуйста.
— Она не плачет, — вступился Нюма. — У нее такие пятнышки под глазами.
— При чем тут эти пятнышки? Она по-настоящему плачет.
— Де?! — Нюма шагнул к собачке и обхватил руками ее мордочку. — Смотри! И вправду, плачет…
«Ну, Нюмка, ну, старый болван! — в свое оправдание тявкнула Точка, моргая рыжими ресничками. — Эго же с мороза глаза слезятся, не понимаешь?!» Вытянув мордочку из ладоней Нюмы, Точка спрыгнула с коленей хозяйки квартиры и побежала обнюхивать углы гостиной…
Сеид, не прерывая рассказа, принялся стаскивать с плеч прошитый ромбами просторный пуховик. Покашливая от морозного воздуха, он рассказывал, как днем приехали на Сытный рынок какие-то парни, явные бандюганы. Вынесли из машины собачку. Безо всяких слов перенесли в чайную. Привязали поводок к столику. И так же молча уехали…
