Боксер-6: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович

С первых секунд второго раунда казах дал мне понять, что такой лафы, как в первом, больше не будет. Видимо, наслушавшись своих советчиков, он с ходу начал работать грязно. Мне то и дело приходилось ловить его удары локтем или открытой перчаткой. Пару раз он даже боднул меня головой. В какой-то момент у меня сложилось впечатление, что я дерусь не с опытным боксером, каким его представляли все, а с уличной шпаной.

Самым же интересным было то, что рефери не обращал ни малейшего внимания на грязную работу моего противника. Что-то мне подсказывало, что если бы так начал боксировать я, то уже получил бы как минимум пару замечаний, а то и прекращение боя с последующей дисквалификацией. Здесь же рефери прохаживался возле нас с невозмутимым видом, как будто ничего особенного и не происходило.

«Все понятно», — подумал я. «Ворон ворону глаз не выклюет. На честное судейство рассчитывать не приходится».

Тем не менее, второй раунд прошел тоже относительно спокойно, если не брать в расчет постоянных попыток соперника вывести меня из себя и заставить совершить какую-нибудь ошибку. Но к таким провокациям я давно относился спокойно, и вышибить меня из равновесия было довольно сложно.

Однако в перерыве я все-таки сказал ему пару ласковых.

— Слушай, ты бы лучше прекращал это дело, — строгим тоном произнес я. — Мы все-таки на чемпионате, а не в подворотне.

— А то что? — нагло осклабился казах.

— Увидишь, — коротко отозвался я.

— Ну-ну, давай, — усмехнулся противник. — Не дорос еще мне указания раздавать!

Я не стал отвечать на это хамство, хотя, честно говоря, меня так и подмывало нарушить правила соревнований прямо по его самодовольной физиономии. Зато теперь я точно знал, как мне следует действовать в последнем, третьем раунде. Я бросил взгляд на Григория Семеновича — он смотрел на меня подбадривающе, но немного озадаченно.

«Все всё понимают», — подумал я. «Только сделать ничего никто не может. Ну, конечно же, кроме меня».

Сразу после сигнала рефери я продуманной комбинацией зажал соперника в угол. Моей главной задачей было не дать ему перехватить инициативу. Было уже понятно, что, если он вырвется на середину ринга и получит свободу действий, то превратит боксерский поединок в грязную драку. Поэтому лишить его такой возможности «разыграться» было наилучшим выходом для меня.

Однако и мой противник тоже был не глуп. В какой-то момент я, видимо, чересчур увлекся атакованием. В моем мозгу стучала одна-единственная мысль: «продолжать до тех пор, пока не будет команды рефери!». Мне казалось, что ослабь я атаку хотя бы на полсекунды — и он поведет против меня такую контратаку, что я уже не смогу ему даже сопротивляться, не говоря уже о том, чтобы отвечать. Все мое существо в этот момент было подчинено только главной задаче: не позволить ему продвинуться или даже сделать лишнее движение!

И, увлекшись этим процессом, я даже сам не заметил, в какой момент он ухитрился выплюнуть капу. На языке боксеров это означает, что ему плохо, он почти в нокауте и больше не может продолжать бой. Сейчас со стороны все должно было выглядеть так, что я своими нечестными действиями загнал соперника в угол и чуть ли не покалечил его. Другими словами, это был тот вид мошенничества, при котором виноватым выглядит не мошенник.

Как и следовало ожидать, на действие соперника рефери отреагировал незамедлительно.

— Ты что же это такое делаешь, сука, — прошипел я сквозь зубы. — Ты на хрена из себя инвалида изображаешь?

— Ты о чем? — казах сохранял страдальческое выражение лица, но глаза его довольно сверкали.

— О том, что ты сука, — коротко бросил я.

«И что теперь?» — лихорадочно соображал я, из последних сил удерживая себя, чтобы не взять этого прощелыгу за грудки и не боднуть его изо всех сил так, чтобы он вырубился раз и навсегда. «По идее, ситуация-то скользкая, и все зависит от того, как именно ее трактовать. В зависимости от судейского настроя одного из нас могут дисквалифицировать. Хотя, в принципе, могут обойтись и без этого — просто объявят кого-то победителем и все. Только вот кого?»

Здесь действительно не только решалась судьба нашего поединка, но и демонстрировалась степень честности судейства. Если победу отдадут мне — значит, все художества моего соперника были засчитаны, и он удалится отсюда с позором и со знанием того, что нечестными путями победу в таких соревнованиях не добыть. Если же триумфатором станет он — ну что же, значит, это будет и мой негативный опыт, о котором я так много рассказывал Сене. И, по большому счету, уже неважно, был ли этот чемпионат куплен, или этот казах — чей-то родственник, или что-то еще.

Противник тем временем продолжал корчить из себя страдальца, время от времени постанывая и изображая на лице трагические гримасы.

— Смотри не лопни от усердия, — шепнул ему я.

Рефери между тем поглядывал поочередно то на нас, то на судей. В принципе, ему я тоже не очень-то завидовал — невелика радость брать на себя такую ответственность: всем не угодишь, а недовольные будут обвинять не проигравшего бойца, а тебя. Впрочем, он такую работу выбрал сам.

Но, сказать по чести, его судьба меня волновала мало. В висках назойливо стучал один и тот же вопрос: кому же все-таки отдадут победу? Кому?

Глава 18

Вместо имени победителя мы услышали объявление… о моей дисквалификации. Впрочем, это тоже можно было назвать объявлением победителя — ведь если я дисквалифицирован, значит, формально мой соперник выиграл. Так и вышло, рефери поднял руку моему сопернику.

— Да вы что, совсем уже охренели, что ли! — раздался зычный голос Григория Семеновича. Я повернул голову и увидел, как разгоряченный тренер с перекошенным лицом бросился в сторону судейской коллегии. — Вы думаете, никто не понимает, что вы тут подсуживаете?

— Вы бы, товарищ, поаккуратнее с такими выражениями, — заметил кто-то из судей.

— Моих выражений вы еще не слышали! — огрызнулся Григорий Семенович. — Вы что вообще творите на глазах у стольких людей? Вы всех за дураков держите, что ли?

Наблюдая эту картину, я думал о том, что, несмотря на разные эпохи, в этом смысле принципиально ничего в нашем деле не изменилось. Все так же судьи подтасовывают результаты в чью надо пользу, все так же ничего никакими путями невозможно доказать, все так же дружба с «нужными людьми» может оказаться важнее твоих профессиональных качеств и навыков. Исходя из этого, было уже заранее понятно, что, как ни возмущайся Семеныч, ничего доказать у него не получится. Конечно, в боксерском мире все его знали как честного и опытного профессионала. Но если против тебя работает хорошо организованная бюрократическая машина — никакой профессионал не выстоит.

Хотя его тренерские эмоции я хорошо понимал. Его ученика только что откровенно засудили в фактически равном бою, где судьи не заметили ни одного нарушения со стороны соперника, в то время как ученику не засчитали половину из того, что должны были — попробуй тут не взорвись! Но, тем не менее, понимал я и то, что на результат боя это повлиять уже не может никак.

Думаю, что и Григорий Семенович это тоже хорошо понимал. И хотя судейская коллегия, пытаясь изобразить принятие честного решения, сделала вид, что напряженно совещается, вряд ли в зале был хоть один человек, который всерьез верил в этот спектакль.

— Слышь, ты это… — раздался голос у меня за спиной. Оказалось, что, пока я наблюдал за Семенычем и судьями, ко мне подошел мой соперник, который теперь держался намного скромнее, чем во время боя, и стоял передо мной даже с немного виноватым видом. — Ты не подумай, я на самом деле все понимаю. Я знаю, что выиграл ты. Ну, тут, сам видишь…

— Угу, — сухо буркнул я в ответ. Так и хотелось ему высказать: мол, что же ты, друг мой ситный, участвуешь в подлости, если сам прекрасно знаешь.что это подлость? Но доказывать что-либо все равно было бессмысленно. Слова бесполезны, а дашь ему в морду — так и дисквалификацией не отделаешься, до милиции дойдет.