Битва за безмолвие. В поисках «византийства» - Дмитрий Борисович Тараторин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Зверства османских карателей вынудили вмешаться в войну и европейские страны. Так в 1827 году объединенная русско-англо-французская эскадра при Наварине разгромила турецкий флот. А в сухопутных операциях участвовал французский десант.
Кровавая борьба продолжалась до 1830 года, когда, наконец, в Лондоне тремя великими державами Россией, Великобританией и Францией был подписан протокол, провозглашающий создание независимого Греческого королевства. Но это была, конечно, совсем не Византия. Это было новое национальное государство. Однако идея православной империи не умерла…
Византизм по-русски
После падения Константинополя, а потом еще и женитьбы великого князя Московского Ивана III на племяннице последнего императора ромеев Софье Палеолог идея эта в формате «Москва – Третий Рим» «поселилась» в России. Ну, а после провозглашения ее империей, самодержцы стали присматриваться и к Риму Второму, на предмет возрождения Византии. Тем более, что в преемственность по отношению к ней верили и монархи, и русские мыслители.
«Конечно, при виде нашей гвардии (la guarde), обмундированной и марширующей (marschieren) по Марсову полю (Champ de Mars) в Санкт-Петербурге, не подумаешь сейчас же о византийских легионах. При взгляде на наших флигель-адъютантов и камергеров не найдешь в них много сходства с крещеными преторианцами, палатинами и евнухами Феодосия или Иоанна Цимисхия. Однако это войско, эти придворные (занимающие при этом почти все политические и административные должности) покоряются и служат одной идее царизма, укрепившейся у нас со времен Иоаннов, под византийским влиянием», – писал Константин Леонтьев. При этом, он же отмечал и то, что отличало самодержцев от василевсов: «Русский царизм к тому же утвержден гораздо крепче византийского кесаризма и вот почему: Византийский кесаризм имел диктаториальное происхождение, муниципальный избирательный характер. Цинциннат, Фабий Максим и Юлий Цезарь перешли постепенно и вполне законно сперва в Августа, Траяна и Диоклетиана, а потом в Константина, Юстиниана, Иоанна Цимисхия. Сперва диктатура в языческом Риме имела значение законной, но временной меры всемогущества, даруемого священным городом одному лицу; потом посредством законной же юридической фикции священный город перенес свои полномочные права, когда того потребовали обстоятельства, на голову пожизненного диктатора-императора…
Условия русского православного царизма были еще выгоднее. Перенесенный на русскую почву, византизм встретил не то, что он находил на берегах Средиземного моря, не племена, усталые от долгой образованности, не страны, стесненные у моря и открытые всяким враждебным набегам… Нет! Он нашел страну дикую, новую, едва доступную, обширную, он встретил народ простой, свежий, ничего почти не испытавший, простодушный, прямой в своих верованиях. Вместо избирательного, подвижного, пожизненного диктатора византизм нашел у нас Великого Князя Московского, патриархально и наследственно управлявшего Русью. В византизме царила одна отвлеченная юридическая идея: на Руси эта идея обрела себе плоть и кровь в царских родах, священных для народа. Родовое монархическое чувство, этот великорусский легитимизм был сперва обращен на дом Рюрика, а потом на дом Романовых».
Леонтьева тревожило увлечение русской образованной публики «славянством». В этом он видел тревожный симптом отказа от великой идеи православной империи. И он не уставал увещевать своих читателей: «Византизм дал нам всю силу нашу в борьбе с Польшей, со шведами, с Францией и с Турцией. Под его знаменем, если мы будем ему верны, мы, конечно, будем в силах выдержать натиск и целой интернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости!
…Известно, что многие крестьяне наши (конечно, не все, а застигнутые врасплох нашествием) обрели в себе мало чисто национального чувства в первую минуту (речь о войне 1812 года – Д. Т.). Они грабили помещичьи усадьбы, бунтовали против дворян, брали от французов деньги. Духовенство, дворянство и купечество вели себя иначе. Но как только увидали люди, что французы обдирают иконы и ставят в наших храмах лошадей, так народ ожесточился, и все приняло иной оборот. К тому же и власти второстепенные были тогда иные: они умели, не задумываясь, обуздывать неразумные увлечения.
А чему же служили эти власти, как не тому же полувизантийскому царизму нашему? Чем эти низшие власти были воспитаны и выдержаны, как не долгой иерархической дисциплиной этой полувизантийской Руси? Что, как не православие, скрепило нас с Малороссией? Остальное все у малороссов, в преданиях, в воспитании историческом, было вовсе иное, на Московию мало похожее».
Важно отметить, что в последние годы своей бурной жизни Леонтьев жил у стен Оптиной пустыни и был духовным сыном знаменитого старца Амвросия. Оптина во второй половине XIX века стала духовным центром России. Кто здесь только ни бывал! Мыслители-славянофилы – Аксаков, Киреевский, Хомяков; столпы русской литературы – Гоголь, Достоевский, Тютчев, Тургенев и даже Лев Толстой (чуть, не отрекшийся здесь от своих еретических взглядов); многие представители Дома Романовых… всех великих и влиятельных не перечесть. Но вот, что часто упускают из вида. Оптина – это тоже наше «византийство».
В сороковых-пятидесятых годах XIX века на Святой горе Афон пребывал выходец с Украины, монах Паисий Величковский. Там он обрел учителей-исихастов и впоследствии, перебравшись в Молдавию, создал там в Нямецком монастыре центр этой древней византийской молитвенной практики. И именно его деятельность стала мощным импульсом к возрождению подлинно духовной иноческой жизни в России, где после гонений Петра I на монашествующих, ситуация в этой сфере была довольно безрадостная. Так вот, и традиция Оптинского старчества была заложена учениками учеников преподобного «византийца» Паисия.
Как раз на те годы, когда разворачивалась духовная деятельность этого старца приходится попытка реализации абсолютно материального «греческого проекта» Екатерины Великой. Впрочем, как утверждали сподвижники Петра I изначальная идея принадлежала ему, а государыня-императрица лишь глубоко ею прониклась.
В один из дней рождения наследника престола Павла Петровича фельдмаршал Миних публично озвучил следующее:
«Я желаю, чтобы, когда великий князь достигнет семнадцатилетнего возраста, я бы мог поздравить его генералиссимусом российских войск и проводить в Константинополь, слушать там обедню в храме Св. Софии. Может быть, назовут это химерою… Но я могу на это сказать только то, что Великий Петр с 1695 года, когда в первый раз осаждал Азов, и вплоть до своей кончины не выпускал из вида своего любимого намерения – завоевать Константинополь, изгнать турок и татар и
