Любопытная - Жозефен Пеладан

Небо́ остановился на пересечении улицы Вивьен с улицей Кольбера.

– Я хочу обратить ваше внимание на уважительное отношение парижан к Национальной библиотеке. Закрытая дверь ведет в публичный читальный зал. Напротив – дверь в публичный дом.

– Прекрасное противопоставление! – заметила Поль.

– Вы шутите. Стало быть, ваши чувства притупились. Неподалеку я знаю место, где вас ждет спасительное отвращение.

Они поднялись на третий этаж неприметного дома. Их провели в изысканную гостиную, где их встретила молодая утонченная женщина с приятной манерой говорить: «Каковы вкусы господ? В моем доме – шесть воспитанниц. Все они – мои ученицы, я подготовила их сама».

Затем она дала подробные объяснения. Она говорила складно и быстро, умело избегая неприятных слов.

– У меня одной есть собственная методика – я сформулировала правила. Скверно лишь одно… – она сделала паузу.

– Спустя год самых усердных клиентов ждет слабоумие. Нервы подобны струнам музыкального инструмента: на них приятно играть, но они рвутся.

Эти слова она произнесла с улыбкой. Принцесса поспешила к выходу.

– Что же ваши насмешки? У вас более нет желания веселиться? – спросил Небо́, спускаясь по лестнице.

– Смеяться над пороком, обращать его в шутку или приятное занятие – вершина безнравственности.

Мы были единственными прохожими, любовавшимися фотографией гравюры Пиппи184 под аркадами Риволи. Остальные глядели на зазывные скабрезности.

– Я не понимаю, почему полиция позволяет вращаться жерновам бесчестия, – заговорила Поль. – Государство не может не знать об их существовании. Я считаю такое попустительство соучастием…

– Извращенные забавы императоров, заставившие возмутиться историю, столь же многочисленны в Париже, сколь табачные лавки. Заурядный горожанин, поцеловав на прощание дочь, тайком отправляется предаваться тем же непристойным занятиям, что и недавний хозяин вселенной. Полиция ничего не может поделать: всякий раз, когда скандал вынуждает ее вмешаться, зачинщиками оказываются вышестоящие лица, получившие от общества полномочия порнократов. Среди них могут быть судьи или министры, и нередко рука судебного исполнителя бессильно опускается у ворота посла или королевской особы. Проявив усердие, служащий полиции лишится места. Жалование же его не столь мало, чтобы быть добродетельнее своей должностной инструкции.

Поль и Небо́ спустились в пассаж Панорама. Взгляды и прикосновения атаковали их на каждом шагу. Принцесса в ужасе смотрела увидев женщин, высматривавших мужчину ради того, чтобы прожить завтрашний день.

– Никто не говорит об этом открыто, но все знают, что Париж считается публичным домом всего западного мира, дурным кварталом Европы. В глазах провинциала символом Парижа является восковая фигура женщины, подымающей бокал и подол платья. Сколь бы экстремальной ни была оргия в иной стране, приглашая к участию в ней парижанина, перед ним непременно извинятся. Даже в Вене австрийские распутники скромно предупредят: «Не надейтесь на парижскую ночь!» Я слышал, как известный торговец ответил жене, посетовавшей на то, что порядочная женщина не может более выходить из дому одна после восьми вечера: «Милая подруга, если бы ночной Париж не принадлежал проституткам, иноземцы лишились бы разнообразия удовольствий и более не стали бы приезжать». Комендантский час применяется лишь к военнопленным – тем не менее, в восемь часов порядочные люди принуждены находится в своем доме либо в гостях, но не на улице. Территорию от площади Клиши до заставы Дютрон префектура полиции предоставляет в распоряжение сутенеров – преемников Дон Жуана Монмартра.

– Необычный магазин – в нем не горит свет, – перебила Поль Небо́, остановившись посреди пассажа Жоффруа.

– Здесь не читают книг, но предлагают острые ощущения.

Подойдя ближе, они увидели в полумраке двух женщин, подававшим недвусмысленные знаки.

– От улицы Бас-дю-Рампар до улицы Луны каждая десятая продавщица ароматов, перчаток или книг предлагает в качестве товара саму себя. Если бы ваше любопытство зашло далее обычного, я показал бы вам острова сладострастия, предлагающие женщинам любовь женщин.

– Я никогда бы не заметила этих гнусностей и не догадалась бы об их существовании! Что это за заведение? – Поль указала на кабаре Фоли-Бержер.

– Павильон разврата, место встреч с добровольными сабинянками. В паузах между периодами воздержания от альковных отношений холостые мужчины проводят здесь вечера.

– Войдем внутрь! – предложила Поль.

Они прошли в зал – над гримасой пантомимы опускался занавес.

По амфитеатру уверенно шагали накрашенные женщины – вызов на их высокомерных лицах создавал необъяснимо комичную двойственность. Мужчины всех сословий – приказчики, рантье, офицеры в гражданском – замерли в восхищении. Они ловили прикосновения прозрачных шелковых платьев, вдыхали ароматы фальшивых шиньонов. Дым сигар плотно окутывал просьбы уступить в цене – мужчины и женщины останавливались друг напротив друга и громко торговались.

Поль почувствовала, как чья-то рука скользит по ее плечу.

– Закажи мне бокал вина, белокурый юноша!

Фамильярное «ты» привело Поль в ярость. Она оттолкнула проститутку столь сильно, что та задела гостей. Начались толкотня и брань, но Небо́ быстро вывел принцессу из толпы и отругал ее.

– Вы безрассудны! Еще минута – и мы объяснялись бы в полицейском участке, где вы назвали бы свое настоящее имя, не правда ли? Вы неправы: вы пришли туда, где по-иному себя не ведут, и эта женщина имела право обратиться к вам подобным образом. Было бы прекрасно, купаясь в грязи, как это делаем мы, ни разу не запачкаться. Разве Данте не терпит от демона ту же грубость, которую держал в запасе Лютер на случай появления дьявола – того, от которого он оборонялся с помощью свинцовой чернильницы и громогласных непристойностей.

Свернув на улицу Эшикье и миновав проезд де Л’Индюстри, они очутились перед зданием Ла Скала185.

– Перед вами очередное отвратительное зрелище, принцесса.

Мужеподобная женщина громко пела:

C'est pas l'amour, c'est les pruneaux [34]

– Обратите внимание, Поль, что часть публики составляют семейства – муж, жена и дети. Служащие и торговцы приходят сюда отдохнуть от трудового дня, проведя вечер глупости. С людьми, восторгающимися орфическими гимнами, меня объединяют равенство и братство, судьба же Франции зависит от меня не более, чем от одного их них. Пойдемте дальше и убедимся: люди делятся повелевающих и подчинившихся.

В Эльдорадо186 публика бурей отвечала на слова рефрена:

Ferdinand, t'as pourtant

Desyeuxde lapin blanc [35]

– Этот спектакль не нуждается в государственном финансировании – демократическая публика никогда не утратит к нему интереса! Подумать только, страх перед увечьями стал поводом для запрещения осветительных ракет, сумасшедшим же предоставляется возможность бесповоротной утраты разума! Безумие – главная опасность, угрожающая обществу, и бесспорная прерогатива партии консерваторов, благоговейно перенявшей слабоумие последнего короля-бездельника.

Вершиной же безумия было оставить в живых Оффенбаха – его следовало задушить струной виолончели. Существование публичных домов оправдывают инстинкты, но кафе-шантан есть нечто непростительное. Правительству следовало бы распорядиться о закрытии средоточий глупости и о принудительном приобщении простых парижан к истинному искусству.

Во Франции найдется не более тысячи думающих людей – остальные не имеют идей, но способны лишь к восприятию ощущений. Не думаете ли вы, что канцелярский служащий, который станет слушать музыку Бетховена перед отходом ко сну, спустя некоторое время станет не столь сильно походить на кожаное сиденье своего кресла? В течение месяца я слышу, как жители столицы с самой высокой культурой в современном мире от рассвета до заката повторяют «Стало быть, телячья кожа!», и мне начинает казаться, что я живу в городе копрофагов, забавляющихся с собственными экскрементами!

Они пересекли бульвар напротив ворот Сен-Дени.

– Куда вы ведете меня, юноша с зелеными лентами?

– На последнюю улицу разврата, сохранившую средневековый облик. Вскоре эти дома будут снесены.

– Поспешим же! – пошутила Поль.

– Мне не нравится, когда вы шутите над злом. Это свойственно людям поверхностным и недостойным. Впрочем, мы – на улице Абукир.

На круглой площади Сент-Фуа улочка Фий-Дье расширяется подобно раструбу охотничьего рога, затем вновь сужается, превращаясь в узкий рукав до улицы Сен-Дени. Единственный фонарь, расположенный в начале улицы, бросал тень до самой ее середины. Дорога была грязной, полной зловещей черноты – в ней качались, цепляясь к шевелящимся белым юбкам, слабые отблески света.

Принцесса отступила на шаг.

– Наше путешествие представлялось вам увеселительной прогулкой? Мы пришли сюда не ради забавы, но ради того, чтобы увидеть в разврате зло. Заглянем же в лицо, в самую глубину – предупреждающий нашатырь не испариться из вашей памяти.