Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

Работа в музее началась незамедлительно. Директором стал Суцкевер, Шмерке — секретарем и главным администратором, Ковнер возглавил операцию по поиску и сбору материалов. Впрочем, разделение труда было достаточно условным, роли и должности несколько раз менялись в течение следующих нескольких недель.

В первый момент поиски сосредоточились на бункере на Шавельской улице, представлявшем собой подземный лабиринт проходов, подвалов, отсеков. Шмерке так описывал эту операцию в дневнике: «Каждый день выносим из бункера мешки и корзины с сокровищами — письмами, рукописями, книгами знаменитых евреев. <…> Поляки, живущие во дворе, постоянно вызывают милицию и других представителей власти: думают, что мы ищем золото. Не понимают, зачем нам нужны грязные клочки бумаги, засунутые между перьями в подушки и одеяла. Никто из них понятия не имеет, что мы нашли письма И.-Л. Переца, Шолом-Алейхема, Бялика и Авраама Мапу; рукописный дневник Теодора Герцля; рукописи доктора Соломона Эттингера и Менделе Мойхер-Сфорима; части архивов… Макса Вайнрайха, Залмана Рейзена и Зелига Калмановича».

Работа в доме № 6 по Шавельской улице продолжалась много недель. Некоторые ценнейшие вещи были сложены в ящики или канистры, другие просто закопаны в землю. К сотрудникам музея присоединился Гершон Абрамович, инженер, построивший бункер.

У некоторых членов команды были лопаты, другие работали голыми руками. Партизаны трудились с автоматами на ремне. Они доставали из земли материалы, заключавшие в себе еврейскую, русскую и мировую культуру: актовые книги клойза Виленского Гаона; афиши первых спектаклей на идише, сыгранных актерами труппы Аврома Гольдфадена — отца еврейского театра; письма Горького, бюст Толстого, русские летописи XVII века и… портрет некоего британского сановника, написанный в Бомбее (портрет был родом из смоленского музея)[279].

Выкапывая картины и скульптуры, Суцкевер с товарищами натолкнулись на статую царя Давида работы русско-еврейского скульптора XIX века Марка Антокольского. Потом из земли показалась рука, Суцкевер ухватился за нее, думая, что это еще одна статуя. Содрогнулся, поняв, что держит не глину, а плоть. После ликвидации гетто в бункере скрывались несколько евреев, один из них скончался в подземелье. Оправившись от испуга, Суцкевер продолжил вместе с товарищами извлекать статую. В том, что она лежит рядом с человеческим телом, он усмотрел поэтический символизм: «Жертва Гитлера лежит под землей, а могущественный царь Давид, с мечом в руке, стоит ныне над землею. Он освободился, дабы отомстить»[280].

Новоиспеченный музей располагался в квартире Шмерке и Суцкевера по адресу: проспект Гедимина, 15. Два поэта решили повесить вывеску на русском и идише у входа в здание еще до того, как учреждение получило официальный статус.

Помимо бункера на Шавельской улице материалы были обнаружены и в ряде других мест. 5 августа Шмерке записал в дневнике: «Несем в музей свитки Торы, которые были раскиданы по всему городу. Я притащил огромное число ценных книг, которые сохранила полька Марила Вольская — она получила их от своего друга Моше Лерера».

Ковнер тем временем разыскивал документы, рассказывавшие историю ФПО, которую он раньше возглавлял. В груде мусора во дворе дома № 6 по улице Страшуна он обнаружил экземпляр последней листовки организации от 1 сентября 1943 года: «Евреи, готовьтесь к вооруженному сопротивлению!» «Я прочитал ее, и глаза воспалились сами собой. Не потому, что я видел свой почерк или потому, что это был мой приказ, отданный моим голосом. И не потому, что я только что вытащил собственную жизнь из пепла, а потому, что меня вновь хлестнула по лицу умолкшая боль тех дней. Никто и никогда не сможет полностью постичь суть этой боли»[281].

Квартира Шмерке и Суцкевера в доме № 15 по проспекту Гедимина быстро заполнялась материалами. Навестивший их корреспондент одной из газет так описал эту сцену: в комнате повсюду стопки переплетенных в кожу книг, потемневших от сырости и старости. Вдоль стены составлены рядами свитки Торы. На полу — пачки рукописей, на письменном столе — поцарапанная гипсовая статуя, одна рука отломана. Шмерке и Суцкеверу почти негде было спать.

Ночью, в темноте, в комнате делалось жутковато. Ты будто бы спал на кладбище среди надгробий и разверстых могил[282].

Глава семнадцатая

Музей, каких еще не было

В первые несколько месяцев после освобождения Вильны музей в квартире у Шмерке и Суцкевера служил импровизированным общинным центром для выживших, вернувшихся евреев и тех, кто служил в Красной армии. Здесь собирались по вечерам, рассказывали свои истории, делились надеждами, давали советы, обменивались сведениями. Другого еврейского адреса в городе не было. Уроженцам Вильны город казался опустевшим. Шмерке вспоминал, как до войны гулял по выходным по Завальной в окружении толпы друзей. А теперь, проходя тем же путем, он видел одни незнакомые лица. Он начал составлять списки погибших друзей, дополняя их биографическими сведениями, датами и обстоятельствами смерти[283].

Они договорились с почтовыми отделениями, что все письма, пришедшие евреям и не востребованные, будут передаваться в музей (большинства получателей уже не было в живых). Нойме Маркелес, секретарь музея, вывешивал письма на доске объявлений, чтобы выжившие могли отыскать родных и близких, посылал отправителям подтверждения, что письма получены. В музее даже проходила раздача бесплатных обедов. Инициативная группа (Шмерке, Суцкевер и Аба Ковнер) рассчитывала передать эти функции городскому еврейскому комитету, как только состав его будет утвержден властями. А пока по городу распространялись слухи, что еврейский комитет уже существует и находится в квартире у Шмерке и Суцкевера[284].

2 августа инициативная группа организовала встречу примерно шестидесяти евреев-партизан — им было предложено стать собирателями для новорожденного музея. Это было первое еврейское собрание в освобожденной от нацистов Вильне. Суцкевер выступил с прочувствованным словом:

Здесь собрались последние уцелевшие евреи, те, кто выжил. К нашему городу сейчас прикованы глаза всего мира. Виленское гетто известно повсюду. <…> Илья Эренбург пишет про Ицика Витенберга, русские поэты сочинили стихотворение в его честь. <…> Чтобы вернуть очарование Вильны, чтобы вернуть к жизни самих себя, мы должны, сидя на руинах, проявить творческий подход. Некоторые жители Вильны уже сделали первый шаг: собрали уцелевшие произведения искусства, подобрали остатки. Прежде чем просить других