Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман

Палецкис вступил в компартию в июне 1940 года, когда Сталин включил Литву в состав СССР. Через несколько месяцев он был назначен на пост президента — этим жестом новые власти пытались расположить к себе литовских интеллигентов. Должность президента была в значительной степени номинальной[252].

После начала войны, в июне 1941 года, Палецкиса эвакуировали в Москву. Получив от партизанского командира письмо с сообщением, что поэт Суцкевер жив и продолжает заниматься литературным творчеством в Нарочи, глава государства обратился с просьбой к советскому военному командованию. И вот Суцкевер уже в самолете[253].

Внезапная перемена в жизни Суцкевера выглядела почти сверхъестественной. Целых два года они с Фрейдке были беззащитными обитателями гетто, потом еще полгода спали под открытым небом или в землянках. И вот, после короткого перелета, их поселили в роскошной гостинице «Москва», выдали новую одежду, позволили свободно гулять по улицам современного города. После почти трехгодичного перерыва они вернулись в цивилизацию.

Появление Суцкевера в Москве стало в литературных кругах сенсацией. В свой тридцать один год он уже считался одним из величайших поэтов-идишистов своего времени. Еще во время заточения в Виленском гетто он с партизанским курьером отправил несколько своих стихотворений в Москву, там их зачитали на писательском собрании, они вызвали восторг и изумление. Через несколько дней после чудесного прибытия Суцкевера по воздуху еврейская секция Союза советских писателей устроила в Московском доме литераторов прием в его честь. Вел программу поэт Перец Маркиш, лауреат Сталинской премии по литературе, и представил он Суцкевера так: «Про Данте, бывало, говорили: “Этот человек побывал в аду!” Но ад Данте кажется раем в сравнении с тем местом, из которого только что спасся этот поэт»[254].

Приезд Суцкевера стал важным событием не только для литераторов. Суцкевер стал первым узником гетто, которому удалось добраться до столицы СССР и от первого лица рассказать про то, как фашисты истребляют евреев. Его пригласили выступить на масштабном антифашистском митинге, который состоялся 2 апреля в Колонном зале Дома Союзов, расположенном близ Кремля. Это событие, организованное Еврейским антифашистским комитетом, привлекло более трех тысяч человек, перед которыми выступили самые именитые евреи СССР — герои войны, писатели, главный раввин Москвы и Суцкевер. Он единственный из всех выступавших лично был в гетто и выжил.

Краткими емкими фразами Суцкевер описал массовые расстрелы, духовное и вооруженное сопротивление узников, бегство членов ФПО в леса. Закончил он так: «Пусть весь мир знает о том, что в лесах Литвы и Белоруссии сражаются сотни еврейских партизан. Это гордые и отважные мстители за пролитую кровь наших братьев. От имени этих еврейских партизан и от имени уцелевших евреев Вильны, которые сейчас скрываются в лесах и пещерах, я призываю вас, братья-евреи всего мира, сражаться и мстить»[255].

Публичный призыв к объединению евреев в борьбе с немцами был в Москве 1944 года довольно обычным делом. Сталин смягчил политику в отношении национализма и религии, пытаясь тем самым поднять боевой дух населения. Еврейский антифашистский комитет был задуман советским правительством как инструмент объединения евреев СССР и зарубежья в борьбе с нацистской Германией. Во главе его стоял знаменитый еврейский актер Соломон Михоэлс, директор Московского государственного еврейского театра.

Речь Суцкевера выделялась из других не тем, что он сказал, а тем, что опустил. Он единственный из всех выступавших не упомянул имени Сталина. Даже московский раввин вознес хвалу великому вождю и отметил, что «в стране Сталинской Конституции глубоко укоренилась братская дружба между народами». В конце раввин добавил, что «героическая Красная армия, во главе которой стоит Главнокомандующий маршал Сталин, все время бьет врага». Суцкевер воздержался от подобных восхвалений. Как он выразил это позднее, пламенем гетто из него выжгло страх перед всеми правителями. Его уже столько раз убивали, что теперь он может говорить свободно[256].

В Москве слава Суцкевера росла не по дням, а по часам. 15 апреля The New York Times напечатала посвященную ему статью «Поэт-партизан из Виленского гетто утверждает, что нацисты убили 77 тысяч из 80 тысяч». А 29 апреля в «Правде» появился очерк на полполосы, написанный Ильей Эренбургом, самым известным фронтовым писателем в СССР. Эренбург, до войны чуравшийся своих еврейских корней, теперь открыто ими гордился. Его глубоко тронула встреча с еврейским поэтом, узником гетто и партизаном.

В начале очерка, озаглавленного «Триумф человека», Суцкевер представлен читателям «Правды» как герой, который спасал от уничтожения сокровища культуры. «Он привез письма Максима Горького, Ромена Роллана — эти письма он спас от немцев. Он спас дневник слуги Петра Великого, рисунки Репина, картину Левитана, письмо Льва Толстого и много других ценнейших реликвий России».

В очерке приведены слова Суцкевера о страданиях и героизме евреев в Виленском гетто. То был один из очень немногих случаев, когда «Правда» опубликовала подробное описание Холокоста. В конце очерка Эренбург вновь обращается к спасению культурных ценностей и тут же обрисовывает еще одну ипостась образа Суцкевера: «У поэта Суцкевера были в руке автомат, в голове — строфы поэмы, а на сердце письма Горького. Вот они, листки с выцветшими чернилами. Я узнаю хорошо знакомый нам почерк. Горький писал о жизни, о будущем России, о силе человека… Повстанец Вильнюсского гетто, поэт и солдат спас его письма, как знамя человечности и культуры»[257].

Эренбург показывает Суцкевера не только борцом, не только поэтом, но прежде всего — спасителем достояния культуры.

По всему СССР евреи читали этот очерк с гордостью. Десятки людей прислали Суцкеверу письма со словами восхищения — это были и бойцы Красной армии, и эвакуированные в Среднюю Азию, и интеллигенты. После этой публикации Суцкевер стал подлинной знаменитостью, его стали приглашать на приемы и собрания русских литераторов. У него состоялась личная встреча с величайшим в стране поэтом Борисом Пастернаком — на ней они читали друг другу свои стихи. Пастернак, себя евреем не считавший, все же немного помнил с детства идиш[258].

Пока Суцкевер грелся в лучах признания и славы, Шмерке Качергинский продолжал терпеть тяготы лесной жизни, оставаясь одиноким летописцем бригады имени Ворошилова. Чем больше он общался с бойцами-евреями, тем отчетливее приходил к неутешительному выводу, что советское партизанское движение