Дело всей жизни (СИ) - "Веллет"

— Радунхагейду еще слишком юн. Никто не считает его собственностью, однако права столь молодые люди обычно приобретают вместе с обязанностями, так что я терпеливо дожидался, пока у него ветер в голове стихнет.

— Ветры разные бывают, — зашелся в надсадном смехе Ахиллес. — Вот и в мое логово мальчонку каким-то ветром занесло.

— Может, поговорим? — Шэй вмешался, поскольку увидел, как нехорошо дрогнуло оружие в руке Хэйтема. — Где Радунхагейду?

— В лесу, — неожиданно прямо ответил Ахиллес. — Страдает парень.

Мистер Кенуэй цедил слова, будто жалел их, однако Шэй слышал отголоски подлинного волнения в его голосе:

— Сокрушается о своем недальновидном поступке?

Ахиллес только дернул плечом и пошевелился, припадая на покалеченную ногу:

— Скорее уж, скорбит о недальновидном выборе своего отца.

Неожиданно Хэйтем широко шагнул вперед, махнув полой плаща, и бросил противнику прямо в лицо:

— Ни к чему, мистер Дэвенпорт, глумиться над тем, чего вы не знаете и знать не можете. Убить я вас, может, и не убью, но глубокое чувство, которое я сейчас испытываю, не помешает мне разукрасить вашу смуглую физиономию. И я не посмотрю, что передо мной старец. Старцы — они мудрые; а если мудрости не хватает, то старого дурака не грех и проучить.

— Господа, — Шэй нервно призвал пронизывающих друг друга взглядами противников, — может, все-таки поговорим? Ахиллес, мы пришли сюда не убивать.

— Ох, Шэй, — вздохнул Ахиллес совсем по-стариковски, — я же когда-то тебе сам это предлагал. Никак дошло спустя годы? Или просто положение тамплиерской подстилки обязывает?

Шэй невольно отшатнулся. Это откуда же?.. Неужели Коннор?.. Да быть того не может!

Хэйтем тоже отступил и оценивающе оглядел противника:

— Мне что-то подсказывает, что если начинать с оскорблений, то беседы не получится.

Ахиллес вздохнул еще тяжелей и указал тростью на дверь кабинета на первом этаже:

— Раз пришли, можно и поговорить. Чаю?

— Благодарю, — иронично отозвался Хэйтем, — но уж лучше поберечься. Шэй, у тебя ведь найдется фляжка с чем-нибудь не отравленным?

— Найдется, — кивнул мистер Кормак.

Ахиллес фыркнул и проковылял в кабинет первым. Шэй наконец-то получил короткую передышку и поглядел на бывшего наставника, не отводя взгляда. Время того не пощадило. Еще пятнадцать лет назад это был подтянутый и молодцеватый человек небывалой силы. Не юный, конечно, но выносливый и крепкий. Годы затворничества и бездействия, а может, и потрясение, оборвавшее его путь и лишившее целей, превратило его… Если не в развалину, то в жалкое подобие того Ахиллеса, которого знал Шэй. И зрелище это угнетало, хотя мистер Кормак не сомневался, что поступил правильно. Вот разве что, может, действительно милосерднее было убить… Но теперь уже поздно.

Мистер Дэвенпорт проковылял к камину, и Шэй с удивлением отметил, что в камине прогорают угли. И это в июле! Ахиллес пошевелил угли кочергой и хмуро буркнул, обращаясь к Шэю:

— Что смотришь? У меня суставы уже не те. Лучше держать в тепле, а то потом скрипеть начну, как несмазанная телега.

Неожиданно Шэй ощутил, что несмотря на все его отношение к Ахиллесу, ему трудно глядеть, как старик гнет спину, устраивая над камином тяжелый закопченный медный чайник на цепочке. И Шэй предложил:

— Помочь?

— Ты мне уже всем, чем мог, помог, — снова рассмеялся лающим смехом Ахиллес. — Вот разве что можешь пойти дров мне наколоть по старой памяти. А то, поди, отвык. Воротнички, манжеты, званые вечера… Тьфу. Как был пижоном, так и остался.

— Мистер Кенуэй, в отношении моего умения одеваться кто-то из вас неправ, — фыркнул Шэй.

— Это к делу не относится, — холодно откликнулся Хэйтем. — Если желаете устроить вечер воспоминаний, господа, можете встретиться в другой раз.

Мистер Дэвенпорт жестом предложил обоим садиться и застыл над камином, тяжело опираясь на каминную полку. Тишина затягивалась, но пока не закипел чайник, никто не проронил ни слова. Наконец Ахиллес брякнул тяжелой цепью, прихватил чайник толстым полотенцем и переставил на стол. Насыпал туда отличного чаю, такого знакомого мистеру Кормаку, и в душе снова ворохнулись воспоминания. Запахи, звуки… Этого было слишком много.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Шэй молчал, пытаясь справиться с чувствами; Хэйтем молчал тоже — умения вызывать на разговор других ему было не занимать. Однако когда Ахиллес заговорил, Шэй был уверен, что это вовсе не оттого, что Хэйтем своим поистине королевским терпением заставил его испытать неловкость. Просто, видно, тот уже что-то решил для себя — и теперь не видел смысла выдерживать характер.

— Вы думаете, что все это было мной спланировано, — Ахиллес не спрашивал, он констатировал факт. — Но это не так. Можете верить или не верить, господа тамплиеры, но после всего того… что случилось, после бесславного конца Братства в колониях… Я вовсе не собирался кого-то искать, чего-то желать и кому-то мстить. Я вернулся сюда и не находил в себе даже желания помочь всему тому бедному люду, что живет на моей земле. Впрочем, я и арендной платы ни с кого не брал. Так прошло… года три… Дни я тоже не считал. Ты, Кенуэй, наверняка об этом знаешь. Я видел, за мной следили твои люди.

Шэй машинально прикинул. Спустя два-три года после победы над Братством? Для него это было одновременно нелегкое и счастливое время. Тогда он был в Венеции, уверился в том, что он нужен мистеру Кенуэю, впервые понял, что скучает — по Хэйтему и даже по Нью-Йорку. Тогда после месяцев бесплодных поисков следы Шкатулки Предтеч замаячили на горизонте… Да, это было нелегкое время, но его приятно было вспомнить.

О чем думал Хэйтем, оставалось загадкой. Лицо его было абсолютно непроницаемым. Шэй знал, что тот умеет допрашивать. Умеет быть участливым и внимательным, когда ему это нужно. Умеет быть жестоким и беспощадным. Умеет задавать вопрос за вопросом, почти без перерыва, отчего жертва начинает путаться в собственных словах, теряет ориентацию — и не в силах уже говорить что-то, кроме правды. Но Ахиллес — иной случай. Его не обмануть сочувствием, не запугать скоростью и жесткостью фраз. И Хэйтем выбрал единственную возможную тактику — слушать, сопоставлять и искать ту самую зацепку, которая поможет раскрутить весь клубок, если Ахиллес лжет. Но сам Шэй предполагал… Да что там, был уверен, что бывший наставник говорит правду. Не так уж плохо он знал его когда-то.

— Тогда была весна, — задумчиво произнес мистер Дэвенпорт. — Она в то время нагнетала на меня тоску, потому что совершенно не совпадала с моим настроением. Осень я переживал легче.

По лицу Хэйтема хорошо знающий его человек мог сказать, насколько тому безразлично, что там было на душе у Ахиллеса, но Ахиллес, похоже, и сам догадался. Хмыкнул, отпил чаю:

— Я всегда неплохо знался с индейскими племенами, что жили поблизости. Раньше неплохо знался, а потом, понятно, и с ними никаких дел не поддерживал. Но когда у племени ганьягэха случилось… странное, они пришли именно ко мне. Их боги всегда благоволили мне — уж не потому ли, что я не боялся ступать в их Храмы? Один мальчик из племени, я не знал его имени, стал видеть сны. И престранные сны. Он был так мал, что не смог бы добраться ко мне один. Мать Рода привела его и сказала, что даже шаман не может помочь.

Шэй не выдержал, подался вперед:

— Что не так было с ребенком?

Ахиллес поморщился и властно — не хуже, чем Хэйтем — заявил:

— Каким был, таким и остался. Не перебивай старших, тамплиер Кормак.

— И в самом деле, — произнес Хэйтем, и оба его собеседника застыли, не зная, кого он поддержит. — Мне не терпится узнать, что произошло с тем ребенком.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Шэй так и не понял, его поддержал мистер Кенуэй или Ахиллеса… Но Ахиллес явно принял это на свой счет и удовлетворенно кивнул:

— Я не хотел браться за это, потому что видел слишком много мальчиков и девочек, которых потом пришлось… Но это тоже к делу не относится. Мать Рода просила, и я дал слабину. Когда-то она немало помогала мне, но теперь пришла просить, а не требовать. Она рассказала мне, что мальчик пережил трагедию — его мать погибла у него на глазах, и он оказался среди чужих людей, хоть и его же народа. Первое время никто не обращал внимания, что ребенок просыпается и плачет. Ганьягэха не были к нему равнодушны, просто полагали, что это последствия — и их нужно пережить. Однако другой мальчик, Ганадогон, тоже лишившийся родителей, обратил внимание взрослых на то, что маленький Радунхагейду во сне говорит на чужом языке. Он тогда думал, что это английский, но большинство индейцев знают английский. Язык, на котором Радунхагейду говорил во сне, оказался никому не знаком.