Война без людей - Харитон Байконурович Мамбурин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В итоге, после недолгих раздумий, мной было принято решение пересесть на поезда. Медленно, надежно, можно отдохнуть и уж точно можно успеть удрать из-под «поля мертвеца». Не самая лучшая идея, но я не был о себе достаточно высокого мнения, чтобы пытаться большим клубком тумана проникнуть на международный аэропорт в стране, языка которой я не знаю. А просто выкатить яйца можно лишь на острове, который за тысячи километров от Большой Земли. Це Европа, а что это значит?
Правильно — «Чистота».
В итоге я махровым туристом ехал в вагоне с каким-то хламом, запакованным в картонные и деревянные коробки, жрал нормальную еду, пил нормальный алкоголь, и даже думал нормальные мысли. Негативные ощущения, мучавшие ранее, начали притупляться. Или, возможно, я к ним привык? Всё-таки, Коробок, этот переметнувшийся тип, ни разу и никому не жаловался на подобное. Да что толку думать? Ехать нужно.
Так я добрался до знаменитой Барселоны. Кажется, это уже Испания? Впрочем, неважно, барселонский язык для меня тоже звучал сплошной тарабарщиной, но вот вид взлетающего самолета оказался отличным стимулом покинуть приевшийся вагон. Тут уже я решил, что рискнуть полететь можно, просто стоит выбрать борт, который летит в одну из тех стран, которые… не могли себе позволить себе приобрести ограничитель у Союза.
Так я оказался в Бухаресте, Румынии. Пришлось взять экипаж самолета и пассажиров якобы в заложники, потому что меня случайно обнаружили. Быть преступником мне не понравилось. Надо стоять и заунывно орать на английском, что ничего страшного не произошло, самолёт хоть и захвачен, но летит именно туда, куда вы хотите, заткнитесь пожалуйста, хватит умолять и гундосить, я не буду никого убивать… тьфу. Бесполезно. Но стоило приклеить одну особо толстую и визгливую тетку верх ногами — как случилось чудо…
Румыны среагировали довольно медленно на еще катящийся по полосе самолет с оторванной нафиг дверью, через которую я уже и утёк, так что особого шухера вроде бы не поднялось. Пока.
Поднял я его чуть позже, вовсю педалируя вдоль автострады взрыв-прыжками по направлению к родному советскому Кишинёву, но тут кто бы меня не понял? Полпути пройдено, до границ СССР рукой подать, снова прятаться и таиться… банально не хочется, потому что румыны — это не те люди, у которых может найтись внезапно оружие или неогены, способные меня остановить. Да, я вредный гад, подайте на меня в суд.
Заграница, во всем её многобезобразии, мне откровенно не понравилась. Везде какие-то люди, бормочут на непонятном языке, откровенно паникуют при виде двухметрового меня с закрытым какой-нибудь дрянью лицом… и что другие находят в этом туризме? По-моему, в «Жасминной тени» на порядок лучше жить.
Еще будки тут какие-то пограничные расставили…
— В жопу туризм, — нервно заключил я, сидя в багажном отделении взлетающего с кишиневского аэропорта «ТУ-134», — Хотя на Ямайке было хорошо. Надо будет как-нибудь со своими девчонками повторить. Как-нибудь… когда-нибудь. Или в завещании порекомендую. Или в автобиографии напишу. Мол, что чувствует советский коммунист и старший лейтенант КГБ, когда ему сосёт угашенная в зюзю дочь сенатора от Оклахомы? Какие переживания бьются в его отважном коммунистическом сердце? Какой формат идеологической борьбы ведёт в данном случае его организм? Побеждает ли он, или наоборот, позорно оказывается ведомым действиями капиталистической продажной и развратной мегеры?
Хотя какая мегера? Очень симпатичная девочка была…
Глава 19
Возвращение блудного Симулянта
— В-вы к-кто? — отвлек меня от нарезания бутербродов хриплый и неуверенный мужской голос, — И п-почему голый? И…
— Много вопросов, Петя, — осуждающе покачал я головой, смерив взглядом тощего сутулого парня в несвежих труханах и такой же майке, — Вали давай, приведи себя в порядок. Зубы там почисти, морду потри. Смотреть тошно.
— Вы в св-своем уме⁉ — начавший очухиваться хозяин квартиры, в которую я не так давно нагло влез, решил попробовать повысить голос, — Я-я сей-чааас милицию вызову!!
Он был сутул, максимально неспортивен, давно не брит, с мерзким таким полубрюшком, которое бывает только у тощих от природы дрищей, да и вообще вызывал чувство омерзения. Обоснованное, причем, хотя кто как не я — живой пример того, что по обложке судить нельзя?
Хмуро оценив остаток колбасной палки в руке, я махнул рукой и принялся дорезать кружочки, максимально обделяя хозяина на нормальную хавку.
— Никого ты, Петя, не вызовешь, — хмыкнул я, поправляя на голове маскирующий лицо тюрбан из наволочки от подушки, — Ты, Петь, в розыске. Да и сюда, к своей тётке-фарцовщице, которая на югах сейчас, проник незаконно. Засрал вон всё…
В руке задохлика как по волшебству возник небольшой, наполовину сточенный нож, а дебильно-сонное выражение лица сменилось угрюмой рожей загнанного волка. Он еще больше ссутулился, выставляя вооруженную руку чуть вперед и уже приоткрыл рот, как я, быстро сунув в пасть первый бутерброд, прочавкал:
— Фкавёш фто-нифудь фа фене, я фебе фонт ф фопу фапихаю! И факфрою!
Многое, очень многое можно узнать из такого сакрального источника знаний, как сидящие у подъезда бабки. Может это и смешно, особенно с точки зрения того, кто прожил большую часть жизнь, утопая в океане куда более актуальной информации, просто прущей на тебя со всех возможных источников вроде интернета и приложений с новостями, но вот у советских бабушек не так много вариантов для досуга вообще. Знать всё, что происходит вокруг, чем живут чуть ли не все жильцы дома, в котором эти бабушки обретаются — было для них совершенно естественным явлением.
Так я и обнаружил себе временное пристанище у «королевы» рынка небольшого городского посёлка, располагающегося довольно близко к Стакомску. Следовало провести небольшую разведку, отдохнуть, выработать план дальнейших действий…
— Попишу, сука, псих! — сдавленно выкрикнул Петенька пожелания своей будущей судьбе.
Неверный выбор. Впрочем, послушав бабушек внизу, я мог уверенно сказал, что вся петина жизнь была исключительно неверным выбором. Как говорят в народе: «батька-то его на стенку кончил, так этого козла мухи выходили». В общем, не советую вам бесить голодных и здоровых неосапиантов, умеющих производить слизь. Последняя, в конце концов, и окажется фактором, благодаря которому зонт в жопу всё-таки влезет, но произойдет это далеко не сразу. Да и раскрывать я его особо-то и не буду, уж больно жалобно будет этот мелкий уголовник плакать.
Бабули сдавать Петю просто-напросто боялись, так как слава о его вздорной, капризной и имеющей немало связей тете ходила очень уж нехорошая, а мне поганца было совсем не с руки лишать жизни, потому что хоть и сидел этот перец уже разок, но за неудачный взлом магазина электроники гробить человека — это не по-нашему.
— Надо быть полным дебилом, Петь, — присел я на корточки рядом с съежившимся на полу и подвывающим человеком, — чтобы кидаться с пырялом на неосапианта. Хотя ты и так полный дебил. Ну да ладно. В общем, держи вот два рубля. Держи-держи, крепче. Держишь? Хорошо. А сейчас ты пойдешь, и купишь мне на них газет. Всех, самых свежих. Принесешь мне газеты — и отправишься в больницу, там тебе всё зашьют, что порвалось. Понял?
— Ыыы… — плакал над своей незавидной судьбой Петя. Его неумытое и непобритое лицо было искажено в муках неопытного и невольного дендрофила, болезненно понимающего необходимость быть как минимум китом, чтобы безболезненно иметь дело с такой вещью, как зонт.
—…а если ты решишь не приносить мне газет, то знай — у твоей тети я нашёл еще три ложки для обуви, у них края такие, остренькие. А больничка тут у вас одна. Я тебя найдууу… — пропел я, побуждая в скрывающемся от закона преступнике волю к жизни и доставке свежей прессы. Сделав ручкой в сторону поспешно уковыливающему преступнику (одно только зрелище, как он штаны надевал, было уморой), я вернулся к пожиранию чужой пищи.
Разумеется, вскоре квартиру заполонят товарищи милиционеры, они будут проводить различные мероприятия и экспертизы, фоткать всё это логово зажравшейся фарцовщицы (а шмота и предметов роскоши тут так-то нормально), но потом они всё-таки уйдут, опечатав двери, а я спокойно вылезу из вентиляции и примусь за варку пшенной каши и чтение газет. Поев, с самой мрачной
