Конец фильма, или Гипсовый трубач - Юрий Поляков

— Совершенно верно, мой друг! Жизнь. Анна Ивановна вдоволь хлебнула женского одиночества, помыкалась по ложным женихам, не раз попадаясь на их уды. Это удивительно, Андрей Львович, какой-нибудь нищий сморчок, прикидывающийся брачным соискателем, легко уложит в постель гордую одинокую красавицу, безнадежно отказавшую многим серьезным мужчинам, у которых есть все: внешность, ум, деньги, — нет лишь паспорта без отметины ЗАГСа. За примером далеко ходить не надо: Валентина! Мне вообще иногда кажется, что одержимые замужеством дамы уступают очередному претенденту с теми же целомудренными представительскими намерениями, с какими, допустим, угощают вкусным обедом, предъявляя свое опрятное жилье и послушную дочь, которая не доставит будущему супругу хлопот… А потом выясняется: сморчок и не собирался жениться, он просто коллекционирует некомплектных баб! Может, нам снять фильм про это?

— А что? — оживился писодей.

— В другой раз и с другим соавтором! — усмехнулся игровод. — Но эта красочка нам понадобится! Помыкавшись и оставшись одна-одинешенька, мать с детства внушала Юльке, что замужество — это, в сущности, всего лишь красивый и надежный футляр для хранения дорогостоящей женской благосклонности. В конце концов дочь согласилась выйти за нелюбимого Захара Гелиевича…

— Почему Захара Гелиевича? — обиделся автор «Преданных объятий».

— Вам не нравится? — удивился Жарынин и покосился на него с дружеской насмешкой.

— Нет, не нравится…

— Ваш вариант?

— Рихард Шмаксович.

— Ладно, квиты. Теперь — серьезно. Ну?

— Виктор Степанович.

— Хорошо! С легким налетом исторического свинства! Фамилия этого гада?

— Черевков.

— Отлично! Кокотов, промискуитет идет вам на пользу! Легкий отзвук «чрева» подсказывает вдумчивому зрителю, что перед ним бездуховный козел и стяжатель. С другой стороны, в фамилии есть намек и на гоголевские «черевички», отсюда становится ясно, что он добивался нашу Юлию с мрачным упорством, как кузнец Вакула — Оксану. И поэтому Черевков пойдет на все, если Юлька захочет уйти к другому… Убьет. Каково?

— Я думал, вы всего этого не заметите… — потупился писодей, намекая на несуетную выстраданность фамилии «Черевков», которую он не без сожаления жертвует на общее творческое дело.

— Что я, слепой? Сен-Жон Перс, между прочим, получая «нобелевку», сказал: «Подобно тому, как человек на девяносто процентов состоит из воды, так искусство на девяносто процентов состоит из той херни, которую выдумывают от безделья критики». Простите, коллега, мне надо отлить.

С этими словами игровод подрезал шедший справа длинномер. Мордатый водила высунулся по пояс из окна и, потрясая кулаком, обматерил лиходея. Но нахальный «Вольво», тормозя, уже выскочил на обочину, и взметенный гравий забарабанил по днищу.

— Я с вами? — попросился соавтор.

— Пожалуйста! Мы живем в свободной стране.

23. ЛЯГУШКИ РАЙСКОГО САДА

Кокотов углубился в лес, уже тронутый веселым тленом осени. Рядом с зеленым орешником краснел листьями тонкий кленовый подросток. В воздухе, словно голограмма, висела, искрясь, паутина. Возле мшистых корней плотным пучком росли желтые чешуйчатые грибы. В пегой траве виднелись ярко-оранжевые, как у рябины, ягоды ландыша. Шумно вдыхая бодрый утренний воздух, Андрей Львович оправился, а когда возвращался к машине, услышал бульканье «Моторолы».

О, мой спаситель!

До сих пор мучаюсь оттого, что мы вчера разминулись, но тем слаще будет встреча. Завтра — какое пьянящее слово! Все время думаю о вас и заглядываю в сумочку. Вы все еще ждете меня с окончательными намерениями? Или переговоры с разлучницей продолжаются?! Ах, не отпирайтесь! Я же вас, милый, чувствую! Целую, целую, целую! Завтра, завтра, завтра! Бессчетно ваша! Н. О.

Поразившись женской проницательности, он собрался уже ответить, что тоже скучает и ждет с окончательнейшими намерениями, а единственная разлучница, вставшая между ними, это, увы, неделимая собственность, нажитая бывшей пионеркой в браке. Но тут из леса вышел Жарынин — радостный, деловитый, требовательный. Однако хорошее настроение ему быстро испортили: метрах в ста от них остановился по той же нужде навороченный джип, из которого вылез не менее навороченный хозяин и, не отходя от бампера, залюбовался своей переливающейся на солнышке изогнутой струей. Сквозь притемненные стекла было видно, как его молодая спутница невозмутимо пудрит носик. Машины пролетали по шоссе с равнодушным ревом. Игровод, ругнувшись, тронулся, а проезжая мимо, укоризненно посигналил невеже, но тот в ответ лишь приветливо помахал свободной рукой.

— Посмотрите, Кокотов, и запомните, — хмуро проговорил режиссер. — Вот это и есть повреждение нравов. Вы помните, чтобы кто-нибудь так мочился при Советской власти? Не было такого! После «Валдая», взяв в организм дюжину пива, бывало, измучаешься, бегая по Москве в поисках тихой подворотни. Иногда даже к забытой любовнице заглянешь — от безысходности, а она вообразит себе невесть что. Вот какая была чистота! А теперь? Срам. Животные. Кто виноват?

— Время, наверное… — пожал плечами Андрей Львович.

— Списывать все мерзости на трудное время — то же самое, что оправдывать твердый шанкр в заднице ранними холодами. Запомните эти слова великого Сен-Жон Перса! А виновато во всем, конечно, кино!

— Кино?

— Разумеется! Ну кто, скажите, посмотрев фильм Миры Куратовой, станет мочиться в интеллигентном уединении? Никто. Зато после картин Меньшова хочется быть чище и гигиеничнее. Я к чему вам это говорю…

— К чему?

— Чтобы вы прониклись ответственностью. Мы с вами придумываем не просто сюжет, мы с вами сочиняем ту жизнь, которой будут жить люди в ближайшие десятилетия. Ясно?

— Конечно! — подтвердил Кокотов, так и не поняв, какое отношение кинематограф имеет к либерализации физиологических отправлений в пореформенной России.

— На чем мы остановились?

— Юлия несчастна с Черевковым…

— Да, несчастна. Но так существуют миллионы пар, оказавшихся в общей супружеской постели из-за случайного, но неодолимого стечения обстоятельств. Поверьте, тихое, постоянное несчастье сплачивает двоих надежней счастья, хрупкого и переменчивого. Но для этого необходимы дети. Понимаете? А с детьми у Черевковых не получалось…

— Зародыши тихо угасали в ее чреве… — добавил писодей с библейской тоской.

Жарынин как-то странно посмотрел на соавтора и замолчал, мрачно уставившись на запруженную дорогу.

— Вы расстроены? — участливо спросил Андрей Львович.

— Неважно!

— Из-за мистера Шмакса? — грустно догадался Кокотов.

— Отчасти. Пустяки! Не обращайте внимания. — Игровод мудро усмехнулся. — Продолжим! Итак, наша Юля решила завести любовника. Скорее даже для души, нежели для тела. Она ведь у нас еще не разбуженная женщина. Спит. Но кто знает, какие нити связывают душу с телом: очнувшаяся плоть иной раз может такое натворить с душой! Впрочем, слово «решила» нашей героине не подходит! Вернее сказать, она договорилась сама с собой: если вдруг встречу настоящего человека… Но легко сказать — встретить! Во время прогулок по этому… вашему…

— «Аптекарскому огороду».

— Вот-вот! Мужчины, конечно, к ней подкатывали, но безрезультатно. Одни были несимпатичны, другие неумны, третьи плохо одеты, четвертые вроде неглупы и привлекательны, но от одной мысли, что с ними придется целоваться, у нашей Юленьки по животу пробегал неприятный озноб. Согласны?

— Вполне, — кивнул автор «Кандалов страсти», вообразив Наталью Павловну на скамейке «Аптекарского огорода».

— Разумеется, сморчков, прикидывающихся женихами, она, будучи замужем, отвергала со смешливым презрением. Не возражаете?

— Нет…

— Итак, она у нас красива, начитана, одинока, бездетна и ждет своего принца. Дополнения будут?

— Будут. Можно написать сцену, как она страдает после выкидыша?

— Дались вам эти выкидыши! Мы пишем сценарий о любви или о выкидышах?

— Но ведь это тоже жизнь…

— Великий Сен-Жон Перс сказал: «Человек проводит в сортире гораздо больше времени, чем в объятьях страсти, однако мировая поэзия отдана любви, а не унитазам!» Понятно?

Задетый, писодей хотел ответить что-нибудь язвительное, но тут как раз захныкала в кармане Сольвейг.

— Кокотов, — спросила в трубке Валюшкина. — Ты. Не. Жалеешь?

— Ну что ты, Нинёныш, конечно, нет!

— Неудобно. Вышло.

— Почему?

— Режиссер. На. Меня. Так. Смотрел.

— Как?

— Нехорошо.

— Извини, я не могу говорить.

— Он. Рядом?

— Да.

— Передай. У него. Красивый. Нос.

— Хорошо. — Он скосил глаза на хищный профиль соавтора. — Пока! Целую, сама знаешь как!

— Знаю, — вздохнула бывшая староста. — Звони. Гад!