«Если», 1993 № 01 - Филип Дик

А говорю я все это к тому, чтобы обратить внимание на ряд обстоятельств, о которых, кажется, мы почти не задумываемся.

Во-первых, прогресс (который теперь так модно ругать) — не чья- то прихоть. И не сознательная цель: по большому счету, прогресса едва ли кто-либо когда- либо желал. Ни природа, ни человек к нему не стремились. Это средство выживания и всегда — компромисс. И каждая новая форма цивилизации опять-таки неуклонно удаляет человека от естества. Производящее хозяйство (земледелие, скотоводство) в этом смысле противоестественнее присваивающего — охоты и собирательства; промышленное производство противоестественнее сельскохозяйственного и так далее. Подобные скачки всегда помогали преодолеть обострившийся экологический кризис и пролагали дорогу к следующему кризису.

Во-вторых, наивно надеяться на упразднение противоречий между обществом и природой. Мы не можем не только сами «следовать законам природы», но не способны позволить, чтобы природа жила по своим собственным законам. Ибо тогда цивилизации, культуре в ней места не останется.

Что же выходит? Удел разума — бесконечное насилие, агрессия, разрушение?

Я долго изучал этот вопрос (о некоторых результатах работы рассказано в моей книге «Интеллект во Вселенной», М., Недра, 1991), продолжаю изучать его с коллегами на специальном семинаре по цивилизационным кризисам. И, может быть, главное, в чем я убедился: разум, сталкиваясь с угрозой самоистребления, каждый раз создает более надежные искусственные механизмы сдерживания агрессии. Общество стабильно до тех пор, пока его разрушительная мощь в достаточной мере компенсируется качеством сложившихся культурных регуляторов. Когда же инструментальные возможности значительно опережают искусство самоограничения, цивилизация вступает в полосу кризиса. Далее она либо становится жертвой собственного могущества(драматическая участь многих локальных цивилизаций на нашей планете), либо радикально преображается. Технологии становятся более «щадящими» — т. е. меньшими разрушениями достигается больший полезный результат, — социальная организация становится более сложной, социальный интеллект более емким, способным масштабно видеть мир в его причинно-следственных связях. И самое интересное: совершенствуются механизмы достижения компромисса. Между обществом и природой, между человеческими коллективами, между индивидами.

Вот эту сложную опосредованную зависимость мы обозначили как закон эволюционных корреляций. Из него, между прочим, следует, что ни на Земле, ни в космосе не выживает цивилизация с мощным инструментальным интеллектом, но примитивной моралью. Об этом писал еще Фома Аквинский: абсолютное зло невозможно, оно непременно уничтожит само себя…

Но зло и добро действительно переплетены очень тесно, и «эволюционные корреляции» — закон непростой. Новая технология, более надежная организация создают благоприятные условия для роста населения, социальных и индивидуальных потребностей, возрождается психологическое ощущение всемогущества. И относительно более щадящие технологии оборачиваются еще более тяжелой нагрузкой на природную и социальную среду. Когда кризис охотничьего хозяйства, охвативший на исходе палеолита средние широты Евразии, поставил людей на грань самоистребления, они сумели выжить благодаря переходу к оседлому земледелию и скотоводству (неолитическая революция). Но со временем пригодные для возделывания территории оказались недостаточными, и ответом на новый кризис стало изобретение медных, а затем бронзовых орудий, строительство сложных ирригационных систем, становление первых империй с централизованной системой управления. Когда же и возможности бронзовых орудий были исчерпаны, обострилась конкуренция за территорию, наши предки освоили производство железа. И сравнительно совсем недавно, 300 — 400 лет назад, на тяжелый кризис сельскохозяйственно-ремесленнической цивилизации европейцы сумели ответить промышленной революцией, которая теперь опять привела нас к опасному порогу…

Но не менее интересен другой аспект развития общества. В неолите впервые обнаруживаются компромиссные отношения между племенами: первичные формы коллективной «эксплуатации человека человеком» (воинственные племена периодически отнимали «излишки» производства у сельскохозяйственных соседей, но вместе с тем и защищали их от «чужих» посягательств) сменили поголовное истребление поверженных противников, характерное для всего палеолита. Утверждавшееся в бронзовом и, особенно, в железном веке рабовладение усилило «экономический» интерес к индивидуальной человеческой жизни. Дешевое и жестокое железо, позволив вооружить все мужское население, сделало борьбу за территории столь кровопролитной, что устойчивое существование цивилизации опять оказалось под угрозой. Ответом на это стало глубокое преображение духовной культуры. Иудейские пророки, Заратустра в Персии, Сократ и стоики в Греции, Будда в Индии, Конфуций в Китае коренным образом изменили основы отношений к рабу и врагу. Кровопролитность сражений перестала служить признаком боевого мастерства и предметом похвальбы. Впервые обозначился феномен «политической демагогии» — когда насилие и террор перестали служить единственным средством воздействия на войска и население противника… Наконец, промышленная революция, так очевидно раскрывшаяся перед нами своей негативной стороной, была сопряжена с идеями демократии, просвещения и гуманизма…

Но верно говорят англичане: бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Чем же придется платить, если удастся направить события в самое оптимальное русло?

Чтобы компенсировать накопление генетического груза (в частности, из-за сокращения эпидемий, детской смертности), демографический взрыв, разрушение природы, угрозу войны, инструментальный интеллект должен все глубже вторгаться уже в самые интимные основы социального, психологического и биологического бытия. Это, в свою очередь, резко повышает опасность злоупотреблений, а следовательно — меру ответственности, жизненно необходимую планку морального сознания. Терпимость к различиям, механизмы достижения компромисса должны достигнуть небывалого уровня. И коль скоро события станут развиваться по оптимальному сценарию, то интеллект XXI века будет готов к кардинальному перерождению.

Вот здесь и выступает на передний план самый драматический для нашего современника момент. По мере развития информационной цивилизации, ее носителем будет становиться все более странный противоестественный субъект. Генная инженерия, трансплантации и искусственные органы будут неуклонно удалять человека от «исходного образца»…