Пугалки для барышень. Не для хороших девочек - Даниэлла Вуд

Я с трудом выносила свою британскую контролершу с вечно недовольно поджатыми губами (родители наградили ее именем Натарша с дополнительным эр, вероятно, чтобы сразу было видно, какая она надоедливая дура), которая однажды впихнула меня в свой кабинет размером со стенной шкаф, чтобы отчитать за то, что я завязываю резинкой мешочки с мелочью, которую мы сдавали в конце дня, в три оборота, а не в два. Именно Натарша имела обыкновение проверять, с собой ли у меня карточка с заповедями. В любой момент она могла мне велеть вынуть ее и зачитать, например, заповедь номер шесть: «Я ношу элегантную, удобную и начищенную обувь на каблуке и никогда не расстаюсь со своим бейджиком»; или номер восемь: «Я отвечаю на телефонные звонки с улыбкой в голосе». Это она подала официальную докладную в дирекцию, когда поймала меня без заповедей в кармане. А как насчет Корабля Любви? Ха! Старая поговорка не врет: если человек отправился в круиз, у него или ожирение, или медовый месяц, или заслуженная пенсия. Целых два года мои романтические приключения не заходили дальше доброжелательного наблюдения за бурным танго Бет и Октавио и дружбы с оттенком легкого флирта с крупье в корабельном казино. Гарри родился в Аделаиде, он рассказывал такие неприличные анекдоты, которые можно подхватить только в австралийском баре, а за бильярдным столом всегда разбивал меня наголову. Мы заработали по выговору, когда нас застали после полуночи в пассажирской зоне палубного бассейна с подогревом. У меня это был второй выговор, а у Гарри уже третий.

— По стаканчику на дорожку? — спросил он, указывая большим пальцем на дверь своей каюты. На следующее утро ему предстояло вернуться домой безработным.

— Спасибо за предложение, Газ, но «я с радостью посмотрю, что могу для вас сделать».

Когда мои два года плаваний превратились в два с половиной, в Северном полушарии настало лето, и наш теплоход плыл, как огромный белый отель Монополии, вдоль сверкающих бриллиантовой россыпью берегов Аляски. И пока он протискивался сквозь плотные скопления архипелагов и лавировал в извилистых протоках среди скаливших нежно-голубые зубы ледников, и пассажиров, и помощницу администратора Рози Литтл ожидало новое развлечение.

Рассел был старше меня — достаточно, чтобы я почувствовала себя моложе, но не намного выше. Он поднялся к нам на борт в качестве декламатора, чтобы в течение одного сезона проводить ежедневные чтения в холле на верхней палубе и заодно лишать меня душевного равновесия пристальным, дразнящим взглядом своих зелено-карих глаз.

— Рози и Рассел. О, как мило! — сказала Бет, когда я поведала ей о волнении, которое почувствовала в тот день, когда мне выпала честь показать ему корабль, после чего я осталась в заднем ряду холла и слушала, как он читает со своим жестким шотландским акцентом цикл нежных стихотворений о полете птиц и разбитом сердце.

— Почему мило? — спросила я.

Она растянулась на своей койке в бледно-голубой ночнушке и открыла пачку шоколадного печенья. У Бет не было аллергии на тошнотворную морскую качку. А я сидела на постели, попивая имбирный чай.

— Ну, понимаешь, — сказала она. — Эта как раз та штука насчет имен, о которой ты всегда толкуешь.

— Детерминизм имен? Что ты имеешь в виду? Почему это мило?

— Почитай про имя Рассел. — И она кинула мне книжку про детские имена, которую она хранила в ящике тумбочки и которой пользовалась для составления длинных списков первых и вторых имен для детей, которых собиралась обязательно завести с Октавио.

— Рубен, Рудольф, Руперт… А вот и Рассел: красный или рыжеволосый, — прочла я вслух.

— Вот видишь? Рози встретила суженого!

— Знаешь, Бет, — проговорила я, закрывая книжку и рассеянно поглаживая ее переплет, — в этом и правда есть что-то странное. Угадай, какая у него фамилия?

— И какая же?

— Невелик.

— He может быть! Рози Литтл и Рассел Невелик? О боже, — воскликнула она, — вы ведь настоящие СДДД.

— Что?

— Разве не понимаешь? Вы созданы друг для друга.

Рассел Невелик и я стали проводить много времени вместе, и наши беседы напоминали мне экзотический банкет после многих лет питания одним только хлебом. Разговоры эти были и приятными, и пикантными, и полными аллюзий и цитат. Расселу почти удалось поправить мои отношения со словом эклектичный. Наши дискуссии часто требовали сносок, из-за чего я не раз задерживалась до ночи в корабельной библиотеке над раскрытым словарем (судя по скрипу нового кожаного переплета, я была у него первая), чтобы почитать о нюансах значения слова улетучиваться или выловить из Интернета оставшуюся часть стихотворения Эмили Дикинсон, первыми строками которого он часто меня приветствовал: «Никто не знает Розу… Она как пилигрим…»

Так мы флиртовали, плывя то на север, то на юг вдоль побережья Аляски, пока однажды не оказались на палубе, попивая виски с кусочками льда из настоящего ледника, которые Рассел принес после прогулки в горах. Он сказал:

— Знаешь, мы с тобой играем в одну игру.

От его слов я вздрогнула: мне показалось, что сейчас он скажет что-то опасно реальное. Но когда я бросила на него вопросительный взгляд, он выглядел совершенно спокойным.

— Неужели?

— Да, мы играем в игру. Но мы играем в нее лишь мысленно. Хочешь сыграть взаправду?

— Взаправду? — спросила я, совершенно не представляя, что он имеет в виду.

— Так хочешь или нет?

— Не знаю. Как эта игра называется?

— Игра называется «Не столкни стакан со стола», — сказал он, допил виски и с хрустом разгрыз последнюю льдинку.

— А какие правила у игры «Не столкни стакан со стола»?

— Вот умная девушка. Предусмотрительный подход, разумный, — сказал он, переворачивая свой стакан.

Это был стакан с шестью гранями, и Рассел поставил его вверх дном у самого края стола.

— Цель игры — увидеть, насколько далеко ты можешь толкнуть стакан, не дав ему упасть со стола, — объяснил он и подтолкнул стакан так, что тонкий полумесяц его края выступил за пределы столешницы.

— Теперь твоя очередь, — пригласил он меня.

— Вот так? — спросила я, подвинув стакан всего на миллиметр.

— Ну что же ты? Это твой первый ход. Фортуна смелых любит.

— Так лучше?

— Неплохо, — признал он. — Мой ход.

Так мы по очереди двигали стакан, чтобы полумесяц увеличивался.

— Понимаешь, — сказал он, двигая стакан вперед кончиками пальцев, — самое чудесное в этой игре это то, что ты можешь двигать и подталкивать стакан к краю, но если он упадет на пол и разобьется, ты всегда можешь сказать в свое оправдание, что этого не хотела, просто так получилось. Твой ход.