Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом - Тара Роси

Время пролетело в полном молчании, уж в зените уселось солнце, заливая светом полянку. Жаркие лучи скользили по погребальному ложу, установленному на высоком пне и вкопанному напротив него бревну. Марун туго связывал брёвна, опускал на невысокие стены ложа еловые ветви. Изба без окон была готова, осталось уложить в неё «покойника» и заложить дверь. Вздохнув, наворопник подошёл к выкопанной для невысокого костра яме, обложил её камнями, затем направился ко второй, третьей. Костерки образовывали треугольник, внутри которого располагалась «избушка». Вершина треугольника была обращена на закат и должна заняться пламенем с первым всполохом вечерней зари. Всё было готово к обряду, и эта готовность откликалась страхом в душе юноши.

— Всё готово, ступай в острог, — раздался за спиной родной голос.

Медленно обернувшись, Марун всмотрелся в серые глаза матери. Родослава уже успела переодеться. Облачённая в длинную белую рубаху, простоволосая, босая, она казалась совершенно спокойной, отрешённой.

— Дозволь помочь тебе с обрядом, — решительно заявил он, подняв с земли суму. Осторожно вытянув из неё бубен, Марун добавил: — Тебе одной тяжко придётся.

— Ладно, — кивнула Рода, рассматривая «избу», — токмо как закончим, иди прочь да не оглядывайся… кто бы тебя ни звал.

— Я помню, мати, — шепнул юноша.

Родослава всё с тем же спокойствием подошла к подготовленному кострищу, примяла хворост и траву. В этот миг Маруну хотелось обнять её, рыдать, как малому дитя, молить отказаться от обряда, но он не мог себе этого позволить. В очередной раз поразившись самообладанию матери, наворопник обронил:

— Жаль, во мне не течёт твоя кровь.

— Что с того? В тебе крепнет мой дух, то важнее крови, — возразила Рода, подняв на него взор.

Неторопливо выпрямившись, мать улыбнулась, подошла к воспитаннику. Положив ладони на его щёки, заглянула в глаза. Юношеская бородка уже не щекотала, а колола руки, из головы ушла отроческая спесь — он возмужал, поумнел… он уже не ребёнок, которого она нашла в разорённом кочевниками селе на границе Катая и Азиатской Тархтарии. Четырнадцать лет богатырша растила его, как собственного сына, и обучала своему ремеслу. Опора и гордость — пусть и не кровный, но её сын. Поцеловав его лоб, Рода обняла воспитанника, словно прощаясь.

— Начнём, — шепнула она, отстраняясь.

Марун согласно кивнул, тряхнув смоляными кудрями. Ударив в бубен, прохрипел:

— Боги Светлы, Боги Прави, к нам вы очи обратите. К нам вы очи обратите да мольбы услышьте…

Родослава опустилась на колени, взирая на солнечный диск. Подставила ладони под тёплые лучи, провела по лицу, словно умываясь солнечным светом.

— С Ярой-Солнышком прощаюсь, — запела она. Скользнув подушечками пальцев по земле, продолжила: — Макошь-Землю оставляю, не услышу песен ветра, не услышу воды всплеска. Я мир Яви оставляю да во Нави окунаюсь. Я во Нави окунаюсь до реки Смородины. До реки Смородины да моста Калинова*…

Размеренный бой бубна вторил сердцам, обрядовая песнь стихала, иссякала. Следуя шёпоту Нави, Рода не видела ни солнечного света, ни лесной зелени. Не касался слуха шелест листвы, лишь бой бубна, звучащий из сердца.

* * *

Могучая крепость высилась над величавым Амуром, отражаясь в водной глади. Купеческие и дружинные ладьи покачивались у берегов, пузатые бочки грели бока в лучах уходящего светила. Кони, люди, телеги и тюки — всё смешалось на портовой длани. Неприступный Кинсай — торговый град, военный щит Катайского края. За высокими каменными стенами ютились резные терема — горсть в сравнении с другими городами Катая. Большую часть града занимали торговые ряды, дружинные дома да постоялые дворы. Миряне же селились вблизи Кинсая, пасли скот, ловили рыбу. Избы и хоромы, хлева и сараи укрывались в тенях густого леса и горной гряды, хозяйки хлопотали во дворах, ребятня носилась по округе, гоняя кур. Никого не удивляли кутанные в кольчуги воины, что сотнями прибывали в град и сотнями его покидали.

Вот и камулская дружина расположилась на берегу Амура. Теперь их путь проляжет через леса и поля, к Камулу. Оттого трепетали сердца, улыбки всё чаще украшали лица — два дня пути, и они дома. Распрощавшись с Валдаем и его новыми учениками, дружина ожидала возвращения воеводы. Он должен был передать ладьи главе Кинсая и забрать коней с телегами. Ратмир, не теряя времени, с позволения Демира увязался с купцами и отплыл в Камбалу. Оттого, хоть Баровит и не подал вида, но всё же дышаться ему стало легче. Теперь, пребывая в свойственном ему спокойствии, старший дружинник слушал Ждана. Чем ближе они подбирались к Камулу, тем сильнее одолевало витязя волнение перед грядущей свадьбой. Порой Баровиту казалось, что его друг вот-вот выпрыгнет из ладьи и вплавь махнёт до дома или сейчас же сорвётся с места, украдёт крестьянскую клячу да погонит в Камул. За разговором Баровит пытался отвлечь Ждана, успокоить. Но все разговоры сводились к одному и тому же — свадьбе. Посему старший дружинник слушал молча, приходя к мысли, что Ждану просто нужно выговориться. Радмила спала, свернувшись на покрывале, изредка посапывая в ответ на рассуждения друга. Умила от нечего делать переплетала подруге косу. Волот… Волот удрал куда-то от ставшего невыносимым Ждана.

Подойдя к кромке леса, Волот вновь вслушался — за щебетом птиц слышалось что-то. Голоса откликом Нави возникали в голове, прося о чём-то.

— Боги Светлы… Боги Прави…

Растерев виски, витязь закрыл глаза. Опустившись на колени, сорвал пучок трав, растёр в ладонях.

— …к нам вы очи обратите…

Смех братьев, отдалённые крики ребятни — всё это сбивало, заглушало еле слышный шёпот внутри. Прерывисто выдохнув, Волот поднялся, вошёл в лес.

— К нам вы очи обратите да мольбы услышьте…

Витязь не понимал, чей это голос и чего хочет, но что-то подсказывало, что именно сейчас в нём нуждаются. Обняв ель, Волот прислушался, сам того не замечая, застучал по смоляному стволу, отсчитывая удары чьего-то сердца.

Устав от рассказов о любви, Варваре и будущих детях, Умила закрутилась в поисках брата. Цепкий взор ухватил краешек красной рубахи, скрывающейся за порослью кустарника. Тревога пробежала по спине. Брат мог пойти в лес за чем угодно, и не всегда это означало, что ему нужен провожатый, но именно сейчас Умилу тянуло за ним. Укрыв Радмилу своим плащом, омуженка поднялась, погладила плечо Баровита, стойко выносящего болтовню Ждана, ухватила лямку сумы и поспешила в лес. Найти Волота не составило труда. Он стоял у ели, нашёптывая что-то. Прислушавшись к его голосу и ударам о ствол, омуженка узнала напев заклятья. Стараясь не издавать лишних звуков, Умила вытянула из сумы бубен, ударила о кожаную мембрану.

Волот обернулся, невидящим взором окинул