Сто лет пути - Татьяна Устинова

А что, если… на самом деле канул?.. Что, если беда случилась?

Нельзя об этом думать, запрещено! Дмитрий Иванович храбрый и осторожный, и министр внутренних дел уверил, что за своих «молодцов» ручается. Но что это значит? Справились «молодцы» или нет? И почему так долго нет известий? Должно быть, небыстрое это дело — ликвидировать гнездо террористов. Небыстрое и непростое.

Варвара Дмитриевна стала ходить по кабинету. Разбуженный Генри выбрался из-под кресла и тоже принялся было ходить, но потом сел на ковер и зевнул, лязгнул челюстями. Ему хотелось спать, а ходить не хотелось. По ночам добрые хозяева и их собаки спят по своим местам — так было всегда, и это правильно, а сейчас что такое сделалось?

— Good boy [6], — рассеянно сказала хозяйка Генри.

Пес решил было обидеться на ее рассеянность, но спать хотелось сильнее, чем обижаться, он подумал-подумал и повалился набок прямо посередине комнаты. Теперь Варваре Дмитриевне приходилось его обходить.

В кабинете все было знакомо и привычно с детства, и это немного успокаивало. Вон поблескивает маятник напольных часов — туда-сюда, туда-сюда. Часы немного перекошены вправо, это еще давно, сто лет назад, маленькие Варенька с братом Сережей носились, опрокинули их. Ох, им тогда и влетело от мамы!.. А часы хотели отправлять в Германию, здесь починить никто не брался, а потом папа привел какого-то маленького улыбчивого господина, и тот в два счета наладил механизм. Звали господина как-то очень просто и неинтересно, Иван Степанович, что ли, а Варенька с Сережей звали его Дроссельмейер, так было гораздо, гораздо веселее и загадочней!.. Книжные шкафы, в волнистых стеклах которых отражается свет уличного фонаря. Папины книги брать не разрешалось, но дети отлично знали, где лежит ключик, — с правой стороны на секретере, — открывали и потихоньку читали. Книги были в основном юридические, исторические, но попадались и интересные тоже. Например, «Манон Леско», а еще сочинения господина Прудона. Кресла с полосатой обивкой — который год собираются ее заменить, но отец все время против, а мама только вздыхает и говорит, что была б его воля, он бы и убирать в кабинете запретил, так и жил бы дикарем, а в таком кабинете людей принимать, ей-богу, стыдно. Отец смеется и говорит, что его просителям до обивки дела никакого нет, приходят они не обстановкой любоваться, а о своих делах хлопотать, а дела сложные, внимания требуют.

…Отчего же князь не звонит? Ведь утро скоро!..

А вон кожаный диван, сидеть на нем неудобно, жестко, но отцу нравится, он говорит, что человек не должен себе потакать и разнеживаться! Отдохнул с полчасика, и достаточно, а на таком диване и полчаса пролежать нелегко. Зато кушетка удобная, мягкая, это мама настояла. Когда отец ей читает, она сидит на кушетке и что-нибудь шьет. А отцу нравится на нее смотреть.

На ковре чернильное пятно, Марфуша-горничная чернильницу опрокинула и ловко угодила, в самую серединку, как нарочно!.. По-всякому старались отчистить, горячей водой с мылом мыли, пятно только побледнело немного, да так и осталось. А вон…

Затрезвонил телефон.

В тишине и полумраке ночной квартиры его трезвон оглушил так, что уши заложило, и сердце ударило больно, отдалось в ушах же. Ноги стали ватными, а ладони вспотели.

Варвара Дмитриевна медленно приблизилась к аппарату и осторожно сняла трубку «Эриксона».

— Вас слушают, — едва выговорила она задыхающимся голосом.

— Прошу покорнейше меня простить, — раздался совершенно незнакомый голос, очень смущенный. — Понимаю, что время позднее, но… Варвара Дмитриевна, это вы?

— Кто это!?

— Отец Андрей, доброй ночи. Нет ли известий от князя, Варвара Дмитриевна?

Она не сразу поняла, кто такой этот отец Андрей.

— Доброй ночи, — сказала она, вспомнив. — Никаких известий нету. Я… жду.

В аппарате немного помолчали.

— И я жду, — признался батюшка. — Даже, знаете ли, бегал на Малоохтинский. К вящему изумлению матушки. — Тут Варваре Дмитриевне показалось, что он улыбнулся смущенно. — Не утерпел.

— Что там?

— В том-то и дело, что ничего, Варвара Дмитриевна, голубушка. Все тихо. Я близко-то не подходил, из опасения нарушить планы Дмитрия Ивановича. Немного под липами послонялся, да и вернулся к себе ни с чем. Вот… телефонирую.

— Никаких известий, — повторила Варвара, чувствуя только, что очень устала, так устала, прямо ноги не держат.

— Вы крепитесь, голубушка. Бог милостив, обойдется.

— Я стараюсь, стараюсь! — сказала Варвара. Еще не хватает заплакать!.. — Если вы что-нибудь узнаете…

— Сию же минуту вам сообщу, — пообещал отец Андрей. — Ну, простите, что потревожил.

Положила трубку, стала опять ходить. Хорошо отцу Андрею, он хотя бы смог «сбегать» на Малоохтинский, где должны были развиваться события, а она и этого не может. Она должна сидеть и ждать.

Ждать, ждать… Так и с ума сойти недолго.

Скрипнула дверь, Варвара Дмитриевна оглянулась стремительно.

Отец, всклокоченный со сна и, кажется, недовольный, вошел и остановился как раз на чернильном пятне рядом с раскинувшимся тезкой британского премьер-министра.

— Что за всенощные бдения? Телефонируют тебе по ночам! Да еще без света сидишь!

Пожал плечами, фыркнул и уселся на диван, вытянув ноги.

— Зажги лампу, Варя.

— Папочка, нет, не надо лампы!..

— Ну, как хочешь. Что, бессонница у тебя?

Она кивнула.

— Нужны прогулки. Свежий воздух, знаешь, чудеса творит! А еще лучше на Волгу уехать! Мама ждет, соскучилась без нас!

— Папочка, ты знаешь, у меня служба.

— Ну, служба твоя никуда не денется. А вот расстройство нервов таким образом нажить очень даже просто.

— Нет у меня никакого расстройства нервов.

— Хочется верить, — как будто подытожил отец. — Ну-с?

— Что?

— Рассказывай.

— Что рассказывать, папа?

Отец запахнул халат таким движением, как будто на нем был вовсе не халат, а вицмундир.

— Рассказывай все, — велел он неторопливо.

Варвара Дмитриевна вздохнула, подумала, потом забралась на диван рядом с отцом, привалилась к его плечу.

— Папочка, милый, ничего не могу тебе рассказать. Я слово дала.

— Кому?

— Дмитрию Ивановичу.

Кажется, отец не ожидал ничего подобного.

— Удивительное дело! Впрочем, вряд ли князь стал бы из-за пустяков брать с тебя слово. — Он вздохнул и погладил Варвару по голове. — Все в политику играетесь, как в игрушки. Не наиграетесь никак.

— Какие же игрушки, папа! Это так серьезно и важно!

— Для кого важно, Варя?

Она приподняла голову с его плеча.

— Для России.

— Вот прямо так, ни много ни мало?

— Да, папочка! И я не понимаю твоего… отношения! Князь Шаховской думает только о том, как бы устроить нашу жизнь разумно и правильно.

Отец вздохнул.

— Не он один думает. Да все не придумывается никак. Меньше нужно думать, вот что я тебе скажу. Действовать надо, работать.

— Мы работаем, папа! Дума работает!

— В Думе только кричат: «Долой министров! Долой монархию!» Каково государю это слушать, а?..

— А народу каково терпеть? Столетиями рабство, темнота, болезни, труд с утра до ночи, как на каторге. Да и на каторге лучше! Даже колодникам еду дают, а у нас свободные крестьяне уездами от голода мрут!

— Избави бог, — отец перекрестился. — Вот и надо землей заниматься. Журналы заграничные по агротехнике выписывать, крестьян уму-разуму учить, сельскохозяйственные школы открывать, чтобы кладовые и амбары всегда были полны, чтоб земля родила! А вам некогда этим заниматься, вы в присутствии заседаете, статейки пишете…

— Папа, ну что ты, право? Что же, умственная жизнь не считается? Только для живота и следует жить, для сытости только? Никакая сытость не впрок, когда нет справедливости!

— Это тебе князь так сказал?

— Я и сама понимаю.

— Какая умница-разумница у меня дочка. За справедливость радеет.

— Папа, ты смеешься?

— И не думаю даже, — поспешно сказал отец. — Как можно? А кто телефонировал?

Варвара Дмитриевна вздохнула. Ведь знала, что отец ни за что не отстанет. Так и будет допытываться и потихоньку-полегоньку все и выпытает. Мама другая. Мама считает — всегда считала! — что интересы и тайны детей надобно уважать, в душу не лезть, на откровенность не вызывать. У отца все наоборот — уверен, что дети, даже взрослые, нуждаются не только и не столько в собеседниках, сколько в руководстве. Дела детей — докука родителей. Пока живы и здоровы, родители обязаны помогать детям, наставлять, учить, указывать, что правильно, что неправильно. Отца в его воспитании вели по старинке, воли никакой не давали, и, кажется, он до сих пор побаивается бабушки Татьяны Дмитриевны, все сообразуется с ее мнением, все оглядывается, что она скажет.