Лена и ее любовь - Юдит Куккарт

Как сложится ее жизнь по возвращении из пустыни? Вчера в темноватом баре она обедала рыбой с картошкой. Снаружи 80° по Фаренгейту и солнце. Завтра тоже так будет. Так оно и пойдет. Смотрит в небо. Еще не скоро стемнеет, не скоро все станет выглядеть как накануне, будто там, наверху, кто-то размял лепестки розы, еще не скоро мигом опустится ночь и похолодает. У края дороги деревья воздели руки к небу. Это пророки, не желающие садиться, хотя им это заповедано свыше. Не желают они покоя. Потому что нельзя сидеть патетично. Она едет. Вот первая машина ей навстречу, ей и камню. Полотно дороги узкое, ее «тандерберд» мчится посередине. Встречная машина сворачивает, но поздно. Поглаживая водительскую дверь, она видит человека в бейсболке, в заднем зеркале отмечает один, другой перевороты, пыль, сверкание, а потом отыскивает глазами что-то темное, мягкое, и оно самую чуточку приподнимается, будто всхлипывая, над дорогой и там остается. На зеркале надпись: «Objects in mirror are closer than appear»[19]. Вот ей и показалось то, что она увидела. Ветер подхватывает волосы, развевает над голыми плечами. На ней синяя спортивная майка, голые руки. Боже, человек есть лишь жалкий абрис Твоего творения, — говорит Августин. Говорит Людвиг.

«Indian Springs», Индиан Спрингс, на следующей табличке. Но никакого поселения, одни декорации, фанерные фасады и ничего за ними. «Petrol Station», «Bank», «Landry», «Gun»[20] — вывески на заведениях, которых нет. «Bar» — написано над баром, которого нет тоже. Его дверь над низеньким порожком, какой в жизни не переступит нога человека, ведет из пустыни в пустыню. Ты был внутри, я был снаружи, — Августин и Людвиг.

А пустыня становится холмистой, мягкие линии накладываются одна на другую, и выглядят тогда как бархат, как боги, как звери, как губки, как голые люди. «Kimberly Driving School»[21] написано на крыше автомобиля, и тот все ближе и ближе. Там над рулем женская прическа, а рядом мужская лысина. Догоняет, не сворачивая, таранит багажник. Автомобиль мотает из стороны в сторону, а она толкает и толкает, пока лысина не перехватывает руль у прически и не выворачивает вправо, так что сотрясается воздух. Машина — на дыбы. И гудит. Вот так и стоит, вот так и отправляется в преисподнюю на фоне пустыни и неба. И гудит. Водительская дверь нараспашку, показывается нога. Лена едет дальше. У нее ни воды, ни хлеба, ни денег, ни вчерашнего хорошего настроения. На обочине красный грузовик попыхивает на холостом ходу. Человек с длинными блестящими волосами выходит, руку козырьком поднимает к глазам. Тоже слышал взрыв. Наконец гудок оборвался.

Земля окрашивается, как палитра живописца. Темнеет. Скоро появится луна, и на вид она тут старше, чем в любом другом месте на свете. И Лена становится нерешительной. Ты был у меня, но меня у тебя не было. Людвиг, наконец-то. Мотоцикл. Ей навстречу. «This is a private road»[22], — бормочет она, руль в руках, машина на самой середине дороги. «This is a story of speed», — поет радио женским голосом. Она подпевает, мотоцикл приближается. Видны двое, фигура впереди помельче. Руки крупного человека на талии маленького. Маленький человек оказывается стройным. Женщина! Совершенно точно. Волосы до плеч огненного цвета, и уверенностью посадки дает понять всем и каждому, как она хороша, со своей длинной талией, со своей грудью — чуть низковатой, но зато полной и округлой, под кожаной курткой. В ее обличье нет таких следов возраста, какие бы не стерлись любящим взглядом. Той, что ведет мотоцикл, это хорошо известно.

Слева на обочине показывается ржавая бензоколонка, на въезде и выезде отгороженная от дороги каменными столбами. Держит руль, глядит на часы. Двадцать минут четвертого. Большой человек позади маленького на ходу поднимает руку, что значит: «Стой». Или: «Привет». Или: «Ты — здесь?» Она тоже хочет поднять руку, но вместо этого запускает ее в волосы и едет вперед, потому что большой человек снял шлем и теперь их разделяют два-три вздоха или мгновенья. Синева его глаз достигает ее и на расстоянии. Смотрит ему в лицо и едет. И теперь их разделяют один вздох или мгновенье. Его лицо хорошо видно, и ее нога на руле дрожит, как могут дрожать руки. Цель у нее древняя, как мир. Идет на него, и не за рулем, а с натянутым луком.

В любви два пути. Она выбирает: или защитить его, или уничтожить. Вновь лепечет слова Августина, известные ей только потому, что ей знаком Людвиг: Поздно я тебя полюбил. Поздно я тебя узнал, и проезжает мимо ржавой бензоколонки, и видит две вертикальных морщинки между Людвиговых бровей, и что женщина с тонкой талией движется на нее с открытым забралом. Машина и мотоцикл мчатся навстречу друг другу, будто справа и слева от этой дикой дороги нет съезда, нет места, нет мира, будто за обочиной крутой обрыв к морю. Люби — и делай что хочешь, — вторит она Августину. В последнее мгновенье Людвиг оставляет талию другой женщины, рывком мотоцикл вправо, мимо ее машины. Мимо. Переворот, скольжение, громкий предсмертный хрип? Ни мрака, ни холода, ни раскаянья, ни надежды. Не обернулась и в зеркало не посмотрела. Машина прокатилась чуть-чуть вперед и встала. Выходит. Сделано. Исполнилось. Теперь надо оглядеться в этом мире. О чем она сейчас думает? Лишь легкий ветерок веет, касаясь лица, как мелкий дождик, и конец дня предстает радостным и светлым.

Человек большой и человек маленький лежат метрах в десяти от мотоцикла. Она идет. Шлем у женщины все еще на голове, издалека видно. Лежат, как чайная ложка ложится в столовую, у каменного столбика бензоколонки. Женщина по-прежнему у него на коленях, только перевернувшись на бок. В последнюю секунду он, видно, успел снова обнять ее талию. Лена подходит ближе, совсем близко. Двое зверюшек, выставленных на обозрение, лица бледные и нежные, как стопа снизу. Мотоцикл валяется отдельно. «БМВ К 75 s». Нацистская машина, так всегда говорил Дальман. Людвиг и женщина не менее десяти метров проехали по асфальту в этой позе, как влюбленная пара во сне. Но они не спят. И не истекают кровью. И не дышат. И ничего не болит, а ему еще повезло, потому что маленькая женщина на коленях сыграла роль безопасной подушки. Лена разглядывает Людвига. Красивый мужчина. Молодой, все впереди, и легкий ветерок веет. Грудь у нее болит, но не слева, а справа. Это не сердце, это легкое покалывание, как при кормлении младенца, — так она думает. Другую половину его лица, что на земле, она не видит. Наклонилась и нежно коснулась другой щеки рукой. Ладонь в краске.

«Так, ошибка! — пронеслось в мыслях. — Вот же, кровь».

Будто молнией тело пронзает дрожь, какая бывает во сне и какая заставляет спящих со всей силы стукнуть по матрацу. Падает, падает навзничь посреди дороги, усыпанной щебенкой. Где-то у Лас-Вегаса с тупой болью в левом виске.

— Камушки мелкие, — бормочет и просыпается в машине рядом с Беатой. Головой с задней спинки сиденья соскользнула на ее плечо, на худое ее и острое девичье плечико. — Что, приехали?

«Марктхалле» в предутреннем сером сне напоминает уединенную деревушку под снегом. Стулья по четыре штуки прикованы к столикам, под деревьями контейнер для строительного мусора. Надпись виднеется только очертаниями букв, пустых, без подсветки. Ласковый воздух и странная тишина — вот что ее окружило, как только захлопнулась дверца машины. И ни следа человека, способного напомнить, что она не одна в этом мире.

— Только недолго! — кричит ей вслед Дальман, опустив боковое стекло. — Мы все устали.

«Ах, да пусть бы они забрали машину и ехали дальше», — мелькнуло в мыслях.

«БМВ» черного цвета у дома напротив «Марктхалле». На улице ни детей, ни женщин. Пивная пуста, зал с длинной стойкой отгорожен веревкой, на ней табличка: «Уважаемые посетители! Внизу открыт клуб». Подошвы щекочет музыка, для которой они уже слишком стары, и она, и Людвиг, — правда, дело происходит в Берлине.

И вот он поворачивается от стойки, а глаза его смотрят по-разному. Один лучится печалью, другой мертв. Гасит сигарету, сунув в пустую пачку и откидывает голову. Есть в этом движении отрешенность умирающего зверя.

— Знаешь, что едва не произошло со мной? — говорит Людвиг.

Judith Kuckart

Юдит Куккарт (р. 1959) — прозаик и режиссер, автор нескольких романов, пьес и сборника рассказов. Награждена многими престижными премиями, как в Германии, так и за ее пределами.

Lenas Liebe

«Сколько у нас времени? — вот что хотела она спросить у любви. Сколько времени? — задала вопрос циферблату…

С самого августа из времени они выпали и попали в прекрасное место. Называлось оно так: настоящее…

И это вовсе не та реальность, которую они делят со всеми другими людьми на свете. Это просто жизнь.

Их жизнь, собственная. Почему же надо посреди жизни обязательно смотреть на часы?»