Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Наша наука, убедившись в несостоятельности советского «антинор­манизма» (а эта негативная оценка распространилась и на труды истин­ных антинорманистов ХѴІІІ-ХІХ вв.) и пересмотрев свой взгляд на нор-манскую теорию, вскоре получила материальное подтверждение пра­вильности своего выбора, гласящее о якобы массовом присутствии скандинавов в русской истории. И их «материализация» связана с архео­логией, посредством которой в научный оборот были введены доказа­тельства норманства варяжской руси весьма сомнительного свойства: археологи-норманисты чуть ли не все неславянские древности объявляли скандинавскими (т. е. действуя все тем же способом, о котором говорил в 1872 г. Д.И. Иловайский) и приписывали их летописным варягам. При этом из всего огромного материала абсолютизируя т. н. «норманский», удельный вес которого и сегодня буквально микроскопичен, да к тому же он мало связан со скандинавами напрямую, ибо был привнесен в се­веро-западные пределы Восточной Европы в качестве предметов тор­говли, обмена, военных трофеев, в ходе сложных миграционных процес­сов, вобравших в себя представителей многих этносов, в том числе и не­славянских, что придало культуре названного региона очень много оттенков (в какой-то мере и скандинавский).

Так, во многом именно торговлей объясняли И.П. Шаскольский и В.В. Седов присутствие скандинавских вещей в землях славянского и финского населения, а В.М. Потин - «необходимостью скандинавских стран расплачиваться за русское серебро». А.Г. Кузьмин справедливо под­черкивал, что вооружение и предметы быта «можно было и купить, и выменять, и отнять силой на любом берегу Балтийского моря». Но этим скандинавским и псевдоскандинавским вещам было придано осно­вополагающее значение в разрешении варяжского вопроса. Как утверж­дал в 60-х гг. признанный авторитет в области славяно-русских древнос­тей А.В. Арциховский, «варяжский вопрос чем дальше, тем больше ста­новится предметом ведения археологии. ...Археологические материалы по этой теме уже многочисленны, и, что самое главное, число их из года в год возрастает. Через несколько десятков лет мы будем иметь решения ряда связанных с варяжским вопросом загадок, которые сейчас представ­ляются неразрешимыми». При этом ученый поставил под серьезное со­мнение возможности письменных источников в его разрешении, сказав, что для ІХ-Х вв. «они малочисленны, случайны и противоречивы».

Уже более 40 лет минуло после столь оптимистического прогноза вы­дающегося археолога, предрекавшего решение «ряда связанных с варяж­ским вопросом загадок». Но этого не произошло. Более того, как конста­тировал в 1975 г. археолог Д.А. Авдусин, говоря об увеличении археоло­гических данных именно по варяжской проблеме: «...Во многих случаях происходит топтание на месте и даже возврат на старые позиции». При этом он заметил, что в обсуждении захоронений знаменитого Гнездова под Смоленском «наиболее активно обсуждается именно проблема эт­носа - этнической принадлежности людей, погребенных в его курганах, -та самая проблема, которая якобы не играет роли в норманском вопросе». Причем ленинградские археологи, резюмировал Авдусин, стремятся «доказать наличие в Гнездове значительного количества» скандинавов. В 1986 г. А.Г. Кузьмин охарактеризовал археологию «главным прибежищем норманизма», тем самым показав, что проблема заключается не в ко­личестве археологических находок, возведенных Арциховским в абсо­лют, а в их интерпретации, на что справедливо указывал сам же ученый в 1962 г. на состоявшемся в Риме международном конгрессе историков.

Археологи и активные проводники идеи норманства варягов Л.С. Клейн, Г.С. Лебедев и В.А. Назаренко утверждали в 1970 г., что «оп­ределение скандинавского происхождения многих категорий вещей в настоящее время не представляет собой трудности» (специалист в облас­ти саг Т.Н. Джаксон считает, что эти ученые «выработали строго научную и логически последовательную методику определения этнической при­надлежности археологических древностей и объективную систему под­счета «достоверно варяжских комплексов»). Но мнения коллег-архео­логов нисколько не позволяют разделить оптимизм Клейна, Лебедева и Назаренко. Так, И.В. Дубов в 1982 г. отмечал, что одной из сложнейших задач славяно-русской археологии ІХ-ХІ вв. как раз «является этническое определение древностей». Тогда же Р.С. Минасян констатировал, что этническая атрибуция археологических находок в Северо-Западной Руси не всегда убедительно обоснована. Отсутствие «надежных этнических инди­каторов. — прямо пишет он, — позволяет манипулировать археологичес­кими памятниками в зависимости от концепции того или другого ис­следователя». Именно это обстоятельство имел в виду Д.А. Авдусин, сказав в 1975 г., что статьи Л.С. Клейна, Г.С. Лебедева, В.А. Назаренко и В.А. Булкина «вызывают возражения... в методах привлечения источни­ков и приемах освещения общеисторического фона», порождают «сомни­тельные «теории» с норманистским оттенком». При этом подчеркнув, что «для привлечения вещей к решению этнических проблем эти вещи дол­жны быть сами этнически характерными или, по крайней мере, опреде­лимыми», и напомнив, что до работ Арциховского «каролингские мечи категорично объявлялись скандинавскими».

По признанию А.А. Хлевова, введение в советскую науку корпуса ар­хеологических источников оказало «революционизирующее» воздействие на спор об этносе варягов. Археологи-норманисты, ведя в 60-х - 80-х гг. раскопки древностей Северо-Западной Руси и интерпретируя их самую значимую часть только в пользу скандинавов, нарочито шумно вводили их в научный оборот, что было вызовом-протестом официальному «антинорманизму», который хотя и не мешал вести разговор о варягах-нор­маннах, но все же сильно сдерживал его тональность. Вместе с тем они начинают, идя в русле, как это кажется кому-то и сегодня, «провидческих и пророческих» слов А.В. Арциховского, формировать, если повторить за Авдусиным, «общеисторический фон» ІХ-Х вв., при этом не только превышая возможности своей науки, но и решая варяжский вопрос исключительно в духе старого времени - в духе «ультранорманизма» первой половины XIX столетия. Так, Клейн, Лебедев и Назаренко, ис­ходя из археологических данных, но их же собственной оценке, недос­таточно широких и полных, утверждали о значительном весе сканди­навов в высшем слое «дружинной или торговой знати» Руси, а также о присутствии на ее территории некоторого числа скандинавских ремеслен­ников. Норманны в X в. составляли, утверждали они, «не мене 13 % на­селения отдельных местностей». По Киеву эта цифра выросла у них уже до 18-20%, но более всего, конечно, впечатляло их заключение, что в Ярославском Поволжье численность скандинавов «была равна, если не превышала, численности славян...». Одновременно с тем авторы говори­ли о представительном вкладе скандинавов в материальную культуру вос­точнославянского общества, куда ими якобы были привнесены многие виды оружия (прежде всего каролингские мечи).

В 1978 г. В.А. Булкин, И.В. Дубов, Г.С. Лебедев высказали твердое мнение, что ладожский материал «раскрывает реальное содержание ва­ряжской легенды». На следующий год А.Н. Кирпичников пояснял, что в 862 г. в Ладоге появился один «из норманских конунгов», в связи с чем она, «как сообщает летопись, становится столицей складывающейся империи Рюриковичей». В 1981 г. этот посыл стал уже ключем к рас­крытию одной из сложнейших загадок русской истории. Кирпичников, Лебедев и Дубов, оперируя вещественными находками, в том числе и ими объявленными скандинавскими, известили, что «в ладожских мате­риалах нашла свое решение варяжская проблема», суть которой они све­ли к тому, что в Ладоге в середине IX в. «на какое-то время» утвердился призванный норманский конунг со своим двором и дружиной, «обеспе­чивая безопасность города и охраняя его судоходство, в том числе и от своих же норманских соплеменников, неоднократно угрожавших Ладо­ге» (такого рода «открытия» много раз звучали в прошлом). Насколько подобные утверждения расходились с конкретными историческими дан­ными, видно по словам крупнейшего знатока древнескандинавской исто­рии Е.А. Рыдзевской, в свое время отметившей, что самое раннее упоми­нание Ладоги в сагах относится лишь к концу X в., и что в них не на­ходим «ни малейшего намека на какие-нибудь скандинавские поселения» в Ладоге и Приладожье.

В 1981-1984 гг. археолог Д.А. Мачинский уже характеризовал норман­нов исключительно носителями «социально активного начала до 1030-х го­дов», как «организующую суперэтничную силу», сыгравшую роль «ка­тализатора начавшихся процессов, роль дрожжей, брошенных в тесто, которому приспело время стать многослойным пирогом - государством». К сказанному он добавил в духе советского «антинорманизма», утвер­ждавшего о преобладающей роли внутреннего фактора в образовании Киевской Руси, но уже с серьезным смещением привычного акцента, что «все социально-экономические предпосылки для возникновения государ­ственности имелись к IX в. и в чисто славянской среде и можно было бы обойтись и своей закваской, но варяжскими дрожжами получалось быстрее и лучше». Вместе с тем ученый подчеркивал, что скандинав­скую природу имени «Русь» подтверждает топонимом Roslagen. Пред­ставители других отраслей наук, работая над варяжской проблемой и законно полагаясь на точность заключений археологов, не только уверо­вали под их влиянием в массовое и чуть ли не в повсеместное присут­ствие скандинавов на Руси, но и, в свою очередь, подгоняя собственные построения под их выводы, еще больше усиливали накал норманизма в историографии, прикрытого псевдоантинорманистской фразеологией.