День Медведя - Светлана Багдерина

Царевич честно задумался, но супруга, не дожидаясь ответа, махнула рукой и увлеченно продолжила информировать его о том, о сем, о пятом, о десятом…

– …а еще наш Спиря позавчера с кем-то подрался, – через полчаса добралась она и до последнего пункта. – Вернее, они там и без него хорошо справлялись, а он непонятно с какой балды разнимать полез. Ну, и накостыляли друг другу… И ему заодно. Оба глаза у бедолаги заплыли, как у вамаяссьского посла. Что ни шаг, то ох на ахе. Находка ему компрессов да примочек налепила, мазями намазала – не то, что человек неподготовленный, кабан бы тот увидел – так и то со страху бы копыта откинул. Пришлось им с Карасичем на сегодня поменяться – тот в оцепление пошел, а Спиря дворец караулить остался.

– А ты уверена, что это случайно? – Иван встревожился вместо того, чтобы посмеяться, как рассчитывала Серафима.

– А что ж они, по-твоему, специально его поджидали, чтобы драться начать? – насмешливо хмыкнула она. – Конечно, случайно. Если ты думаешь, что он – это… э-э-э… как бы поосторожнее выразиться… не совсем он… это не значит, что так же думает еще кто-то. Кому лишний конкурент – в горле ёж. В конце концов, у нас имеется соглашение, подписано оно четверыми, и он не в их числе, а, значит, если не докажет своих прав до Дня Медведя, то может не беспокоиться вовсе. Ни он, ни тот, кто выиграет. И не думай, пожалуйста, что мне это нравится больше, чем тебе… Но доказательств нет, и где еще их искать, я ума не приложу. Точка.[84]

– Может, ты и права, – невесело пожал плечами Иванушка и устремил рассеянный взгляд на творящиеся на площади перемены. – Скорее всего, ты права. Но я всё равно попрошу наших гвардейцев, чтобы они его больше одного не оставляли. Так. На всякий случай.

За сегодняшний день площадь успела побыть концертным залом и ристалищем. Теперь же, на первый взгляд, на второй и даже на третий, она медленно, но верно превращалась в столовую.

Доски с нескончаемых подвод с грохотом сгружались графскими слугами на звонкий булыжник площади, и там за них с рвением принимались постольские плотники. Не покладая ни рук, ни молотков, без устали сбивали они длинные доски вместе и пристраивали их на высокие и низкие козлы. Высокие – столы. Низкие – скамейки. Забор, ограждающий зону соревнования, и барьер в первую очередь были разобраны на составляющие, и тоже возродились в виде бесконечных и однообразных столов и скамей.

Люди, подобно вышедшей из берегов реке, незаметно заполнили всё свободное пространство между столостроителями и только и ждали, пока будет готова очередная скамья, чтобы набиться на нее до отказа. Счастливчики, уже сменившие нервное стоячее положение на комфортное сидячее, оживленно перешептывались, строя самые одинаковые гастрономически-кулинарные предположения.

Пир на весь мир – вот что ожидает их безо всякого сомнения, постановил коллективный разум и желудок к моменту появления с Полковой улицы последних трех телег с пиломатериалами и гвоздями. Вот это граф. Удивил, так удивил.

– Путь к сердцу народа лежит через желудок… – с меланхолической усмешкой разглядывая самый огромный обеденный зал на Белом Свете, проговорила Серафима. – Ну и хитрюга этот Брендель. Знает, чем взять оголодавшего аборигена. Вот тот самый случай, когда величина народной любви будет прямо пропорциональна длине меню. Просто и эффективно.

– Ну, я бы не сказал, что так уж просто, – покачал головой Коротча, с плохо скрываемым сожалением разглядывая занятые не им скамьи. – Это ж сколько мяса надо нажарить, хлеба напечь, картошки наварить, рыбы насолить, масла насбивать, огурцов намариновать, или чего они там еще накашеварили…

Министр канавизации захлебнулся слюной и замолчал, пожирая глазами готовые вот-вот покрыться невиданными яствами пустые столы.

С последним ударом молотка, загнавшего последний гвоздь в последнюю скамейку, на площадь выехал на белом коне и в белом горностаевом плаще сам затейник.

– Добрые мои… горожане, – сладким голосом обратился он к собравшимся, и те, совершенно справедливо рассудив, что чем скорее закончится официальная часть, тем скорее начнется развлечение, взорвались аплодисментами. Но так легко от графа отделаться было нельзя.

Дождавшись, пока добрые горожане выдохнутся или сообразят, что настолько коротких официальных частей не бывает даже в Лаконии, граф благодушно откашлялся и начал с начала:

– Добрые мои… горожане. Долгие годы под железной пятой проклятого узурпатора принесли вам бесчисленные и немыслимые страдания. В угоду прихоти горстки прихлебателей самозванца вас безжалостно лишали самого простого и необходимого каждому человеку. У вас отняли праздники. У вас вырвали из рук свободу. Вас оставляли без еды и воды. Даже самый обычный хлеб превратился для вас в роскошь!.. Как помыслю об этом – сердце сжимается в комок!..

Граф Аспидиск остановился, утер краем кружевной манжеты сухие глаза, сглотнул комок – наверное, тот самый, в который превратилось его сердце – и продолжил крещендо:

– Но не хлебом единым жив человек!.. И сегодня я хочу вернуть вам сразу всё, что украл у вас жестокий эксплуататор – праздник, свободу и хлеб! В одном из его проявлений, если быть совсем точным, но это мелочь. Что же это такое, о чем я веду сейчас речь, вы с минуты на минуту узнаете сами! И – я уверен – чистая радость открытия озарит искренними улыбками ваши суровые чела!..

Народ, со всё возрастающим недоумением и сомнением выслушивавший пламенный спич Бренделя, с облегчением перевел дыхание, когда его светлость торжественно подняла руку вверх, привстала на стременах, и величественно взмахнула белой перчаткой.

По такому сигналу могли двинуться в бессмертие под развернутыми знаменами и с барабанным боем армии. Мог решаться вопрос чьей-то жизни и смерти. Могло падать покрывало с только что отстроенного замка.

Но в Постоле произошло только то, что со всех впадающих в нее улиц и улочек вдруг и одновременно устремились на площадь гремящим колесами и копытами потоком очередные телеги.

Взволнованный люд ахнул, как завороженный привстал с мест, стараясь поскорее если не увидеть, что же такого нажарил-напарил для них граф, то хотя бы унюхать… Безрезультатно.

На телегах стояли серые ряды ни чем не примечательных и не пахнущих пятнадцатилитровых бочонков и корзины, доверху наполненные кружками самых разнообразных калибров, мастей и форм.

На каждой кружке красной краской была грубо намалевана стилизованная корона, а под ней – вычурная заглавная «Б».

– Что это?.. – выразил всеобщую озадаченность кто-то из-за ближнего к графу стола.

– Это и есть настоящее веселье и радость! – по-настоящему весело и радостно объявил Брендель и подал знак слугам. Те похватали бочонки и корзины и понеслись между столами, расставляя и раздавая инструкции:

– Бочки без разрешения не трогать… Кружки не больше одной на рыло… Бочки без разрешения не трогать… Кружки не больше одной на рыло… Бочки без разрешения не трогать… Кружки не больше одной на рыло…

– Добрые мои горожане, – обратился к притихшей аудитории граф, едва не источая слезу от умиления собственной щедростью и прозорливостью. – Пейте, не жалейте! Веселитесь от души! Это – хлебное вино, оно для счастья вам дано!

– Я поэт, зовусь я Брендель от меня вам в ухо крендель, – кисло прокомментировала призыв графа Аспидиска Серафима и выжидательно уставилась на мужа. – Что скажешь? Иванушка смутился столь прямой постановке вопроса.

– Н-ну… Рифма не очень… оригинальная… но в общем…я бы сказал…

– Какая рифма?! – возмутилась Сенька. – При чем тут рифма?! Я тебя про сам факт спрашиваю! Ну не паразит ли!..

– Кого поразит? – заинтересовался министр канавизации, некстати вспомнив предыдущего конкурсанта.

– Кого? – переспросила Серафима и мрачно хмыкнула. – Всех. Дайте только время.

– Сколько? – не унимался бывший мастер-золотарь.

– Я полагаю, полчаса при нашем раскладе будет вполне достаточно, – загадочно предрекла царевна, засунула руки в рукава и хмуро уставилась на происходящее внизу, и подножия вип-трибуны.

А тем временем пробки из бочонков были выбиты, краны вставлены, и первая прозрачная жидкость полилась в осторожно поднесенные кружки.

Первые носы недоверчиво зависли над загадочной субстанцией под кодовым названием «хлебное вино» и придирчиво втянули незнакомый запах.

Похожие разговоры вспыхивали и разгорались то тут, то там, то ближе, то дальше…

– Что это?..

– Пахнет… чем-то…

– Противным…

– Граф сказал, это пьют?..

– Может, пошутил?

– Дворяне не шутят. У них чувства юмора нет.

– А давайте попробуем!..

– А давай, пробуй.

– А чего сразу я-то?!

– А чего бы и не ты-то?