Николай II - Сергей Фирсов

В майские дни Николай II получил множество подарков и подношений, и один из них оказался по-настоящему символическим. Это был парадный портрет императора в форме лейб-гвардии гусарского полка. Его написала монахиня Екатеринбургского Ново-Тихвинского женского монастыря Емельяна. Монахиня не имела возможности писать портрет «с натуры»: в ее распоряжении были только фотографии. Вероятно, портрет писался, как обычно пишутся в монастыре иконы — с постом и молитвой. Работу Емельяны поместили в Зимнем дворце. В октябре 1917 года революционные солдаты и матросы, захватив царскую резиденцию, изрезали портрет штыками, тем самым выразив свою ненависть к самодержавию. Когда арестованный вместе с семьей и слугами государь в 1918 году оказался в Екатеринбурге, именно монахини Ново-Тихвинского монастыря носили в дом Ипатьева съестные припасы, всячески стараясь облегчить страдания царственных заключенных… Продольные царапины, оставленные на портрете штыками, подвели итог русскому самодержавию с его идеей помазанничества.

…Торжества закончились, как и предусматривалось, 26 мая. «Слава Богу, последний день настал!» — записал в дневнике император. Приняв военный парад, царская чета простилась со всеми чужими свитами, приняла участие в большом обеде для московских властей и представителей сословий, проводила вдовствующую императрицу, вместе с детьми и родственниками отбывавшую в Петербург. Сразу после этого Николай II с супругой, великим князем Сергеем Александровичем и великой княгиней Елизаветой Федоровной уехали на отдых в имение московского генерал-губернатора — Ильинское.

«Проснулись с чудным сознаньем, что все кончено, и теперь можно пожить для себя тихо и мирно!» — записал Николай II в дневнике 27 мая. Не любивший официальных церемоний, государь предпочитал общаться лишь с теми, кто был ему приятен и не досаждал делами. Он с ностальгией вспоминал те времена, когда был наследником и не нес на своих плечах груз ответственности за судьбы многомиллионного народа. «Сегодня ровно два года с того счастливого дня, что мы встретились в Англии в Walton! Какая тогда еще была беззаботная жизнь», — пишет он в дневнике о первой встрече с Alix 8 июня 1894 года. Во время отдыха император много купался, занимался верховой ездой, играл в лаун-теннис, беззаботно веселился с родственниками и друзьями семьи.

В Петербург он вернулся 21 июня, а на следующий день приехал в Царское Село. Но его дневник больше напоминает краткий обзор развлечений, нежели календарь рабочих встреч и приемов. Первые описываются довольно красочно, вторые — скупо и крайне редко. Так, 11 июля Николай II записал, что «принял гр. Палена, кот[орый] окончил порученное ему расследование следствия по Ходынскому несчастию», по обычаю никак не прокомментировав этот прием. Читая его дневник, складывается впечатление, что император живет в двух мирах, оторванных друг от друга. Политика является негативным фоном личной жизни, фоном раздражающим, мешающим главному — семейному счастью. Но и это счастье могло быть полным лишь в случае установления нормальных отношений между Романовыми и им, главой Императорского дома. Он должен был играть новую роль, к которой при жизни отца его не подготовили. Авторитет старших Романовых долгое время подавлял его волю.

С первых дней правления царь, решая государственные дела, часто спрашивал советов ближайших родственников, а те, как отметила в дневнике А. Богданович 6 июня 1896 года, «ему доброго совета дать не могут. Вел[икий] кн[язь] Павел говорил своим офицерам-конногвардейцам, что в царской семье не перестают все ссориться, никто царя не боится. Вел[икий] кн[язь] Владимир со всеми дерзок и нахален. Царь выглядит больным. Во время коронации он был не только бледным, но зеленым. Молодую царицу считают porte-malheur'ом[57], что всегда с ней рядом идет горе». В подобной ситуации царь старался оградить свою личную жизнь, сохранить уголок спокойствия и любви. Но Николай II был главой рода, он должен был, как его отец, внимательно следить не только за ходом государственных дел, но и контролировать ситуацию в собственной большой семье. Имел ли он такую возможность и был ли на это способен?

К концу XIX века Российский императорский дом значительно увеличился (на 1894 год Романовых и их ближайших родственников, помещаемых в «Придворном календаре», насчитывалось 53 человека). 26-летний монарх вынужден был принять на свои плечи груз забот о всех членах дома, стать для них верховным арбитром, а в случае необходимости и судьей. Для молодого человека, ранее практически никак не соприкасавшегося с семейными проблемами и целиком полагавшегося на волю отца, все это было крайне непросто. Большинство Романовых были старше его, и требовалось время для того, чтобы они почувствовали в новом монархе подлинного главу Императорской фамилии. Особенно трудно было добиться подчинения семейно-династической дисциплине от младших братьев почившего царя. В силу своего возраста и большей опытности они считали себя вправе давать племяннику советы (тем более что государь, по словам А. А. Половцова, жаловался им на затруднительность его положения вследствие «неподготовленности и отдаления от дел, в коем его доселе (до воцарения. — С. Ф.) держали»).

Однако уже тогда Николай II стремился продемонстрировать свои самодержавные прерогативы, выбрав в качестве образца для подражания императора Николая I. Тот же Половцов отмечал, что под впечатлением «такого поклонения» он с большим сочувствием относился к вдове великого князя Константина Николаевича — «престарелой и недалекой» Александре Иосифовне (на тот момент самой старой представительнице дома, хорошо помнившей времена Николая I). Именно ей он «сказал, что ему надоели советы дядей и что он им покажет, как обойдется без этих советов». Получалось, что монаршее самолюбие давало себя знать.

Стремясь продемонстрировать свое самодержавие, Николай II запретил внуку Николая I — великому князю Михаилу Михайловичу приехать в Россию на похороны императора Александра III. Это был первый случай жесткого решения нового царя, затронувшего больную для семейства тему. А заключалась она в следующем.

Михаил Михайлович, второй сын великого князя Михаила Николаевича, женился по любви, взяв в жены графиню Софью Николаевну Меренберг — дочь принца Нассауского (от морганатического брака последнего с Н. А. Пушкиной, дочерью поэта). Брак был заключен 14 февраля 1891 года без разрешения императора Александра III в Италии, как отмечал в дневнике В. Н. Ламздорф, «благодаря снисходительности греческого архимандрита, к которому великий князь явился в таком возбужденном состоянии, что это духовное лицо, опасаясь, чтобы Его Императорское Высочество тут же не покончил с собой в случае отказа, удовольствовалось предъявлением документов, удостоверяющих, что великий князь и девица де Меренберг не состоят в браке, и повенчал их в смежной с его квартирой небольшой молельне в присутствии одного англичанина и какого-то прохожего, вызванного с улицы в качестве свидетеля и получившего за это двадцать франков».