Генералы песчаных карьер - Гера Фотич

— Как добрался? — прозвучало в ответ.

— Как обычно, Андрей Михайлович, посылочкой!

Андрей Михайлович, худощавый в очках, на вид лет тридцати. Вытянув шею, похожую из-за покрывающих её мелких бугристых веснушек на черепашью, он улыбался в знак одобрения. Затем кивнув в сторону своего приятеля, добавил:

— Мой шеф, начальник отдела службы экономической безопасности, Андрей Германович. Прошу любить и жаловать.

— Чего стоишь-то, Жуков? — обратился к нему Андрей Германович с дружеской интонацией, — проходи чай будем пить. Заодно расскажешь, что наработал.

Кудашкин вопросительно посмотрел на Андрея Михайловича. Тот понял его взгляд и успокоил:

— Мой шеф знает всё. Можешь ему доверять, как мне.

Кудашкин подошёл к столу и сел на придвинутый ему табурет.

— Что здесь говорить, — начал он, — пока ничего не наработал. Времени общаться не было. Только с утра внедрили. Конечно, он обалдел от встречи, но я ему зубы заговорил про убийство Сорокина. Думаю, он мне поверил. Вот только не хочет говорить про дипломат с деньгами. Но это дело времени. Разговорится. Найду и к нему подходик.

Кудашкин с удовольствием пил чай с медовыми пряниками.

— Кормежка здесь не ахти, так что в следующий раз захватите что-нибудь посущественнее, — попросил он.

— Не забудь рот прополоскать перед уходом, — пошутил Андрей Германович, а то Ткач спросит, где ты пряники кушал!

— Опыт есть! — гордо ответил Кудашкин. Мы почитай с Михайловичем уже лет пять работаем. И ни одного прокола.

— Ну, если не считать ваши склады с конфискатом, — добавил тот.

— А что склады? — возмутился Кудашкин, там и вам с лихвой перепало! Вон, порше себе купили новый!

Кудашкин увидел, как Андрей Германович подозрительно скосил взгляд на своего подчинённого и сразу перевёл разговор на другую тему:

— Вы бы мне подсказали ключик к этому Ткачу, чем его зацепить, чтобы он доверился мне и всю тусовку свою сдал?

— Может рассказать ему про арест Игнатова? — неуверенно начал Андрей Михайлович, он хорошо его знал?

— Кажется не очень, — отозвался Кудашкин, — но тема неплохая. Думаю, арест очередного генерала на него подействует.

— Главное, каким образом изложить, — назидательно сказал Андрей Германович.

— А давай, как есть, так и изложим, — весело произнёс Андрей Михайлович и хохотнул так, что его очки слегка подскочили, — расскажем, как мы его Раджу перевербовали. Как настоящий духовник — кто платит, тому он и служит! Оказалось не дурак, хоть и сидел десятку за убийства. Голова на плечах осталась. Понял, кто танцует короля! Сразу согласился передать меченые денежки. Игнатов их и схавал как лох!

— Нет, — вмешался Андрей Германович, — про Раджу ему ничего не говори. Не будет же следователь тебе рассказывать, на чём Игнатова подловили. Скажешь просто, что Игнатов в тюрьме за взятку. Может Ткач одумается и напишет явку с повинной. Вот к этому его и склоняй!

— Кстати, вот тебе и ключик к нему, — Андрей Юрьевич достал из портфеля толстую книгу в синем бархатном переплёте и передал Кудашкину, — отдай Ткачу.

— Что это? — не понял Кудашкин.

— Дневник генерала, — насмешливо ответил Андрей Германович, — он знает. Скажи, что мы передали. Пусть пишет.

Обсудив ещё несколько вопросов по конспирации данного задания и его проведению, вызвали конвоира и отпустили Кудашкина с ним.

Войдя к себе в камеру, Кудашкин прошёл к своей кровати и положив книгу на верхнюю койку, молча упал на застеленное поверх неё одеяло, уткнув голову в подушку, закрыв ладонями уши.

— Что случилось Максим? — неуверенно спросил Ткач, приподнявшись со своей шконки.

Он с удивлением осторожно взял в руки свою книгу:

— Откуда она у тебя?

Ответа не было. Он спросил ещё раз. Но потом понял, что Кудашкин его не слышит из-за закрытых ушей. Тогда Ткач встал и подойдя к Максиму тронул того за плечо.

Кудашкин вздрогнул и перевернулся. Слегка приподнялся, опираясь на локти. Ткач увидел его влажные красные глаза и снова повторил свой вопрос.

— Они арестовали Игнатова, — почти истерично закричал Кудашкин и снова перевернулся на живот, уткнув лицо в подушку. Но уши не закрывал.

— Как? — только и смог вымолвить Ткач.

— Арестовали на взятке! — нервно отозвался Кудашкин, — прямо у него же в управлении, деньги были меченные. Меня сейчас допрашивали фээсбешники. Они знают о нас всё, понимаешь. И обо мне и о тебе. Всё, досконально! Где, что, откуда и кому мы передаём. Это все их подставы. Они сами организовывают, а потом сами решают, что им выгодней. Понимаешь?

— Успокойся, — тихо сказал Ткач и похлопал Кудашкина по спине, ты же генерал, не надо истерики устраивать, откуда у тебя книга?

— Они передали тебе, — ответил Кудашкин, с радостью чувствуя, что контакт снова налаживается.

Ткач вернулся на свою койку и задумался. Если раньше Кудашкин со своими расспросами выглядел подозрительно, то теперь его можно было понять. У ФСБ всё под контролем. Значит они в курсе всех допросов. Но совершенно непонятно чего они хотят. Передела? Но это не их епархия! Им что, своего не хватает? Надо сказать Кудашкину, чтобы он прямо их спросил.

Мысли Ткача были прерваны скрипом петель открывающегося металлического окошка двери и криком охранника:

— Ткач, приготовиться на выход!

Сколько можно? — подумал он. Но тут же решил, что это те же сотрудники ФСБ, что допрашивали Кудашкина и решил не возмущаться, а настроиться по дороге на беседу.

Через несколько минут дверь открыли и Ткача снова повели в следственный кабинет. Он уже начинал ориентироваться среди этих холодных толстых стен с закруглёнными углами.

Войдя в плохо освещённую комнату, он сразу увидел сидящую за столом женскую фигуру в тёмной одежде и платком на голове. Она походила на сгорбленную старушку просительницу, склонившую свою голову в надежде на подачку. При виде Ткача, старушка вскочила и выпрямилась словно струнка, готовая зазвенеть при любом прикосновении. Плоток упал на плечи, освободив яркое солнышко волос, расплескавшееся по плечам и осветившее собой серый полумрак.

Это была Анна. Её улыбка лучилась счастьем, словно её только что из падчерицы превратили в принцессу и привезли сюда на королевский бал. Она не могла сдвинуться с места, прижимая руки к груди, и только шептала:

— Сергей Евгеньевич, милый, милый Сергей Евгеньевич…

У Ткача навернулись слёзы.

— Зачем ты, родная, ну зачем? — сказал он и, шагнув к ней, обнял, прижав к себе с такой тоской, словно не видел её много месяцев.

Поднял лицо вверх, чтобы слёзы не капали вниз, и почувствовал, как они, холодя виски, скользнули по его шее.

— Я хотела к тебе, — всхлипнула она, — ведь ты обещал быть у меня! Я ждала. Я всё время тебя ждала!

— Всё хорошо Аннушка, всё хорошо, — Ткач решил погасить всплеск эмоций, — почему ты вся в чёрном?

Он слегка отстранил её, успев правым рукавом вытереть дорожки от своих слёз. Наклонился, заглядывая ей в глаза.

— Это мне брат посоветовал, — тихо произнесла она, успокаиваясь, — он в книжке об этом читал.

— Что ж там написано? — попытался казаться весёлым Ткач, — Чтобы в тюрьму в трауре ходить?

Анна, видя появившуюся на лице Ткача улыбку, застеснялась своих слёз и стала промакивать глаза краями платка висевшего на плечах.

Затем она усадила Ткача на стул и сама села к нему на колени. Обняла за плечи и положила голову на грудь.

Они оба замолчали, словно прислушиваясь, так ли продолжают биться их сердца. Редкие, но глубокие вздохи, словно настроечные механизмы души, возвращали их к спокойной безмятежности, унося в другое измерение, где серые цементные стены и решётки не могли служить преградой. Их мысли и желания переплетались воедино, образуя невидимую защиту от человеческой зависти и подлости. Он тихонько качал её на коленях, и ему казалось, что это и есть тихое счастье дарующее успокоение души. Возникающее как внутренняя мелодия двух сердец стремящихся навстречу друг другу и рождающих третье, совсем крохотное и беззащитное.

— Понимаешь, — тихо сказал он ей, — так бывает! Потом разберутся, но надо потерпеть. Немного потерпеть.

Он хотел рассказать ей, как его подставили. Что завистники хотят занять его место и поэтому посадили в тюрьму. Что он ещё им покажет, как только выйдет отсюда. Можно было развить этот сюжет до бесконечности. Но что-то было в этом неправдоподобное.

Казалось, что он продолжает в уме писать свою книгу о положительном герое, о том человеке, чей образ должен вдохновлять последующие поколения. Но в данном случае речь шла именно о нём самом. О его свободе. И он не мог просто взять и зачеркнуть непонравившиеся фразы и написать новые или выдернуть страницу, начав сначала. И то желание постепенно слиться с книжным героем, стать со временем им самим, чтобы не отличить, поступать так, как он писал в книге, к чему он пытался стремиться и только сложность нынешнего времени и жизненные обстоятельства не позволили ему стать тем, кем он желал.