Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - Евгений Кутузов

— Кто бы во мне ни говорил, а все наши несчастья от недостатка знаний и… трусости.

— Спорное утверждение, — возразил Уваров задумчиво, — Просто вы, Наденька…

— Дура?!

Евгения Сергеевна почувствовала, что Уваров растерялся. Безусловно, он хотел сказать действительно нечто подобное, не теми, конечно, словами, но подобное, и теперь не знал, как выйти из щекотливого положения, и она решила выручить его, прийти на помощь.

— Кондратий Федорович имел в виду, по-моему, что мы с вами прежде всего женщины, а наша женская логика… — Она знала, хотя и не смотрела в его сторону, что Уваров-то сейчас как раз смотрит на нее и сумеет оценить ее находчивость и помощь.

— Ошибаетесь, — резко ответила Надежда Петровна. — Он этого не понимает. Женщина для него… Ему безразлично, что перед ним — паровоз или женщина. Паровоз даже предпочтительнее. — Она оглядела всех с торжествующим видом, не замечая, что все были смущены, шокированы ее неожиданными словами. — Вы диктатор, вот вы кто! — добавила она.

— За что и пребывает в сих не столь отдаленных краях, — хихикнув как-то старчески, словно покашлял, подхватил уваровский приятель, а Евгения Сергеевна подумала почему-то вдруг, что он похож на приказчика из пьес Островского. — Знаешь, Кондратий, я тут случайно нащупал некую закономерность в появлении на историческом горизонте диктаторов…

— Избавь, — поморщился Уваров. — У меня сегодня день рождения, а я все-таки вряд ли тяну на роль диктатора.

— Расскажите, это кошмарно интересно! — потребовала Надежда Петровна. Она, как капризная девочка, захлопала в ладоши.

— Но Кондратий, по праву новорожденного…

— Сдаюсь! — Уваров поднял руки. — Желание женщины — закон даже для такого типа, как я.

— Право, не знаю, насколько это интересно… — пробормотал уваровский приятель смущенно. — К тому же необходима проверка, для чего нужна литература…

— Давай, чего уж там, — махнул рукой Уваров и, наклонившись к Евгении Сергеевне, шепнул: «Светлейшая голова, за что и отсидел пять лет, а теперь сидит в ожидании справедливости».

— Повторяю, товарищи, очень может быть, что это всего лишь случайные совпадения, даже скорее всего так…

— Семен, не мути воду, — сказал Уваров.

— Хорошо. Возьмем такие личности, как Иван Грозный, Петр Первый и Наполеон. Между воцарением каждого из них получается такая вот картина: сто сорок девять лет, сто семнадцать и сто двадцать пять. Как видите, в исторической перспективе разница весьма незначительная, допускающая причинную связь между этими событиями, то есть закономерность. Но еще любопытнее другое… Иван и Петр родились и почили, как говорится, в бозе с разницей вообще всего в один год.

— Простите, но я что-то не понимаю, — проговорила Евгения Сергеевна, пытаясь вспомнить хронологию царской династии.

— Петр родился после Ивана через сто сорок два года, а умер… через сто сорок один год!

— А Наполеон? — заинтригованная, спросила Надежда Петровна.

— В том-то и дело!.. От рождения Петра до рождения Наполеона минуло девяносто семь лет, а от смерти Петра до смерти Наполеона — девяносто шесть. Опять только один год.

— Поразительно, — прошептала Евгения Сергеевна.

— Я же вам говорил, что у Семена светлейшая голова, — снова наклоняясь, тихо сказал Уваров.

— Наполеона отравили, — сказала Надежда Петровна. — Так что…

— Это, знаете, вопрос спорный. К тому же ничего не доказывает. Да и не ведаем мы, каковы истинные причины смерти других узурпаторов. А вот с воцарением Наполеона история действительно допустила некоторую промашку, которую, впрочем, можно объяснить его происхождением и консульством. У него с Петром разница в сто семнадцать лет…

— Долго думал, Семен? — усмехнулся Уваров.

— Как-то случайно подумалось…

— А что, на Наполеоне закономерности исторического происхождения диктаторов заканчиваются?

— Видишь ли, Кондратий, жизнь научила меня некоторые мысли и догадки держать при себе, не обнародовать их…

— Значит, не все выложил?! А ну давай дальше! Нечего скрывать от народа свои гениальные открытия. Народ жаждет знаний. Здесь все свои, пролетарии, можно сказать, а пролетарию терять нечего, так?..

— Не знаю, интересно ли это дамам…

— Очень даже интересно! — воскликнула Надежда Петровна. — Верно, Евгения Сергеевна?

— Да, конечно, — сказала она, а сама подумала по-чему-то, что лучше бы этот Семен, Семен Матвеевич, кажется, не обнародовал свои открытия. Тем более это наверняка никакие не открытия, а давно известные факты.

— Признаться, мне и самому немножко страшно, — тихо проговорил Семен Матвеевич (именно так его и звали) и покачал непомерно большой головой: у него была пышная седая шевелюра. — Дело в том, что наш вождь и учитель также укладывается в эту схему… Он родился через сто десять лет после рождения Наполеона, а воцарился через сто двадцать пять…

Господи, что же он такое говорит, холодея от ужаса, подумала Евгения Сергеевна, ведь за такие слова…

— Адольф Гитлер моложе нашего вождя на десять лет и примерно на десять же лет позднее пришел к власти.

— Хватит, Семен, — остановил его Уваров, покосившись на побледневшую Евгению Сергеевну. — А то мы договоримся до «вышки».

— Я же предупреждал, — пробормотал Семен Матвеевич.

— Ах, не слушайте вы Уварова, — сказала Надежда Петровна почти презрительно. — Это у него такие шуточки. Кстати, куда девался наш третий мужчина?

Действительно, начальника депо в комнате не было. Никто, кажется, не заметил, как он ушел, и теперь все переглядывались и, должно быть, думали об одном и том же.

Евгения Сергеевна встала:

— Извините, мне пора. Сын один и не знает, где я.

— У вас прекрасный сын, — сказала Надежда Петровна. — Просто умница и необычайно одарен.

— Спасибо. Но вы напрасно даете ему читать все подряд.

— Вы имеете в виду Есенина?

— И его тоже.

— Но ведь это величайший русский поэт! — воскликнула Надежда Петровна. — И никто никогда не убедит меня в обратном.

— А я и не спорю, — пожала плечами Евгения Сергеевна. — Но Андрею еще рано…

— Прекрасное не может быть рано, может быть только поздно.

— Товарищи, товарищи! — поднимаясь, сказал Уваров. — Все дискуссии, в том числе и о роли литературы в жизни, переносятся на другой день. Сейчас я вношу предложение: не отпускать дорогую нашу Евгению Сергеевну, прошу голосовать.

— Благодарю всех, — сказала она, — вечер бы замечательный. А вам, Надежда Петровна, еще раз спасибо за теплые слова об Андрее. Рада была со всеми познакомиться. Но я все-таки должна идти.

Уваров вышел проводить ее.

— Жаль, что вы покидаете нас.

— В гостях хорошо, а дома лучше, — улыбнулась она.

— Надеюсь, мы с вами еще увидимся?

— Почти наверняка, — рассмеялась она, подумав, что в Койве просто мудрено не встретиться. — Спасибо за вечер, я хоть отдохнула.

— Вы в самом деле довольны? — Уваров взял Евгению Сергеевну за руку.

— В самом, Кондратий Федорович, — ответила она и мягко высвободила руку.

— И передайте сыну, что я жду его. Я ведь серьезно хочу научить его играть в шахматы.

— Передам.

XXX

ДОМОЙ Евгения Сергеевна пришла около часу ночи. Андреи спал, но тотчас поднял голову, как только она отворила в комнату дверь.

— Ты где так долго была? — спросил он.

— Задержалась, нужно было. А ты спи, спи. — Она наклонилась, чтобы поцеловать Андрея, и он, почувствовав запах спиртного, резко отстранился.

— Ты что, сынок?

— От тебя пахнет противно, — сказал Андрей и поморщился.

— Я была на дне рождения у хорошего человека, немножко выпила. Что же тут особенного, сынок?.. Кстати, там и Надежда Петровна была, она передавала тебе привет и очень хвалила тебя…

Андрей молча смотрел на мать, и что-то странное происходило с ним: хотелось плакать от обиды, от жалости к самому себе, но в то же время было жалко и мать, жалко так, словно произошло страшное, непоправимое.

— Ты почему молчишь? — с тревогой спросила Евгения Сергеевна. — И не смотри на меня так, не смей, слышишь, так смотреть!..

Взгляд у него был холодный, застывший.

Весь долгий вечер Андрей ждал мать. Он получил «отлично» за контрольную по математике. Только он, один он во всем классе, решил дополнительную задачу «из Магницкого». Математичка сказала, что эта задачка особой трудности, что за нее не будет выставлять отметки в журнал, однако Андрею все же поставила «отлично», так что у него была причина для радости, и он ждал мать, чтобы поделиться радостью с нею. Он думал, что она задержалась на работе, придет усталая, вот он и порадует ее… А она, оказывается, была вовсе и не на работе, в гостях, ей не понадобилась и каша, которую Андрей сварил и держал завернутой в бумагу и одеяло, чтобы не остыла, и ей конечно же было сейчас все равно, какую и за что он получил отметку…