Во сне и наяву, или Игра в бирюльки - Евгений Кутузов

МАТЬ. Не надо иронизировать. У каждого своя жизнь и своя судьба, которую не выбирают.

УВАРОВ. Но вы же делаете выбор?

МАТЬ. Нет, это не выбор. Выбор, когда есть из чего или из кого выбирать. И этот выбор я сделала давно. А если все-таки это выбор, то в пользу сына. Уходите, Кондратий Федорович, прошу вас, уходите. Сейчас вернется Андрей, получится некрасиво.

УВАРОВ. Хорошо, я ухожу, подчиняясь вашей воле. Но обещайте, что вы еще подумаете.

МАТЬ. Не обещаю. И не сердитесь на меня.

Под окно, на снег, упали две тени. Тень Уварова переместилась ближе к матери, он взял ее руку и поднес к губам.

Андрей забарабанил кулаком в окно. Уваров быстро вышел из комнаты. Проходя через двор, он на мгновение замешкался и, взглянув на Андрея, сказал:

— Эх ты, человек — один нос, два уха!

Что-то поразило Андрея в голосе Уварова. В голосе его не было обиды или осуждения. В нем была горечь. Горечь и тоска. Андрей готов был даже бежать следом за Уваровым, чтобы попросить прощения и вернуть его. Но тут во двор вышла Евгения Сергеевна.

— Это ты? — спросила она, вглядываясь в темноту.

— Я. — Андрей вышел на свет.

— Пойдем, сынок. Ужинать пора.

Они молча поужинали и сразу легли спать. Но уснуть долго не могли. Евгения Сергеевна лежала тихо, лишь время от времени глубоко и шумно вздыхала. Андрей же ворочался с боку на бок на своем топчане, шурша соломой, которой был набит тюфяк, и ждал, что мать окликнет его, спросит, почему он не спит, и скажет: «Спокойной ночи, сынок», как это бывало всегда.

Она не окликнула, не пожелала спокойной ночи, а он впервые, кажется, по-настоящему осознал, что отца нет в живых…

XXXI

НЕОЖИДАННО Евгению Сергеевну послали в командировку на отдаленный лагпункт[3]. Ехать она должна была вместе со своим непосредственным начальником майором Силаковым, чтобы провести ревизию.

Она была уверена, что ее командировка — предлог, что кому-то и зачем-то нужно, чтобы она выехала на этот лагпункт. Но кому и зачем?.. Хотела поинтересоваться у Зои Казимировны, которая знает все, что делается в управлении и даже за пределами его, однако не решилась, привыкшая уже никому не задавать лишних вопросов и никому особенно не доверять. В конце концов остановилась на том, что просто хотят проверить ее. Ведь одно дело текущая работа, с которой она справляется без труда, а другое — ревизия. Ну да, она числится по штатному расписанию старшим бухгалтером-ревизором, а настоящих ревизий с выездом на места не проводила. Или, может быть, собираются присвоить ей звание?.. В управлении. работали женщины, у которых были воинские звания, так что ничего нет удивительного, если решили присвоить и ей. Очень похоже на это. У Силакова вот уже полгода нет заместителя. Возможно, ее и прочат на это место, а должность эта офицерская. Начальство можно понять: удобнее и полезнее для дела, если она будет не вольнонаемной, а на службе. Вот и допуск к документам у нее сейчас все же ограниченный. Например, она не имеет права обрабатывать документы с грифом «СС», а это неудобно, потому что такие документы вынужден обрабатывать сам Силаков, а его часто не бывает на месте…

Правда, догадка эта как-то не стыковалась со званием жены «врага народа», зато объясняла многое. К тому же она не высланная и официально не привлекалась по делу мужа. А Силаков едет с нею в качестве проверяющего…

Рассуждения эти, надо сказать, выглядели вполне логично. По крайней мере, не было в них ничего невероятного, невозможного. Евгения Сергеевна знала, что в командировки на лагпункты, как правило, ездят кадровые служащие, а не вольнонаемные, однако все это не успокоило окончательно ее, а может, и растревожило еще больше, ибо никогда и ни за что, ни за какие блага на свете она не согласилась бы надеть военную форму. То есть даже не военную вообще, но именно эту, с голубыми петлицами. Она подумала, не лучше ли тогда отказаться от поездки, пусть увольняют, но почему-то не сделала этого. Может быть, из-за обыкновенного любопытства (в глубине души ей давно хотелось побывать на каком-нибудь лагпункте, посмотреть, что это такое, ведь нельзя исключить, что где-то в таких же условиях находится муж), а может, чтобы не подвести Алферова, поскольку он-то взял ее на работу как бы по знакомству. Если ей предложат потом перейти на службу и она не согласится — это будет естественно, объяснимо хотя бы тем, что она женщина, а если она просто не выполнит распоряжение — подведет человека, который устроил ее на хорошее — это надо признать — место. Двоих сразу подведет, в том числе и уполномоченного Фатеева.

Она договорилась с Валентиной Ивановной, что та присмотрит за Андреем и покормит его (продукты и карточки оставила ей), ему наказала вести себя хорошо и слушаться, прибавив к наказу кучу предостережений, и решила перед дорогой пораньше лечь спать. Дорога предстояла тяжелая: сначала часа три по узкоколейке, а потом Бог знает на чем. Лагпункт находился далеко в тайге.

Однако лечь пораньше не получилось. Неожиданно прибежал с дежурства запыхавшийся Алексей Григорьевич и вызвал Евгению Сергеевну в кухню.

— Человек один заходил, — шепотом сообщил он. — Велел вот передать вам…

— Что, что передать?! — вскрикнула Евгения Сергеевна, хватая Алексея Григорьевича за рукав, и высветилось в памяти давнее: вечер, осторожный стук в окно, комочек бумаги, упавший на пол…

— Чтобы осторожнее были.

— Осторожнее?.. В чем я должна быть осторожнее?.. — Мимолетно вспыхнувшая радость сменилась нехорошим предчувствием, страх охватил Евгению Сергеевну.

— Вообще, — пожимая плечами, сказал Алексей Григорьевич.

— А что за человек?

— Обыкновенный так-то мужчина. Я первый раз его видел. Пришел и говорит: передайте, дескать, вашей жиличке, чтобы осторожнее была. А если, еще сказал, что-нибудь случится, пусть стоит на своем, что никого и ничего не знает, ничего не слыхала и ни с кем никаких дел не имеет…

— Но я действительно ничего такого не знаю, — пробормотала Евгения Сергеевна, лихорадочно пытаясь понять, что бы это могло означать. Скорее всего, какое-то предупреждение, связанное с командировкой. Да, да, конечно!.. Кто-то дает ей понять, чтобы она была осторожна в разговорах с Силаковым?.. Похоже на то. Значит, он едет вместе с нею даже не просто в качестве надзирателя или контролера, но с целью прощупать ее, выведать какие-то мысли или, как они это называют, связи. Выходит, кто-то вспомнил о ней, вспомнил, что она не обычная эвакуированная, а жена «врага народа». — Как выглядел этот человек? — спросила она.

— Не очень чтобы молодой… Средний такой. Да я толком и не разглядел, — виновато проговорил Алексей Григорьевич. — Он и в дежурку не зашел, на улицу меня вызвал, а на улице какой свет… Шапка мохнатая, полушубок вроде, а воротник кверху поднят, лицо-то и не видно вовсе. Но выговор не наш, не здешний… Побегу я, а?.. Вдруг позвонят по телефону, а я закрыл дежурку.

— Да-да, — пробормотала Евгения Сергеевна. — Спасибо вам, — А сама, кусая губы, думала, что командировку, значит, придумал не Алферов, но кто-то выше его, важнее…

А ей бы о том подумать, что столь могущественный человек, который, возможно, помимо воли и желания Алферова организовал ее командировку и поручил Силакову надзирать за нею, мог и не устраивать такой сложный в постановке спектакль, а решить дело просто: приказал бы уволить ее — и все тут. И еще подумать бы, что нет в Койве такого человека. Алферов подчиняется очень высокому начальству. Подумать бы ей обо всем этом, и тогда она догадалась бы, что существуют некие тайные, скрытые силы, для которых и полковничье звание Алферова, и его большая должность вовсе не помеха для достижения тайных же, неведомых ей, целей, что есть люди, которые хотя и занимают вроде бы скромное, невидное положение, зато обладают огромной и вполне реальной властью над другими людьми, в том числе над людьми высокого ранга, и знают, как эту власть употребить во благо себе. Она могла бы, к примеру, обратиться к истории, в туманной дымке которой совсем не трудно разглядеть лица тех, кто, не афишируя своего действительного положения, диктовал свою волю даже монархам…

Но и думать об этом было страшно. Особенно после дня рождения Уварова. Евгения Сергеевна хорошо помнила выкладки этого Семена Матвеевича, не раз в мыслях возвращалась к ним и никак не могла, сколько ни пыталась сделать это, разобраться, согласна с ним или нет. Иногда казалось, что в рассуждениях его есть здравый смысл (да ведь и Уваров, в котором она видела сильный ум и сильную волю, еще раньше говорил примерно то же самое), однако верить этому не хотелось, а хотелось верить, что это — случайные совпадения, что просто все мы плохо знаем историю, а главное— товарищ Сталин не знает всей правды, его обманывают нечистоплотные помощники. Более того, закрадывались— чего уж там! — мысли о том, что, может, и не совсем безгрешен муж… То есть она была совершение уверена, что никакой он не враг народа, что он всегда был и остался борцом за Советскую власть, честным большевиком, но мог же допустить какую-то оплошность, сделать ошибку, пойти, впав в заблуждение, против какой-нибудь линии партии (не ошибается тот, кто ничего не делает), а когда рубят лес, летят, как известно, щепки. Тут ничего не поделаешь, на то и жизнь, на то и борьба…