Доктор Смерть - Джонатан Келлерман

Маниту говорил не очень громко, но я поймал себя на том, что отставил трубку от уха.

— Желаю вам всего хорошего, — сказал он. — Мне пора бежать.

Щелк. Но его ярость осталась висеть в воздухе, резкая, как осенний смог.

Вчера, побеседовав со Стейси на берегу, я решил не звонить Джуди. Испугался, что отношения между семействами Маниту и Доссов выходят за рамки соседей, играющих вместе в теннис. Теперь мое любопытство разгорелось с новой силой.

Ее Эрик, моя Элисон, затем Степей и Бекки...

У Бекки были проблемы с учебой, и с ней занималась Джоанна. Затем, когда Джоанна уже не могла уделять ей время, Бекки снова скатилась на "Д"... Быть может, Боб разозлился на то, что ему дали от ворот поворот?

Бекки так похудела, что от нее остались кожа да кости. Она лечилась у психолога, потом в свою очередь пыталась лечить Стейси. И вдруг остыла к ней.

Эрик бросил Элисон. Еще одна причина для обиды?

Боб Маниту мстит за разбитое сердце дочери? Нет, тут что-то большее. К тому же, жена не разделяет его неприязнь к Доссам. Джуди направила Стейси ко мне, потому что беспокоилась за девочку... Еще один пример столкновения мужской нетерпимости с женским сочувствием? Или сострадание Боба оказалось разбитым его неспособностью вытащить Джоанну из того, что он считал лишь «глубочайшей депрессией»? Иногда терапевтов злят психосоматические заболевания... а может быть, все дело в том, что у Боба Мониту сегодня выдался тяжелый день.

Я вспомнил кое-что еще: рассказ Стейси о том, как Боб с отвращением смотрел на ласки Ричарда и Джоанны в бассейне.

Мужчина пуританских взглядов, посчитавший себя оскорбленным? Возможно, недовольство Боба Маниту тем, что его втянули во внутренние проблемы Доссов, является следствием эмоционального пуританства. Наиболее часто я наблюдал подобное в тех, кто пытался бежать от собственного отчаяния: мой преподаватель называл это «бегством колбасы от ножа».

Но строить догадки бессмысленно; мне нет дела до проблем семейства Маниту. Я позволил себе расслабиться, и злость Боба Маниту увела меня далеко в сторону. И все же его реакция была такой сильной, такой неадекватной, что я никак не мог забыть наш разговор по телефону.

Ожидая приезда Эрика, я то и дело мысленно возвращался к Джуди.

Джуди Маниту, тощая как карандаш, в своем кабинете. Безукоризненный кабинет, безукоризненный владелец. Загорелая, в отличной физической форме, сохранившая красоту. Вешающая пиджак в шкаф и остающаяся в обтягивающем трикотажном платье.

Кабинет постоянно готов к тому, что в нем будут производить фото— и видеосъемку: полированная до блеска мебель, свежие цветы в хрустальных вазах, мягкий свет. Никакого намека на то, что сразу за дверью ждут скука и безумство Верховного суда.

Семейные фотографии. Две стройные белокурые девочки, обладающие той же стильной красотой. Худые, слишком худые. На заднем плане папа...

Хоть кто-нибудь из них улыбался в объектив? Я так и не смог вспомнить.

Боб точно всегда хранил мрачное выражение.

Тощая мамаша и парочка тощих дочерей. Причем Бекки зашла слишком далеко. Не следует ли рассматривать одержимость Джуди мелочами как давление на ее детей, стремление заставить их выглядеть, говорить, вести себя безукоризненно? Или Доссы каким-то образом втянули в свои проблемы соседей?

Скорее всего, я позволил себе предаться досужим размышлениям потому, что это было гораздо приятнее, чем знакомиться с папкой, полученной от Фаско. Геометрия.

Наконец вспыхнула красная лампочка.

За дверью Ричард и Стейси. Между ними Эрик.

Ричард в неизменных черных рубашке и джинсах, с серебряным телефоном в руке. Встревоженный. Стейси распустила волосы; она была в белом платье без рукавов и белых туфлях без каблука. Я подумал о девочке из церковного хора.

Эрик выглядел ужасно. Со слов отца и сестры могло сложиться впечатление, что он обладает внушительной внешностью. Однако что касается его телосложения, гены Доссов не дали сбоя. Эрик был одного роста с отцом и весил фунтов на десять меньше. К тому же он заметно сутулился. Маленькие руки, маленькие ноги.

Хрупкий с виду паренек с огромными черными глазами, изящным носом и мягким изогнутым ртом. Лицо более круглое, чем у Стейси, но тоже чем-то смахивает на мордашку эльфа. Бронзовая кожа, черные волосы, остриженные настолько коротко, что кудри превратились в завитки. Рубашка была ему велика; она топорщилась на талии, заправленная в мешковатые свободные брюки, испачканные и мятые, словно использованная туалетная бумага. Низ штанин, почти скрывающих кроссовки, был покрыт серой засохшей грязью. На подбородке и щеках чернели точки отросшей щетины.

Взгляд Эрика был обращен куда угодно, только не на меня. Руки с изящными пальцами застыли на бедрах. Черные обломанные ногти, как будто ему пришлось рыть землю. Отцу не пришло в голову предложить сыну привести себя в порядок. А может быть, он пытался заставить Эрика помыться, но тот отказался.

— Эрик? Доктор Делавэр, — представился я, протягивая руку.

Эрик стоял, уставившись в пол, не обращая на меня внимания. Руки оставались на бедрах.

Симпатичный парень. Романтическим вечером чувственные мечтательные студентки будут за таким косяком ходить.

Когда я уже собирался убрать руку, Эрик схватил ее. Его рукопожатие оказалось холодным и влажным. Повернувшись к отцу, он поморщился, словно готовясь к боли.

— Ричард, вы со Стейси можете подождать здесь или прогуляться в саду, — сказал я. — Возвращайтесь через часок.

— Вы не хотите переговорить со мной? — удивился Ричард.

— Потом.

Он начал было что-то говорить, возражать, но затем передумал.

— Ладно. Стейси, как насчет того, чтобы выпить по чашке кофе? За час мы запросто успеем смотаться в Уэствуд и обратно.

— Конечно, папа.

Я поймал взгляд Стейси. Она едва заметно кивнула, давая мне понять, что не имеет ничего против моего разговора с ее братом. Я кивнул в ответ, и отец с дочерью ушли. Пропустив Эрика, я закрыл дверь.

— Сюда.

Войдя в мой кабинет, он остался стоять посреди комнаты.

— Эрик, я прекрасно понимаю, что вы не хотели сюда приезжать. Так что если...

— Нет, я хотел встретиться с вами. — Изо рта купидона раздался голос взрослого мужчины. Баритон Ричарда, в данном случае еще более неуместный. Эрик потер шею. — Я заслужил все это сполна. Я просто затрахался. — Он принялся теребить пуговицу рубашки. — Абсурдно, правда? То слово, которое я только что произнес. Мы используем слово «трахать» в уничижительном значении. Самое прекрасное действие, существующее в природе, а мы нашли ему такое применение. — Эрик устало улыбнулся. Прокрутите свой файл назад и отметьте: я дисфункционален. А теперь вы должны спросить, в чем именно это проявляется.

— В чем именно это проявляется?

— По-моему, ваша работа как раз и состоит в том, чтобы это выяснить.

— Точно, — подтвердил я.

— Клевая у вас работенка, — заметил Эрик, оглядывая кабинет. — Не нужно никакого оборудования, только ваша душа встречается в поисках озарения с душой пациента в великой эмоциональной пустыне. — Он едва заметно улыбнулся. — Как видите, я прослушал курс введения в психологию.

— И вам это понравилось?

— Хороший отдых от холодного безжалостного мира спроса и предложения. Однако одно обстоятельство меня очень смутило. Ваш брат психолог делает большой упор на правильном функционировании организма и дисфункцию, совершенно не обращая внимания на вину и искупление.

— Вам такой подход кажется бесполезным? — спросил я.

— Он слишком неполный. Чувство вины — это добродетель; быть может, главная добродетель. Только задумайтесь: что еще может побуждать нас, двуногих, сдерживаться и вести себя надлежащим образом? Что еще не дает обществу скатиться во всеобщий беспорядочный хаос?

Закинув левую ногу на правую, Эрик расслабился. Использование громких эпитетов подействовало на него благотворно. Я представил себе, как его первые не по годам умные замечания встречались в семье сначала всеобщим недоумением, затем одобрением. После очередного триумфа от вундеркинда начинали требовать их все больше и больше.

— Чувство вины — это добродетель, — повторил я.

— А какие еще существуют добродетели? Что позволяет нам оставаться цивилизованными людьми? Если, конечно, мы действительно цивилизованные люди. Что еще под большим вопросом.

— Существует несколько степеней цивилизованности, — заметил я.

Эрик улыбнулся.

— Вероятно, вы верите в альтруизм как во что-то отвлеченное. Добро, которое творят ради самоудовлетворения. Я же считаю, что жизнь в основе своей зиждется на парадигме страха перед ответственностью: люди совершают те или иные поступки, чтобы избежать наказания.