Война и революция в России. Мемуары командующего Западным фронтом. 1914-1917 - Гурко Владимир Иосифович

На второй день поездки, вернувшись с передовых позиций в штаб-квартиру корпуса, переговорив по телефону со своим начальником штаба генерал-майором Алексеевым и выяснив, что в данный момент в моем присутствии нет необходимости, генерал Балуев, я и офицеры, сопровождавшие нас во время осмотра передовых линий, сели за ожидавший нас обед или, если угодно, за ужин. Однако не успел я еще доесть суп, как мне доложили, что начальник штаба армии снова просит меня к телефону. Было ясно, что он желает сказать мне нечто важное. Его сообщение оказалось крайне неожиданным. На мое имя была получена телеграмма, причем даже незашифрованная, за подписью «Николай». В ней говорилось, что ввиду болезни генерала Алексеева, который нуждается в длительном отдыхе, его величество избрал меня для исполнения par interim[110] обязанностей начальника штаба Верховного главнокомандующего.

Я сообщил генерал-майору Алексееву, что не позднее чем через час выеду в штаб-квартиру армии.

Закончив обед, я сообщил о случившемся генералу Балуеву и попросил его передать императору телеграмму с моим ответом. Я сообщал, что получил телеграмму царя; находясь в данный момент на дальнем фланге своей армии, немедленно выезжаю в расположение своего штаба и прошу разрешения передать командование Особой армией генералу Балуеву. Через двадцать четыре часа я рассчитывал отправиться к месту своего нового назначения. Я сообщил генералу Балуеву о своем намерении на неопределенный период своего отсутствия передать ему командование Особой армией. В действительности это решение было делом случая. Получи я телеграмму царя на два дня раньше, ничего подобного произойти не могло. Я не был достаточно хорошо знаком с генералом Балуевым; кроме того, он не был старшим по производству среди моих корпусных командиров. Однако все увиденное мной в его корпусе, его волевые качества и неукротимая энергия, ответственное выполнение им моих многочисленных, непростых и трудноисполнимых распоряжений военного характера и разумные меры, принятые им при их реализации, – все эти факторы расположили меня в его пользу. Случайности, играющие судьбой не только отдельного человека, но отражающиеся также на судьбах тысяч зависящих от него людей, – в самом ли деле это простые случайности? Война и неизбежно связанный с ней риск развивают в нас фатализм, который, в свою очередь, позволяет нам примириться с так называемыми жизненными превратностями.

Отдав необходимые распоряжения начальнику своего штаба, я получил из Ставки запрос относительно того, предпочитаю ли я ехать в Могилев экстренным поездом или обыкновенным. По дороге я намеревался заехать в Бердичев, где находился генерал Брусилов, так как понимал, что из всех командующих на фронте мне больше всего предстоит иметь дело именно с ним. Неадекватность румынских сил в борьбе с австрогерманцами уже начинала проявляться со всей очевидностью, и было ясно, что нам придется прийти им на помощь.

Поскольку я покидал армию на неопределенный срок, мне хотелось попрощаться с женой, которая работала сестрой милосердия в перевязочном отделении госпиталя, принадлежавшего корпусу генерала Корнилова. Ее присутствие во фронтовых частях требует объяснения. Когда зимой 1911/12 года столь неожиданным образом закончилась Балканская война, моя жена – а жили мы в то время в Москве – пришла к заключению, что это была лишь прелюдия к будущей европейской войне. На основании этого вывода она следующей зимой прошла восьмимесячный курс обучения, чтобы с самого начала боевых действий иметь право начать работать сестрой милосердия. Весной 1914 года она впервые в жизни, несмотря на свой зрелый возраст, должна была держать экзамены и переживать волнения, которые обыкновенно ассоциируются с днями молодости. Получив диплом сестры милосердия в начале августа, она имела возможность сопровождать 1-ю армию генерала Ренненкампфа и смогла получить назначение в дивизионный лазарет. При этом она выставила только одно условие – что она будет в этом учреждении единственной сестрой. Однако работа в дивизионном лазарете ее не удовлетворила. Она попросила о переводе и в период боев работала на передовом дивизионном перевязочном пункте.

Нельзя сказать, чтобы это облегчало ей связь со мной. Большую часть войны она находилась от меня на расстояниях, крайне затруднявших, а временами и делавших просто невозможными не только личные встречи, но даже и обмен письмами.

Спустя несколько месяцев ей удалось устроиться в дивизионном лазарете, находившемся где-то неподалеку от меня, однако вскоре меня самого перевели на новое место. Несмотря ни на что, наши редкие встречи бывали для меня очень полезны. От нее я всегда мог узнать о хороших и плохих особенностях правил и практической реализации лечения раненых. Это давало мне возможность отдавать соответствующие распоряжения по поводу нарушения правил и прочих неисправностей, относившихся к вопросам санитарной и медицинской отчетности. Поскольку ее обязанности постоянно были связаны с передовыми позициями, где раненым должна оказываться первая помощь и где небрежность и безответственность могут нанести совершенно непоправимый ущерб, я, разумеется, с величайшим вниманием относился к данным вопросам и в подчиненных мне войсках. Это было тем легче, что за три года войны жена успела поработать по крайней мере в десяти различных медицинских учреждениях. За это время судьба приводила ее в подразделения, отличавшиеся беспорядками и скверной организацией, но также сталкивала ее с начальниками и врачами, которые всю душу вкладывали в работу по оказанию помощи раненым.

Например, в Августовских лесах, во время отступления 64-й дивизии 24-го корпуса, которое могло закончиться его полным окружением, она видела медиков, которые так заботились о себе, что забывали об обязанности оказывать помощь раненым – даже тем, у которых были самые тяжелые и опасные ранения. Напротив, в Галиции она наблюдала, как в самых трудных условиях врачам, жившим в землянках и полуразрушенных домах, удавалось выдерживать самые строгие требования стерильности и санитарии, как они оперировали самые тяжелые ранения, требовавшие немедленного хирургического вмешательства, и под сильным артиллерийским обстрелом поддерживали передовые перевязочные пункты на уровне, соответствующем всем требованиям современной хирургии. В то время, как и всегда, жена была единственной сестрой милосердия в перевязочном отделении дивизионного лазарета, которым руководил известный харьковский хирург Струнников[111].

Поскольку я получил приказ отправляться в Ставку, нам вновь приходилось расставаться на неопределенное время, так как она не желала бросать работу в дивизионном перевязочном отделении в корпусе Корнилова. Задержанная в пути скверными дорогами, она приехала в Луцк прямо перед самым моим отъездом, и в те несколько часов, проведенных мной в городе, я ее совсем не видел. Все мое время было занято распоряжениями относительно программы работы войск на приближающийся зимний период. В этой ситуации мне не оставалось ничего другого, как взять жену с собой в Могилев, тем более что вагон, в котором я туда ехал, немедленно возвращался в Луцк. Естественно, за время поездки мне удалось посвятить ей некоторое время. Покидая Луцк, я взял с собой своего адъютанта штабс-ротмистра Арнгольда, который неотлучно пребывал около меня с первых дней войны, и второго адъютанта штабс-ротмистра Арапова.

Я остановился на несколько часов в Бердичеве у генерала Брусилова, а примерно через двадцать четыре часа уже приехал в Киев. Ожидая там отправки поезда на Могилев, я выяснил, что рядом стоит на путях поезд великого князя Николая Николаевича, который только что прибыл из Ставки и той же ночью возвращается к себе в Тифлис. Я тотчас послал в его поезд своего адъютанта и выяснил, что великий князь отправился с визитом к вдовствующей императрице Марии Федоровне[112] и его возвращения ожидают ближе к вечеру.