Перо фламинго - Наталия Орбенина

– Серна, вставай, мы должны идти! Вставай!

Он дотронулся до неё, и его прикосновения показались ей божественной лаской. Так все же существовал Альхор, и она теперь принадлежит ему, а он ей? Может, спросить?

О, это безумие, безумие подступает со всех сторон! Разум не в силах перенести страдания тела. Господи, помоги, помоги не сойти с ума. Господи, пошли спасения рабе твоей! Или убей сразу! Невозможно чувствовать, как по капле уходит жизнь, уходит прямо в ненавистный песок, такой обманчиво мягкий, такой ласковый. Капля, капля, снова капля! Воды, воды, немного, каплю! Как это называется, говорил Северов, – marva?

Аристов бережно отвинчивает крышку фляги и приподнимает голову спутницы. Медленно, чуть-чуть, он вливает в её рот теплую, почти горячую воду. Она жадно глотает, но эти жалкие капли не приносят ей облегчения. Они только раззадоривают бесконечное чувство жажды. Судорожно сглотнув, Аристов закрывает флягу. Она заметила, что он не позволил себе выпить ни глотка.

– Егор, не смей, – прохрипела Серна. – Ты должен жить, ты моложе, крепче, ты выдержишь.

– Я не оставлю тебя, я не позволю тебе умереть!

Егор, после бесплодных попыток поднять Серафиму, кое-как смастерил из её и собственной одежды подобие волокуши и, упираясь, с трудом поволок бесчувственное тело вперед. Но и его силы иссякали. Он часто останавливался и уже не понимал, что делать дальше. Стоило ли так мучиться? Пожалуй, когда Серна впадет в окончательное забытье, он остановится и будет ждать конца. А сам? В конце концов, у него еще есть ружье. Там несколько патронов… Только бы хватило сил закопать её тело… Невозможно оставить…

К ночи он обессилел совершенно. Положил бесценную ношу и упал рядом, крепко обняв её. Серафима иногда приходила в себя, дико озиралась и опять впадала в забытье. Она уже не просила пить, не говорила ничего. Аристов вглядывался в её лицо, изменившееся до неузнаваемости, и с отчаянием узнавал на нем первые признаки надвигающейся смерти. В кромешной тьме он лежал на остывающем песке и стучал зубами от холода и подступившего отчаяния.

К утру Егор окоченел и, не дожидаясь явления солнца – убийцы, снова поволок свою ношу. Куда он шел, он не знал. Снова взошло солнце, и снова пустыня окрасилась в розовое и сиреневое. Потом побежали лиловые лучи, а потом грянул свет. В другой раз он бы без устали восхищался этой дикой неописуемой красотой. Но теперь эта красота, этот свет и идущий за ним жар несли ему и Серне гибель! Красные, воспаленные глаза уже ничего не хотели видеть, пот струился по лицу, а потом иссяк, кожа покрылась коркой, язык и нёбо превратились в кровавую рану. Из груди вырывался хрип и стон.

Ближе к полудню он выпил последнюю каплю и замер около безжизненного тела Серны. Она еще была жива, едва угадывалось её дыхание, но оно слабело с каждой минутой. Аристов лежал и неотрывно смотрел ей в лицо, боясь пропустить тот самый миг…

Что-то почудилось на горизонте… опять мираж… Фигуры… Плывут по небу… В горячем дрожащем воздухе… Мираж… Оставь, пустыня, свои изуверские коварные игры, не мучай, дай умереть спокойно, без безумной надежды… Нет, о, Господи! Это люди… люди… на верблюдах… Бедуины… Повернули, не видят… Господи… они уходят…

Он из последних сил встал на четвереньки, подтянул к себе ружье, поднял его на дрожащих руках вверх и выстрелил.

Глава девятнадцатая

Северов потрогал бледный лоб Серафимы Львовны, посчитал в очередной раз пульс на запястье, невольно покачал головой и вылез из бедуинской палатки. Пошли вторые сутки, с того мгновения как он, сам уже ни на что не надеясь, обнаружил в пустыне почти бездыханные тела Соболевой и Аристова. За жизнь Егора он уже не боялся. Внутренним чутьем Северов понял, что Аристову ничего не угрожает. Он молодой, крепкий, выносливый. И самое главное, силен духом и верой в жизнь, жаждой жить, выкарабкаться во что бы то ни стало. А вот Серна совсем плоха. Тело иссохло, мучимое жаждой, и жизнь из него утекала медленно, но упорно, как бесценная вода в необъятный песок. Аристов уже не только окончательно пришел в себя, но даже и встал на ноги, шатаясь, выполз из палатки и теперь сидел неподалеку, подставив лицо теплому ветру.

Солнце клонилось к закату, в эти предвечерние минуты оно становилось ласковым, кротким и совсем не жгло, а только нежно лелеяло землю в своих лучах. Егор сидел, подвернув под себя ноги, уставившись на линию горизонта, туда, куда стремилось закатиться светило. Пустыня из желтой превратилась в бледно-коричневую, потом добавились серые тона, вокруг протянулись длинные тени. В иной ситуации, Аристов бы только позабавился, какие непомерно длинные, тонкие ноги у теней верблюдов и людей. Но сейчас ему было все равно, прекрасен окружающий мир или полон безобразия. Только одна мысль как раскаленное железо жгла его сознание. Выживет ли Серна? Если она погибнет, как ему жить дальше? И стоит ли вообще тогда жить, если исчезнет то, ради чего дается эта жизнь? То, что любовь к Серафиме теперь стала смыслом его жизни, он даже не сомневался. Он совершенно не задумывался над тем, что его возлюбленная замужем, да еще и мать взрослого молодого человека, который, как знать, быть может, станет мужем его собственной сестры. Вот головоломка! Но какое, какое это имеет значение здесь, в пустыне, на краю могилы?

Мягко ступая по песку, сзади подошел Северов и сел неподалеку, тоже скрестив ноги. Аристов протянул ему руку:

– Я был неправ относительно вас, прошу меня простить. Я был груб и нелеп.

– Стало быть, продукты жизнедеятельности ихневмона вкупе с сушеными мышами и прочей гадостью теперь не подвергаются сомнению как лечебное снадобье? – примирительно улыбнулся Северов и ответил дружеским рукопожатием.

– Я готов уверовать в силу любого лекарства, любого чуда, только бы она встала на ноги! – горестно воскликнул Аристов. – Какое мучение видеть, как она погибает, когда уже спасена!

Егор, не стесняясь Северова, закрыл лицо руками, его плечи заходили ходуном.

– Полно, Егор Федорович, погодите убиваться раньше времени, – Северов старался говорить мягко, но при этом не обещая чуда. – У нас есть шанс, я верю, вы верите, лишь бы она сама захотела жить. Понимаете, лишь бы сама захотела! Но мне кажется, что Серафима Львовна покорилась неизбежному исходу, она не сопротивляется смерти. Может, я ошибаюсь, но мне чудится, будто её организм сам желает худшего исхода! Словно она сама для себя уже решила – не жить на этом свете более!

Северов сказал – и подивился, насколько внимательно выслушал его собеседник. Лицо Аристова исказила боль и отчаяние, которые он даже и не пытался скрыть.

– Стало быть, не хочет жить! – ужаснулся Егор.