Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

Все же сон взял верх над мыслью.

Прошли часы. Джавад открыл глаза. Но во тьме камеры он вообразил, что еще ночь и, не отдавая себе отчета, что с ним и в каком месте он находится, снова заснул.

Через час он опять проснулся. На этот раз он почувствовал, что больше спать не может. В то же время, по доносившимся до него смутным голосам и по тонкому лучу света, проникшему в щелку, он понял, что уже вечер и что свет падает от фонаря, который зажгли в коридоре тюрьмы.

Так как его привели в полдень, то ему не дали обеда, да тогда, после всего происшедшего, ему и не хотелось есть. В то время как мышь коснулась своими крошечными острыми зубами пальца его ноги — отворилась дверь, и Джавад увидел в полутьме коридора ажана в синем переднике, который поставил перед ним медную миску и кувшин с водой, положил кусок хлеба и снова вышел. Дверь повернулась на петлях, и Джавад услышал, как ключ загрохотал в замке.

Джавад был очень голоден. Он тотчас же попробовал кушанье. Оно было холодное и как будто похоже на аш. Поднеся ко рту, он убедился, что это был «аш-е-кэшк». Джавад удивился: «Аш-е-кэшк, в эту пору года, что за бессмыслица? Впрочем, — подумал он, — для такого места и это, пожалуй, роскошь». Хлеб оказался ячменным и очень невкусным.

Он кое-как утолил голод хлебом и не притронулся к ашу, сваренному, должно быть, еще прошлой зимой. Остаток вечера он провел в думах о доме, матери, жене брата и малютках. Хотя он знал, что денег на расходы у них хватит еще на месяц, но при мысли о том, что его пребывание здесь может затянуться, он спрашивал себя: «А что они тогда будут делать? Где достанут денег на пропитание?»

За время своего короткого знакомства с Ферохом, Джавад убедился в его благородстве и теперь успокаивал себя.

«Ферох не останется равнодушным, он освободит меня, а если не удастся меня освободить, он не допустит, чтобы они голодали».

Прошла ночь. Наступило утро. И ничего не произошло. Только в полдень пришел опять вчерашний ажан и положил перед ним кусок хлеба и немного сыра.

Настал вечер. И опять Джавад провел его в обществе мышей и крыс, вдыхая все тот же зловонный воздух. С каждой проходившей секундой Джавад все яснее понимал, что господин Ф... эс-сальтанэ не шутил, а посадил его крепко. На третий день, в десять часов утра, дверь в камеру открылась, и Джавад увидел двух вооруженных ажанов.

— Выходи!

Джавад подумал, что получен приказ о его освобождении. Должно быть, жестокосердный Ф... эс-сальтанэ все-таки пожалел его, или, может быть, Фероху удалось его выручить. Так или иначе он снова будет дышать воздухом свободы, вдали от этих погребных крыс. Он быстро вскочил и вышел, говоря про себя: «Не дай бог никому попасть в это место!»

Но как же он изумился, когда увидел, что ажаны «пристроились» по обе стороны и повели его со двора тюрьмы на передний двор назмие, а оттуда — на площадь. Как только они вышли, глаза его, привыкшие за эти двое суток к темноте и до боли ослепленные ярким солнечным светом, различили впереди на площади какого-то молодого человека, шедшего им навстречу. Напрягая зрение и внимательно всматриваясь, Джавад увидел, что это Ферох, и различил, что он прикладывает палец к губам, как бы приказывая ему молчать. Джавад не сказал ни слова.

Ажаны вывели его из ворот и двинулись куда-то направо. Джавад не понимал, куда его ведут, сообразил только, что они движутся в южном направлении. Миновали площадь и вступили на Хиабан Далан-е-Бехшет, и, пройдя его до конца, снова повернули направо, потом опять — налево, в улицу Дербар, где сосредоточены правительственные учреждения, и, наконец, пройдя шагов триста, вошли в большую, окрашенную в зеленый цвет, дверь какого-то старинного здания.

Джавад понял, что его привели в адлие.

Сначала прошли через несколько различных дворов, переполненных в тот час судейскими, как ахундами, так и носящими шапку, и в конце концов ввели в какую-то комнату с зеленой дверью, находившуюся в западной части здания.

В этой комнате Джавад увидел низкорослого смуглого человека с очень густыми усами, сидевшего за большим столом. Один из ажанов тотчас подошел к нему и отрапортовал:

— Насчет которого арестанта их благородие, господин начальник, полчаса тому назад телефонировали вашему благородию, вот этот самый и есть.

Взглянув на Джавада, человек этот вытащил из-за уха перо, придвинул к себе лист бумаги и спросил:

— Ваше имя?

Джавад сказал.

Следователь допрашивал Джавада целый час и был очень разочарован, так как в результате он не получил ничего, что свидетельствовало бы о каком-либо преступлении, за которое Джавад подлежал бы осуждению. Джавад сказал только, что он — Джавад, из квартала Чалэ-Мейдан, что он был слугой у молодого человека по имени Ферох, с которым ездил в Кушке-Насрет, а больше ничего он не знает. Все нелепые вопросы следователя остались без ответа.

Допрос закончился угрозой применить к Джаваду методы испанской инквизиции.

— Смотри, если не сознаешься, я с тобой поступлю иначе — буду жечь тебя огнем, кости переломаю, сброшу тебя с крыши Шемс-эль-Эмаре.

После этого Джавада отвели опять в тюрьму. И потянулись дни. Джаваду не в чем было сознаваться. Но его два раза в неделю водили на допрос, и это радовало его: каждый раз он на два часа забывал вонь и мрак своей камеры и дышал чистым воздухом.

Прошло два с половиной месяца. День ото дня Джавад слабел и худел. Наконец настал день, когда следователь сказал: «Следствие закончено». Джавад подумал: «Теперь, значит, меня выпустят», и в душе помолился за следователя.

Прошла еще неделя. Но никто за ним не приходил. Джавад был совершенно болен; он с трудом различал людей.

К кому обратиться, где искать защиты?

Он думал, что Ферох о нем позабыл и, должно быть, забыл о его матери и жене брата. Кто знает, может быть, за это время они умерли с голоду. Мысли его путались, у него начиналось легкое помешательство.

Однажды дверь его тюрьмы снова открылась в необычное время, и он увидел двух вооруженных ажанов, вызывавших его из камеры.

И Джавад еще раз поддался обману. Думая, что следствие выяснило его невиновность и что его выпускают, он быстро вскочил. Но у него началось такое головокружение, что он повалился на землю. Ажаны тотчас подскочили к нему, подняли его и, так как от слабости он не мог двигаться, взяли его под руки и потащили через двор тюрьмы к воротам. Его вывели на площадь перед зданием назмие.

Здесь Джавад увидел человек двадцать ажанов, стоявших таким образом, что образовался круг, а внутри круга — сепайэ, нечто вроде высокого табурета, только с тремя ножками, и возле него еще двух ажанов, державших в руках плети, перевитые проволокой. Возле ажанов толпилась кучка женщин и мужчин — праздные тегеранцы собрались для развлечения: посмотреть, как его будут бить. Его приговорили к ста плетям.

В глазах Джавада потемнело. Такой глубины подлости и зверства он не мог себе представить.

Он — и плети. Это было так далеко одно от другого! Жалобы? Стоны? Разве услышат их окаменевшие сердца?

Сегодня — нет. Но придет день, когда виновники всех этих страданий будут растоптаны и стерты в порошок, придет день, когда они будут кланяться с виселицы.

Джавад не мог идти. Те же двое ажанов дотащили его до середины площади. Он был не в силах сопротивляться.

Они привязали его к сепайэ и сняли с него рубашку.

Перевитые проволокой плети в руках двух ажанов поднялись и опустились на спину несчастного юноши. Джавад не кричал, потому что он еще раньше потерял сознание.

Тридцать девять раз опустилась плеть, как вдруг из толпы женщин раздался громкий крик:

— Это мой сын! Мой Джавад! Значит, мой сон был верен, арестовали его!.. Ой, Джавад!..

И вслед за этим какая-то женщина кинулась на середину площади, точно хотела освободить Джавада. Кто-то из ажанов сильно ударил ее в бок прикладом ружья, и она упала без чувств.

Некоторые из зрителей захохотали и похвалили ажана: «Ну, и ловкий же парень». Другие от стыда опустили головы. Поистине, такая дикость не встречается даже у хищных зверей.

Через полчаса Джавада оттащили в назмие. Тело его было все изранено. Из глаз его текли слезы. В назмие его отнесли в больницу и положили в палату.

Джавада вырвало, и в подставленном ему тазу оказалось много крови.

Глава тридцать вторая

ОБРУЧЕНИЕ

Под вечер того же дня в доме Ф... эс-сальтанэ собралось большое общество гостей: дам и мужчин. Конечно, дамы собирались отдельно, в эндеруне, а мужчины в саду, возле бируни. Связь и общение между этими двумя группами поддерживались только через наших старых знакомых Хасан-Кули и Реза-Кули, иногда подходивших к зданию эндеруна.

Вдоль стен большого зала эндеруна были расставлены столики со всевозможными европейскими и персидскими лакомствами. Двери и окна были открыты настежь. За столиками сидели дамы в платьях всех цветов и оттенков: одна в лимонном, другая в померанцевом, третья в голубом, четвертая в темном с красными рукавами и так далее — не был, кажется, забыт ни один цвет. Те, что помоложе, были в кружевных чаргадах на головах; у тех, что постарше, чаргады были старинные, сердцевидной формы, так что для любителей геометрии головы этих дам, при взгляде сверху, представили бы любопытное зрелище треугольников, построенных не из прямых линий, а из дуг.