Дзен и исскуство ухода за мотоциклом - Роберт Пирсиг

Крис заявляет: «С тобой мне больше нравится пикниковать, чем с Сазэрлэндами.»

— Другие обстоятельства, — отвечаю я.

Когда бульон кончился, я достаю банку свинины с бобами и выкладываю содержимое в кастрюлю. Разогревается она долго, но торопиться нам некуда.

— Пахнет вкусно, — замечает Крис.

Дождь кончился, и только редкие капли стучат по парусине.

— Думаю, завтра будет солнечный день, — говорю я.

Мы передаём друг другу котелок и едим с разных сторон.

— Пап, о чём ты думаешь всё время? Ты ведь всё время о чём-то думаешь.

— О-х-х-х-х-х… о разном.

— О чём?

— О дожде, о тех трудностях, с которыми можно столкнуться, вообще обо всём.

— Так о чём же?

— Ну, о том, каким ты станешь, когда вырастешь.

Он заинтересован. «Ну и как это будет?»

Но в его глазах снова загорелся эгоистический блеск, когда он спрашивает об этом, и в результате ответ получается в замаскированной форме. «Не знаю, — отвечаю я, — я просто размышляю об этом.»

— Как ты думаешь, завтра мы доберёмся до вершины горы?

— Да, не так уж много осталось до неё.

— Поутру?

— Пожалуй.

Позже он засыпает, и влажный ночной ветерок веет вниз с кряжа, а сосны как бы вздыхают от него. Силуэт их крон мягко колышется под его дуновением. Они уступают и затем возвращаются, потом со вздохом снова поддаются и опять выпрямляются, потревоженные силой, которая не составляет часть их природы. От ветра одна сторона палатки начинает трепыхаться. Я встаю и укрепляю ею колом, прогуливаюсь по влажной мшистой траве на холме, потом заползаю в палатку и жду, когда придёт сон.

19

Ковер освещённых солнцем сосновых игл рядом с моим лицом постепенно даёт мне понять, где я нахожусь, и помогает развеять сон.

Во сне я стоял в белёной комнате, глядя на стеклянную дверь. По другую сторону стояли Крис, его мать и брат. Крис махал мне рукой с той стороны, его брат улыбался, но у матери на глазах были слёзы. Затем я увидел, что улыбка у Криса застыла и стала искусственной, в ней застыл глубокий страх. Я сделал движение в сторону двери, и его улыбка стала мягче. Он дал мне знак открыть дверь. Я хотел было сделать это, но не стал. Страх вновь возник у него на лице, но я повернулся и пошёл прочь.

Этот сон я часто видел и раньше. Его смысл очевиден, и он подходит к мыслям прошлой ночи. Он пытается пообщаться со мной и боится, что это ему так и не удастся. Вот тут всё становится яснее.

За пологом палатки иглы на земле испускают туманные волны в направлении солнца. Чувствуется, что воздух влажен и прохладен, и пока Крис ещё спит, я осторожно выхожу из палатки, встаю и потягиваюсь.

Ноги и спина у меня напряжены, но не болят. Несколько минут я занимаюсь гимнастикой, чтобы размять их, затем бросаюсь бегом с холма в сосновую рощу.

Сосновый запах сегодня утром тяжёл и влажен. Я сажусь на корточки и вглядываюсь в утренний туман внизу в каньоне. Позднее я возвращаюсь к палатке, где по звукам определяю, что Крис проснулся, и когда заглядываю внутрь, то вижу его лицо, внимательно рассматривающее всё вокруг. Просыпается он медленно, и ещё пройдёт минут пять, прежде чем он дойдёт до такого состояния, что сможет разговаривать. Теперь он сощурившись смотрит на свет.

— Доброе утро, — говорю я.

Ответа нет. Несколько капель падет с сосен.

— Хорошо ли поспал?

— Нет.

— Очень жаль.

— А что это ты встал так рано? — спрашивает он.

— Да и не рано.

— Который час?

— Девять часов, — отвечаю я.

— Могу спорить, что мы не уснули до трёх часов.

Трёх? Если он не спал до тех пор, то ему придётся поплатиться за это сегодня.

— Ну я-то по крайней мере спал.

Он как-то странно смотрит на меня. — «Так ведь ты же не давал мне спать».

— Я?

— Всё время разговаривал.

— Ты хочешь сказать во сне?

— Нет, ты говорил о горах!

Тут что-то не так. — «Я ведь ничего не знаю о горах».

— Ну так вот, ты всю ночь говорил об этом. Ты говорил, что на вершине горы мы всё увидим. Говорил, что ты меня встретишь там.

Думаю, ему приснился сон. «Как же я могу тебя там встретить, если я уже сейчас с тобой вместе?»

— Не знаю. Ты так говорил. — Вид у него расстроенный. — Ты разговаривал как пьяный или что-то в этом роде. Он всё ещё наполовину спит. Лучше дать ему возможность спокойно проснуться. Мне хочется пить, и я вспоминаю, что мы оставили флягу, надеясь найти достаточно воды по пути. Глупо. Теперь нельзя будет позавтракать до тех пор, пока не перевалим кряж и не спустимся достаточно далеко с другой стороны, где можно будет найти ручеёк. «Давай-ка лучше собираться да пойдём, — говорю я, — если хотим добыть воды на завтрак». Сейчас уже тепло и после полудня может быть даже жарко. Палатка легко разбирается, и я с удовольствием отмечаю, что всё у нас сухо. Через полчаса мы всё упаковали. Теперь, за исключением примятой травы, и не определишь, что кто-то побывал здесь.

Нам всё ещё надо подниматься вверх, но по пути выясняется, что сегодня легче чем вчера. Мы подходим к закруглённому верхнему участку хребта, и склон не так уж крут. Сосны здесь кажутся совершенно не тронутыми. Прямые лучи солнца не достигают земли, и под деревьями нет никаких кустов. Просто пружинистый настил из иголок, открытый, просторный, идти легко…

Пора продолжить шатокуа и вторую волну кристаллизации, метафизическую фазу.

Она возникла в ответ на отчаянные блуждания Федра в поисках качества, когда сотрудники факультета английского языка в Бозмене, узнав о своей ортодоксальности, задали ему резонный вопрос: «Существует ли это не определённое вами „качество“ в наблюдаемых нами вещах? — спросили они. — Или же оно субъективно и существует только в воображении наблюдателя?» Это был простой, нормальный вопрос, и не было никакой спешки в том, чтобы отвечать на него.

Ха. Торопиться было некуда. Это было окончательное предложение, вопрос на засыпку, сокрушительный удар, особый номер, от которого не оправишься.

Ибо, если качество присуще предмету, тогда надо объяснить, почему научные приборы не в состоянии обнаружить его. Тогда надо предложить такие приборы, которые обнаружат его, или же смириться с объяснением, что приборы не обнаруживают его потому, что вся ваша концепция качества, мягко говоря, несусветная renyxa.

С другой стороны, если качество субъективно и существует только в воображении наблюдателя, то тогда это качество, с которым вы так носитесь, лишь красивое название чего угодно. Сотрудники факультета английского языка Колледжа штата Монтана поставили перед Федром древнюю логическую конструкцию, известную под названием дилеммы. Дилемма, которая по гречески означает «два рога», стала похожей на переднюю часть разъяренного быка, идущего в наступление.

Если он признает, что качество объективно, то окажется на одном из рогов дилеммы. Если же согласится с тем, что оно субъективно, тогда он попадает на другой. И независимо от того, субъективно или объективно качество, как бы он ни ответил, он всё равно оказывается на роге.

Он заметил, что кое-кто из сотрудников факультета снисходительно улыбается ему.

Однако Федр, будучи подкованным в логике, знал, что каждая дилемма допускает не два, а три классических опровержения, к тому же ему были известны несколько не столь уж классических доводов, поэтому он улыбался в ответ. Он мог взяться за левый рог и опровергнуть мысль о том, что объективность подразумевает научное обнаружение. Или можно ухватиться за правый рог и оспорить мысль, что субъективность подразумевает «всё что угодно». Или же можно пройти между рогов и отрицать, что выбор заключается только между объективностью и субъективностью. Можете быть уверены, он испробовал всё три. Помимо этих классических логических опровержений есть ещё алогичные, «риторические» приёмы. Будучи риториком, Федр имел в своём распоряжении и их.

Можно пускать пыль быку в глаза. Он уже сделал это, заявив, что отсутствие знания о том, что такое качество, представляет собой некомпетентность. Но есть старое правило логики о том, что компетентность говорящего не имеет отношения к тому, что он говорит, так что все разговоры о некомпетентности — чистейшая пыль. Самый большой дурак в мире может сказать, что солнце светит, но от этого оно не померкнет. Сократ, древнейший враг риторической аргументации, распушил бы за это Федра в пух и прах, сказав: «Да, я согласен с вашей посылкой о том, что я некомпетентен в вопросах качества. Тогда, пожалуйста, покажите старику, что такое качество. Иначе, как же смогу я исправить его?» Затем Федру дали бы побурлить несколько минут, а потом его раздавили бы вопросами, которые доказывают, что он сам не знает, что такое качество, и что сам он, по собственным меркам, некомпетентен. Можно попробовать убаюкать быка. Федр мог бы заявить вопрошателям, что ответ на эту дилемму выходит за пределы его скромных способностей, но тот факт, что он не может найти ответа, не является логическим доказательством того, что ответ найти нельзя. Не могли бы они, имея более обширный опыт, попытаться найти этот ответ? Но для убаюкиваний такого рода было уже слишком поздно. На это они могли ему просто ответить: