Лилея - Елена Чудинова

— Однако ж тигрицею королева Бланка была порою не только с врагами, — улыбнулся де Ларошжаклен. — Жалею я об юной влюбленной чете — короле Людовике и королеве Маргарите! Куда ж годится, чтоб царственные супруги целовались тайком на лестнице меж верхним и нижним жильем, а слуги сверху и снизу стерегут, чтоб подать знак, если матушка вдруг соберется проверить — в своих ли покоях король, в своих ли покоях королева?

— Мужчина может быть мягок и суров вместе, но не женщина! Она вся — сталь, либо вся — воск! Будь Бланка воском — разве состоялся бы сам щасливый брак Людовика и Маргариты? Милые дети понимали это и слушались королевы-матери. Если королеве мнилось, что день слишком постный, они не делили супружеского ложа. Но уж хотя бы пошептаться вдвоем, сидя в темноте на ступенях, хотя бы обменяться невинным поцелуем! Разве маленькие сии секреты не разжигали только юную их любовь? Полно, им и вправду рано было давать волю! Женщине трудно любить свекровь, но королева Маргарита питала к матери мужа неподдельное уважение.

— Но помните, что сказал Жуанвиль? — живо возразил Вигор де Лекур.

— Еще б не помнить сего! — гневно бросил господин де Роскоф. — «Вправду говорят, мадам, что все женщины — лицемерки! Вы покойную вовсе не любили, а теперь заливаетесь слезами!» Негодник воспользовался тем, что король лежит больным от горя, и не может защитить жены! Ах, этот ничтожный Жуанвиль, воистину он сам наказал себя так, что трудно было бы пожелать ему больше. Столько лет жить средь высочайших душ и сердец эпохи, бок о бок, и ничего в них не понять! Но заметим, какую великолепную отповедь дает наглецу королева. Она не сочла уместным оправдываться — стоил ли невежа того, чтоб объяснять, сколь тяжело на душе, когда уходит тот, кого, быть может, не умел простить, каким укором оборачивается в этот час собственная нелюбовь. «Я плачу о великом горе моего мужа, — говорит она. — А еще о том, что дочь моя Изабелла, находившаяся под заботливою опекой бабушки, сейчас осталась под покровительством мужчин!» Воистину, одной фразою она защищает весь свой пол! Сей упрек и ныне каждому из нас стоит примерять на себя. Времена сменились, но не мы, столь же неделикатные и грубые. Сколь часто и мы не умеем понять великодушных движений женского сердца!

— Королева Жемчужина была востра на язык, — добавил де Ларошжаклен. — Мне так еще по нраву ее слова в случае с плащами.

Но услышать, что сказала королева Маргарита Прованская относительно каких-то плащей, Нелли на сей раз не довелось.

— На носу Лоньон, — сказал Ан Анку. — Чтоб не терять времени по высадке, монсеньор, быть может, Вы теперь уж напишете расписку?

— Твоя правда, — господин де Роскоф вытащил карманный бювар и грифель.

— А что сие за расписка? — не сумела не полюбопытствовать Нелли.

— Мы вить оставим теперь лодку на берегу, — поспешил отозваться Ларошжаклен, но избегая при этом взгляда Нелли. Впрочем, он и весь день его отчего-то избегал. — Но люди, у коих Ан Анку брал ее в Роскофе, не могут подарить хорошее парусное судно на выброс. Верней подарили б, конечно, не будь другого выхода. А сей выход придуман давно. Такие листки называются расписками Королевской Католической Армии.

— Но для кого предназначена такая расписка? — не поняла Нелли.

— Да кто ж знает? Для первого, кто найдет лодку. Он и будет знать, куда и кому ее доставить обратно.

— А если сей не разумеет грамоте?

— Покажет тому, кто разумеет. Но ялик воротится к хозяевам. У нас тут появилось много новых законов — не меньше, чем у санкюлотов. Только наши исполняются свято. Есть, конечно, риск, что лодку обнаружат первыми синие — но он невелик.

— Интересная вещь коромысло, особенно крючки, — взвилась вдруг Катя. — А коли все ж наткнутся — так читай себе, синий, кого убивать идти?

— Не прочтете ль сударыням нашим, что написали, Белый Лис? — развеселился вдруг Ларошжаклен.

— «Туда, где пять урожаев назад сидр вышел хуже не бывает, тому, чья покойная мать была из Плуарета, а средняя дочь пошла за слугу в именье того, в чьем щите змея да ворона», — господин де Роскоф поставил размашистую подпись.

Смеялись все, да так, что переполошили птиц в их прибрежных гнездовьях.

— Ох, ловки, — выдыхала сквозь смех Катя, — ох, ловкачи!

— Ну… и шарады… у вас тут… батюшка! — смеялась Нелли. — Хотела б я… знать… каковы ж тогда… фанты?

Вскоре листок бумаги белел уже, прицепленный к мачте вытащенного на песок судна. От воды его волокли довольно долго, но Нелли не удивилась, зная, как высоки здешние приливы.

Едва вода отступила, местность сделалась заунывна. С дороги, поросшей дроком, свернули напрямик, по земле, верно, слишком скудной для посева. Жалкая трава, не всякая корова польстится, вовсе не мешала идти. Единственным, что радовало глаз, во всяком случае на вкус Нелли, были исполинские валуны, разбросанные повсюду, словно разорвавшаяся нитка великаньих бус.

— Король Людовик родился в день, что назывался тогда в народе Днем Черных Крестов, — продолжил меж тем господин де Роскоф. — По городам ходили тогда покаянные процессии, алтари убирались в черное. Верно, то была память о каком-нибудь море, коль скоро сей обычай обветшал, когда самое бедствие забылось. Многие усмотрели после в том признак, что Крестовому походу короля не суждено было закончится удачею. И все ж для нас он прежде всего святой крестоносец.

Нелли, честно говоря, хотела б уже послушать о Франциске Первом, поди и о сем венценосце свекор знал немало занятного. Но очень похоже было, что их спутников занимал нынче только король Людовик Девятый.

— Последний крестоносец, — с горечью молвил де Ларошжаклен. — Зачем ушли те времена, зачем начались иные?

— Царица Небесная! — Параша, уж отравившаяся от дурноты, как попала на берег, вдруг сломя голову побежала вперед, присела на землю так стремительно, что сперва показалось, будто споткнулась.

— Чего там у тебя? — окликнула Катя.

Параша не ответила.

Ничего особо любопытного, меж тем, она и не нашла. Перед нею пробивался из земли какой-то цветочек, самого невзрачного виду. Может редкий какой, нужный для целительства? Нету, вовсе ничего подобного! Приглядевшись, Нелли узнала лилею, да не какую нито особенную, а из тех, что и в Кленовом Злате росли в избытке. Как раз перед ихо отъездом так же пробивались сии цветки на Елениных клумбах.

— Можно б преподнести сей цветок мадам де Роскоф, да только на нем и бутон-то не вызрел, — де Лекур, тем не менее, протянул было к цветку руку.

— Куда?! — Параша со всей силы хлопнула молодого дворянина по руке.

— Парашка, да укачало тебя, что ль вовсе? — возмутилась Нелли. — Нашла диво, чтоб из-за него драться! Заурядная лилея.

— Да подумай ты головою, — в голосе Параши было нечто, основательно похожее на страх. — Лето к августу клонится, где ж такое видано, чтоб из земли цветы пёрли?

— Не признак ли сие Скончания Дней? — усмехнулся де Ларошжаклен. — Времена года, говорят, при них перемешаются.

— Не умею сказать, — голос господина де Роскофа сделался напряжен. — Оставим сей цвет его странной судьбе и проследует дале. Время не ждет.

Следующий цветок приметил уже Ан Анку. Был он чуть больше и начинал понемногу раскрывать лепестки. Лепестки были прозрачно белы и пахли весною, пробуждением Натуры. Но даже и забывши, что на носу август, все одно нельзя было не дивиться. Очень уж необычно глядел царственный цветок в окружении льнущих к земле сирых мелкоцветов.

Неохотно, словно жалея расстаться с диковинкою, путники двинулись вперед.

Третий крин приметила уже Нелли, хоть и была средь подруг самой неприметливой. Но на сей раз она не отрывала глаз от земли, не в силах воспрепятствовать себе предаваться несуразному гаданию: будет еще один цветок или нет? И он явился, еще даже не цветок, а наливающийся бутон в комьях неосыпавшейся грязи.

— Он же вылез едва, а уж цвести собрался, — встревожено шептала под нос Параша. — Право слово, последние времена и есть.

— Довольно красивые последние времена, — отозвалась Нелли.

— Нет, сие не есть Скончание Дней. — Голос господина де Роскофа прерывался от волнения. — Быть может… Во всяком случае, коли мы встретим еще один цветок, предположенье мое окажется верным.

Четвертый цветок увидал Ларошжаклен. Шагах в двадцати от предыдущего, он цвел вовсю. Но первым к благоуханному крину подошел господин де Роскоф.

— Дети мои, — теперь он был спокоен. — Перед нами шли друзья. Быть может мы их нагоним, путь здесь один, шуанский путь. Перед нами шли друзья, и они были не одни. Возблагодарим Господа.

Господин де Роскоф снял шляпу и преклонил колено. То же сделали Ларошжаклен, Ан Анку и Лекур. Недоумевая, подруги переглянулись и также опустились на колени. Сколь странно было сие под открытым небом, на продуваемой ветрами пустоши, пред цветком лилеи!