Лилея - Елена Чудинова

— Дети мои, — теперь он был спокоен. — Перед нами шли друзья. Быть может мы их нагоним, путь здесь один, шуанский путь. Перед нами шли друзья, и они были не одни. Возблагодарим Господа.

Господин де Роскоф снял шляпу и преклонил колено. То же сделали Ларошжаклен, Ан Анку и Лекур. Недоумевая, подруги переглянулись и также опустились на колени. Сколь странно было сие под открытым небом, на продуваемой ветрами пустоши, пред цветком лилеи!

— Te Deum laudamus; te Dominum confitemur, — запел господин де Роскоф.

— Te aeternum Patrem omnis terra veneratur, — отозвались трое молодых мужчин.

— Tibi omnes Angeli, tibi Caeli, Exaudi, et universae Potestates!

— Tibi Cherubim et Seraphim incessabili voce proclamant: Sanctus, Sanctus, Sanctus, Dominus Deus Sabaoth!

— Pleni sunt caeli et terra majestate gloriae tuae! — голос господина де Роскофа казался сильным и молодым.

— Te gloriosus Apostolorum chorus

Te Prophetarum laudabilis numerus!

— подхватил на сей раз один Ан Анку, едва господин де Роскоф смолк.

— Te Martirum candidatus laudat exercitus, — отвечали Лекур и Ларошжаклен.

— Te per orbem terrarum sancta confitetur Ecclesia, — воззвал господин де Роскоф.

— Patrem immensae majestatis, — отозвались шуаны.

— Venerandum tuum verum et unicum Filium,

— Sanctum quque Paraclitum Spiritum.

— Tu Rex gloriae, Christe.

— Tu, Patris sempiternus es Filius.

По плоской пустоши голоса неслись недалёко, однако ж величественным и прекрасным показался Елене древний гимн, которому внимали, не иначе, только камни-валуны. Да еще разве что самый цветок, которому сей отчего-то пелся.

ГЛАВА XXV

На третьей дюжине Нелли остановилась считать цветы. Путники шли цветочным путем долго, часа четыре. В одном месте они свернули с пустошей на дорогу, окруженную дроком и вереском. Ей подумалось, что уж теперь цветы перестанут встречать их, и сделалось жаль. Однако ж еще один цветок пробивался прямо на безжизненной, утоптанной в камень колее. Это уж и вовсе было непостижно уму.

Местность переменилась, стала добрей к человеку. Артишоковые поля сменились по обеим сторонам дороги яблоневым садом. Благоговейное настроение спутников отчасти передалось и подругам. Теперь шли молча.

Цветы опережали их, прорастая на жесткой безводной земле. Перед раздвоенной корявой яблоней Ан Анку, спешивший первым, поднялся с дороги в сад. Вскоре выяснилось, что и крины поднялись тоже.

Еще одна пустошь — а за нею первые буковые деревца надвигающегося леса. Вскоре Нелли порадовалась за лилеи — все ж таки веселей, поди, расти средь густого мха и развесистого папоротника. Буки, но уж не молодые, как в подлеске, а могучие и толстоствольные, чередовались с дубами, и те, и другие были обвешаны яркими шарами омелы, окружены упругим орешником. Ох, достанется теперь подолу, кабы в клочья не пошел!

Лес полнился птичьим щебетом, который вдруг, словно по команде какого командира, смолк на мгновение прежде, чем раздался громкий и жутковатый клич совы.

Нелли не успела приметить, кто из мужчин издал его, и только когда де Лекур изготовился кричать в ответ, поняла, что первый крик шел им навстречу.

Вскоре путники вышли на поляну, окаймленную снежным ожерельем лилей. Чтоб там ни было, но дальше цветы никуда не шли — цель их похода была здесь, на биваке, разбитом несколькими шуанами — их было не больше дюжины. Среди незнакомых лиц Нелли узнала Морского Кюре, хлопотавшего возле старых носилок с какой-то кладью. Ящик? Футляр? Хорошо, коли не гроб.

— Белый Лис! — обрадовался один из отдыхавших. Путь их, судя по всему, был тяжек: несколько человек лежали на траве. У всех отчего-то непокрыты были головы.

— Ан Анку!

— Монсеньор!

— Де Глиссон!

Повстречавшиеся со слезами раскрывали друг дружке объятия. Нечто особое, торжественное, крылось в сей встрече.

— Я было в Вавилон собирался, а уж они обратно, — отец Роже с неохотою отступился, наконец, от своей заботы. — Но да пустое. Подойдите поклониться, братья.

Нелли приметила, что господин де Роскоф сделался вдруг бледен. Ноги не слушались его, заплетаясь как у бражника, когда он шел к жалким носилкам, связанных из палок и кожаных ремней. Благоговейно опустился он на колена перед небольшим ящиком, приложился к нему устами. Следом приблизился к ящику на носилках де Ларошжаклен, за ним — де Лекур, Ан Анку…

— Подойди и ты, дочь моя, — негромко сказал свекор Елене.

— Я тщилась не спрашивать лишнего, батюшка, по все ж — кому я теперь поклонюсь?

— Я было решил за всеми событиями, что ты уж знаешь, — улыбнулся господин де Роскоф. — Поклонись святым мощам короля Людовика, дитя, остальное после.

Людовик! Так вот оно, отчего только об нем и шли речи! Нелли несмелым шагом пошла вперед, и только тут увидала маленького мальчика, усевшегося на носилках рядом с ящиком.

— Ну вот, мы и встретились теперь, — сказал ребенок. Был он белокур, с упрямою большою головой, и одет чудно: на высунувшейся из темного плаща ножке красовался красный сапожок, нарядный, но пошитый как-то слишком уж неумело, ровно сапожнику было все одно, на какую ногу его станут надевать. — Я защищу тебя, а ты, ты меня спрячешь.

Мальчик из ее снов!! Поляна пошла ходуном. Когда деревья, наконец, перестали плясать, Елена поняла, что рядом с ящиком никакого дитяти не было.

Старое дерево потемневших дощечек источало свежий запах кринов. Свежий запах, запах воды, чистой, голубовато-зеленой, легкой, смывающей все жуткое и невыносимое, что довелось ей здесь, во Франции, повидать: бледный рот Люсили де Сомбрей, мертвый рот на живом лице, ухмылку возницы-людоеда, повествующего о мученьях сваренного заживо страдальца Генгерло, адскую живодерню в тюремных застенках и женственного франтика, похваляющегося новыми панталонами, ужас неподвижного сна, когда бдящая мысль металась по онемевшим членам, синих солдат, оскверняющих церковку святого Вигора… Глубже, глубже в сию воду, омыть в ней не тело, но душу, стать снова прежней Нелли, пусть не слишком щасливой, но любимой и любящей, не вдовою, нет, не вдовой!

Когда Елена пришла в себя, над нею покачивался на дубовой ветке шар омелы. Пожалуй, впервой видела она сие причудливое растение не мимоходом, но столь отчетливо. Солнце падало косо, поэтому грациозное сплетенье не чернело на лазоревом небесном фоне, но зеленело. Узкие острые листья, чуть сходные с ивовыми, но вострей и не плоские, но чуть согнутые вдоль, были очень яркого светлозеленого цвету, каковой многие называют «ядовитым». Но у омелы был сей колор не ядовит, но весел. В тон листьям были и стебли, сплетенные в узорочный мяч, ровно постарался человек. На душе было легко и покойно, в голове пусто. Нелли не спрашивала себя, отчего лежит она под деревом, как долго лежит и где это дерево находится. Быть может, так лежат младенцы в своей колыбели, подумала она было, и тут поняла, что в это же мгновенье младенцу уподобляться перестала.

— Очнулась, касатка наша? — Катя склонилась над нею, загородив омелу. Но это была какая-то вовсе необычная Катя: лицо ее сделалось мягче, в улыбке не сквозил всегдашний ее задор.

«Искала одного мальчика, а нашла иного. Мой, поди, не так хорош, только его тож надобно сыскать».

— Не бось, сыщем, — Катя прочла ее мысли словно по печатным буквам. Вся ли мысль ею поймана, или же хвостик один — поди пойми. Так частенько случалось в детстве. — Я теперь наверное знаю.

— Не тревожься о подруге, — господин де Роскоф, подойдя, присел рядом на корень дерева. — От сего беспамятства ей не приключится худого.

— Но батюшка, я, поди, задержала обмороком своим всех в столь важном походе? — обеспокоилась Нелли, попытавшись приподняться.

— Никто не торопится сегодни, — улыбнулся господин де Роскоф. — Благодатная Нормандия похожа нонче на синий муравейник, а уж ближе к столице и вовсе беда. Отряд не спал двое суток с лишком подряд. Только доставивши бесценную ношу в Бретань, экспедиция решилась дать себе отдых. Теперь весь отряд спит, караул несем только мы да отец Роже. В путь мы двинемся на рассвете. Под благодетельною сенью святых мощей мы пройдем часть пути вместе с отрядом, но после свернем на Фужер. Прежде, чем мчаться остеречь меня, Вигор де Лекур направил лазутчиков на все расстоянье меж Фужером и замком де Латт, в коем мальчик затерялся. Думаю, нечто они уже соберут к нашему появленью.

— А где ж Парашка? — удивилась вдруг Нелли, на сей раз приподнявшись на локте.

Маленькой ящичек по-прежнему стоял на носилках посередь поляны, но в траве вокруг него спало уже человек десять. Другое изменение заключалось в том, что опоясавшее поляну ожерелье стало вдвое шире.

— Да пошла для тебя травы какой-то поискать, — Катя усмехнулась. — Ей Ан Анку в помощь вызвался. Ты отдыхай еще, будь покойна.

А Нелли и так была покойна. Святой король начал говорить с нею, едва она ступила на землю Франции. Теперь она повстречалась с ним. Все встало на свои места. Так неужто же он не поможет? Он и сам обещал. Только вот одна загвоздка — святой король и от нее ждет какой-то помощи. А ясней говорить не хочет, такая, верно, у святых манера: догадывайся, мол, самое! А догадок меж тем нету. Чем она, Елена Роскова, может быть полезна давным-давно умершему крестоносцу? Как она может его «спрятать», как сказал он сейчас, представши маленьким мальчиком, «спрятать в своем дому», как он просил во сне про синих собак? Вовсе бы хорошо было, когда б еще и сие прояснилось. Ну да как-нибудь.