Миллион открытых дверей - Джон Барнс

Меня испугала горечь, с которой этой было сказано.

Аймерик добавил:

— Зря я это сказал. Если нас кто-то прослушивал и не донесет об услышанном преподобному Сальтини, то этому человеку не поздоровится. А мне бы не хотелось навлечь на кого-либо беду. Нам-то, конечно, бояться нечего — мы здесь иностранцы с видом на жительство, но кое-что меня беспокоит в том, что мы пользуемся преимуществом нашего статуса. Мне очень хочется, чтобы ты понял: многое, что для тебя носит характер безобидных развлечений, и даже обсуждение каких-то идей ради забавы потенциально опасно для твоих учащихся.

— И что же здесь делают с людьми?

— Ну, Каледония — это, конечно, не Торбург и не Форт Либерти. Здесь инакомыслящих не пытают и не сажают за решетку, если ты подумал об этом. Здесь их напрочь выбрасывают из общественной жизни. Еретики долгие годы живут, подпитываясь исключительно собственным гневом, на их долю остаются самая черная работа и минимальные удобства, с ними никто не общается, кроме таких же обозленных изгоев, как они сами. Наконец годам к сорока они осознают, что их жизнь никчемна и так жить дальше бессмысленно. Тогда они публично каются в своих прегрешениях и в награду за это получают запоздалый лакомый кусочек хорошей жизни. Такой метод устрашения гораздо эффективнее политических репрессий: за счет него власти показывают народу, что каждый в состоянии прожить дольше и безбеднее, если в него не будут тыкать пальцами, чем диссиденты, становящиеся невидимками среди людей.

Он покраснел. Я понял, что он здорово пьян. Видимо, он успел выпить порядочно вина до ужина — когда я пришел, он уже сидел за столиком.

Аймерик стал рассказывать истории из старых добрых времен, когда они с Брюсом и Чарли были молодыми. Из этих рассказов выяснилось нечто, что меня немало изумило: оказалось, что Брюс в молодости был главным сорвиголовой и самым удачливым toszet des donzelhas из троих товарищей.

— Честно говоря, это мало похоже на нынешнего Брюса, — признался я. — Но это было давным-давно.

— Наверное, я вспомнил об этом, потому что… о, быть может, я просто схожу с ума. Просто мне не по себе из-за того, что Биерис все время с ним.

Я налил себе еще вина и стал ждать продолжения. По спине у меня побежали мурашки. Я чувствовал, что у меня на глазах разыгрывается трагедия.

— Что ж, — проговорил Аймерик через некоторое время, — думаю, ты понимаешь, что у меня на уме. — Но вместо того чтобы развить свою мысль, он покачал головой, встал и отряхнул с брюк крошки, после чего с той нарочитой аккуратностью, которая свойственна очень пьяным людям, он привел себя в порядок — расправил все складочки, одернул рукава. — Нельзя распускаться перед этими местными, — объяснил он. — Надо выглядеть хорошо, а главное — стильно.

Мне стало неловко, поэтому я последовал его примеру.

Аймерик сообщил:

— Скажу тебе честно: ни о чем я так не сожалею, как о том, что отчасти из-за моего отъезда Брюс стал преподобным.

Я стоял, не шевелясь, не решаясь сесть и не понимая, что бы такое сказать.

— Если мы не хотим остаться без мест, нам бы лучше двинуть в направлении этого кабаре, — сказал Аймерик, и я понял, что тема исчерпана. Но когда мы бежали под снегом и ветром к стоянке трекеров, он неожиданно проговорил:

— Знаешь, если бы Брюс получил бесплатный билет на спрингер до Новой Аквитании, он бы, пожалуй, месяцев за шесть там все осмотрел, а потом рванул бы на Северное Побережье и вступил бы в коммуну неогедонистов. А через два года после того, как он бы там поселился, он бы выглядел как мой ровесник.

Наступила Вторая Тьма. Море разбушевалось, выл ветер.

Только тогда, когда мы забрались в кабину трекера и за нами закрылась дверь, я снял капюшон и спросил:

— Почему здесь не устраивают остановок трекеров под землей? Почему обязательно нужно до машины бежать по слякоти под снегом?

— Потому что расстояние от домов до стоянок не так уж велико и потому такая пробежка особой опасности не представляет. А что касается неприятных ощущений, то добродетельный каледонец на них не должен обращать внимания.

На самом деле, задав этот вопрос, я сразу же понял, насколько он дурацкий.

Машина остановилась перед большим общественным зданием. Как выяснилось, «Временное передвижное кабаре» оккупировало просторный зал, который кто угодно имел право арендовать на короткое время для проведения легальных мероприятий. Незнакомый молодой человек у входа в зал удостоверял личности пришедших на представление с помощью устройства для чтения отпечатков пальцев. На удостоверение моей личности потребовалось некоторое время. Видимо, прибор для начала просканировал все население Каледонии и Земли Святого Михаила и только потом пробежался по перечню иностранцев.

— Много ли собралось народа? — полюбопытствовал я.

— Трудно сказать. Мы впервые устраиваем такое мероприятие. Но пока мы вышли «в ноль», следовательно, нас нельзя упрекнуть в большой иррациональности. — Он сказал это, выверенно уравновесив энтузиазм и нарочитую искренность, — так говорят люди, на всякий случай усматривающие в собеседнике копа. — Надеюсь, вам понравится представление.

Я кивнул. В это самое мгновение прибор установил, что я — это я, и молодой человек пропустил меня в зал. На проверку личности Аймерика ушли считанные секунды.

— Наверное, здешняя система идентификации сообразила, под каким именем тебя искать? Или здесь ты все еще известен как Амброуз Каррузерс? — поинтересовался я, когда мы вошли в зал и стали осматриваться.

Он усмехнулся.

— Я сунул этому привратнику маленькую взятку. Порой это творит подлинные чудеса.

Я пока еще не успел свыкнуться с мыслью о том, что за какие-то определенные услуги здесь полагалось платить чаевые. Может быть, молодой человек как раз потому принял меня за копа, что только копы в Каледонии были настолько невоспитанны, что не платили чаевых? Я рассердился на Аймерика за то, что тот не предупредил меня, но еще больше — на себя за то, что сам не сообразил.

Впервые за все время пребывания в Каледонии я попал в помещение, где свет не был включен на полную мощность, но при этом не выключен. В зале было расставлено несколько десятков стандартных офисных кресел, стояла квадратная переносная сцена. Обстановка напоминала разорившийся самодеятельный театрик.

По залу слонялись десятка два человек. Время от времени люди обменивались взволнованными короткими фразами и шли дальше — видимо, слишком нервничали для того, чтобы заводить продолжительные беседы. Вдруг кто-то окликнул меня:

— Мистер Леонес!

Я обернулся и увидел, что ко мне спешат Торвальд и Пол.