Поиски - Чарльз Сноу

Я понимал, что предстоит борьба. Я шел на первое заседание с твердой решимостью защищать свои интересы. Перед тем как мы заняли свои места, Остин приветствовал меня, стоя посреди комнаты и помахивая цепочкой от часов.

— Я уверен, что выражу наше общее мнение, если скажу, как мне приятно, что доктор Майлз будет вместе с нами в нашей будущей работе, хотя и лишь с правом совещательного голоса. — Он захохотал. — Я знаю нашего друга Майлза дольше, чем кто бы то ни было из вас. Он начинал под моим руководством не так давно, и работа, которую мы тогда делали, явилась скромным вкладом в проект, который нам здесь предстоит обсуждать, имея в виду его практическое осуществление.

Все тот же Остин, подумал я; это «мы», эта патриархальная убежденность в своей ответственности за все, что происходит вокруг него, живо напомнили мне мои ранние дни, когда я только начинал распознавать его. Но сейчас, если он намерен признать мой успех настолько, чтобы считать его своим собственным, то больше мне нечего и желать.

Мы расселись вокруг стола, и, так как по привычке все месяцы нашей работы мы рассаживались в том же порядке, он остался у меня в памяти, как общая картина наших заседаний. Но запомнил я это с первого заседания. Как сейчас вижу Остина, он откинулся на спинку кресла и пыхтит, лицо у него краснее, чем губы, и живот выпирает из-под жилета. Перед ним на столе лежит бумага, но он никогда ничего не записывает. Справа от него сидит Фейн, полуотвернувшись, в своем кресле, так, что на нас глядит его плечо, на его тонком лице иезуита часто блуждает улыбка. Десмонд, сидящий слева от Остина, представляет собой такой контраст с Фейном, что воспоминание об этом и сейчас смешит меня, — его черные яркие глаза поблескивают, как у ящерицы, он подхватывает идеи, наполовину не понимая, и вновь отбрасывает их. Великолепный коммивояжер, торговец наукой, бодро рассыпающий фразы, — вновь подумал я о нем, как когда-то в Мюнхене. Самая заурядная личность, его круглое улыбающееся лицо смахивает на физиономию второго игрока в команде «Буйволов» лейтенанта Элка. Рядом с ним сидит Константин, иногда с отсутствующим видом, порой красноречивый, но, как правило, он чувствует себя здесь несколько неловко. Он появляется всегда в почти новом фланелевом костюме, но рядом с остальными членами комитета, одетыми весьма официально, он кажется здесь тем более не на месте. Я сижу слева от него, в конце стола, и между мной и Фейном располагается Притт. Я не помню, видел ли я его раньше, он довольно интересный мужчина, спокойный, с высокой конической головой, редкими черными волосами и выдающимся подбородком. Глаза его, когда я впервые поймал его взгляд, были непроницаемы и унылы.

Таков был этот комитет, таким я его вспоминаю. Наша первая дискуссия, длившаяся почти все заседание, была посвящена вопросу о том, где должны происходить заседания комитета.

— Я считаю, — заявил Остин, — что мы должны встречаться регулярно, пока не подготовим наш доклад. И я полагаю, что местом нашей работы должен быть Лондон, либо здесь в Барлингтон-Хаузе, либо в моем кабинете в колледже.

— А может быть, — вмешался Десмонд, и глазки его быстро обежали всех нас, — мы найдем лучший вариант. Некоторым из нас довольно далеко ездить в Лондон, например профессору Фейну.

Фейн улыбнулся.

— О, возможно, профессор Фейн скажет, что он не против того, чтобы время от времени покидать Манчестер, — бодро продолжал Десмонд, — это вполне резонно, но вправе ли мы заставлять его ездить так далеко? Мы могли бы встречаться в Оксфорде. Так часто, как вам всем было бы угодно. Двоих я мог бы устроить в Брейсеноз-колледже и в других колледжах. — Он развел руками, словно демонстрируя гостеприимство колледжей в отношении научных комитетов.

— Это будет неудобно большинству из нас, — сказал Остин, — заседать не в Лондоне. И это сместит центр тяжести работы комитета.

— Я хотел бы напомнить сэру Джорджу, — высоким и резким голосом возразил Притт, — что нам не оплачивают дорожные расходы. Если все наши заседания мы будем устраивать в Лондоне, то это будет несправедливо по отношению к тем из нас, кто не живет здесь. Я хотел бы поддержать предложение профессора Десмонда проводить заседания в Оксфорде… и в Кембридже. А в Лондоне во время каникул.

Я все наматывал на ус. Позицию Остина я, конечно, предвидел. Ему и в голову не могло прийти, что комитет может заседать где-то не рядом с ним. Но он не был мелочен, и вопрос о расходах никогда не остановил бы его. А Притт проявил чисто крестьянскую скупость. Он самодовольно посмеивался, мол, нас не проведешь. Что же касается Десмонда, то он уже представлял себе, как он будет принимать нас в Оксфорде, денег ему, конечно, тоже не хотелось тратить; и главное, ему хотелось взвесить все — индифферентность Константина, крестьянскую осторожность Притта — все сразу.

Фейн сказал:

— Если мы будем принимать во внимание место жительства каждого из нас, нам придется найти центр где-нибудь около Банбери. Удовлетворит это Десмонда и Притта?

Десмонд тут же откликнулся на его сатирическую улыбку:

— Если мы согласимся на это, — сказал он, — то мы сможем прекрасно проводить каждый уикенд на морском побережье. Кататься по побережью, от Истборна и дальше на запад. Как конференции лейбористской партии.

— Мы не так богаты, как лидеры тред-юнионов, — сказал Притт.

Все остальные заулыбались. Константин что-то обдумывал, он заговорил в первый раз:

— Наш средний заработок должен быть гораздо больше, чем у председателей или секретарей тред-юнионов, — провозгласил он. — Даже если никто из нас не имеет личных капиталов, что с точки зрения статистики маловероятно и, я думаю, неверно.

При его врожденном безразличии к деньгам он мог предполагать, что все остальные расскажут правду о своих доходах, но, зная, что большинство из них будет шокировано, я прервал его:

— Где обычно заседают подобные комитеты? — спросил я.

Этот вопрос возник у меня из воспоминаний о заседаниях в колледже и касался прецедента, не имеющего никакого отношения к делу. Но Остину он понравился.

— Впервые я был избран в состав научного комитета, — громко заявил он, — еще когда был жив старик Кельвин. Он умер через год или два после этого, но, само собой разумеется, он не требовал, чтобы мы приезжали к нему в Глазго, он сам приезжал в Лондон без всяких споров. Я полагаю, что наш друг Притт понимает недопустимость иного решения.

— Вероятие, — сказал Фейн, — мы можем найти выход из создавшегося тупика при помощи, как я сказал бы, взаимного компромисса. Если мы будем собираться три раза в Лондоне, один раз в Оксфорде, раз в Кембридже и раз в Манчестере, то это поставит всех нас в равное положение, удовлетворит Десмонда и Притта и вдобавок создаст значительные затруднения в нашей работе.

— В Лондоне мы должны заседать только два раза, — сказал Притт. — Ведь Майлз — кооптированный член комитета. Его не нужно принимать в расчет.

— Как председатель, я предлагаю в данном случае принимать Майлза в расчет, — провозгласил Остин. — Если мы остановимся на таком неудобном плане.

Десмонд прервал его:

— Конечно, мы должны договориться так, чтобы это было удобно. Проще собираться всегда в одном и том же месте. И в одно и то же время. Как на лекции. Или как на партию в бридж. И вообще как собираются, чтобы весело провести время.

Он был очень доволен собой. Я заметил, что все свои фразы он заканчивает, затаив дыхание, и смотрит по сторонам, ожидая ответных улыбок. Отличный коммивояжер, опять подумал я; я вспомнил гостиницу, в которую попал однажды в молодости, и путешественников, собравшихся у огня. Они приветствовали бы Десмонда, как человека и брата.

Фейн улыбался. Глаза у него были серые и холодные.

— Я полагаю, вам вспомнился дядюшка Тоби?

Десмонд рассмеялся с такой готовностью, как будто понял, о чем речь. У Константина лицо неожиданно расплылось в улыбке. Притт посмотрел на него с явным неудовольствием.

— Мы зря тратим время, — сказал Притт.

— Мы обсуждаем предложения, выдвинутые нашими коллегами из Оксфорда и Кембриджа, — заметил Фейн.

— Я чувствую, что наше сегодняшнее заседание сводится к тому, — сказал Остин, — что мы будем собираться в Лондоне.

Как это ни смешно, но первое заседание меня кое-чему научило. Я теперь лучше понимал Десмонда, в этом споре он раскрылся не меньше, чем если бы изложил историю своей жизни. Ум его в смысле реакции на реплики окружающих напоминал зеркало. Опасность заключается в том, говорил я себе, что люди забывают, что это свойство отражения чужих мыслей, этот моментальный отклик приказчика идет рука об руку с врожденной хитростью; забывают, что люди типа Десмонда обладают иногда интуицией опытной кокотки; что Десмонд, имея отнюдь не сильный и не развитый мыслительный аппарат, в жизненной битве, где так важна хитрость, всегда выиграет у Константина, обладающего самым замечательным умом из всех, какие я знаю. Это надо всегда помнить тем, кто склонен придавать слишком большое значение чистому интеллекту. Но в настоящий момент я не видел в Десмонде никакой личной заинтересованности; а раз у него такой заинтересованности нет, он просто будет идти за большинством.